Террор на пороге - Татьяна Алексина

— По мнению жены, у меня на телевидении нет будущего.

— Зачем высказываться за будущее? Оно само за себя выскажется..; Но вернемся к моему сюжету, к сценарию! У тебя нет повода для бессонницы. И все-таки избыточное спокойствие Норы мы — в целях перестрйховки! — нарушим: пусть поймет, убедится, что супруг ее представляет собой солидную ценность. А на ценности женщины падки. Особенно на драгоценности… Вынудим ее осознать: ты и есть драгоценность, которую надо хранить. Хранить, а не хоронить… твое мужское достоинство!

— Вытянуть из нее ту фразу в студии не удастся.

— Мне не удастся?!

— Даже тебе… Она и в студию-то не придет: ей наши подглядывания в замочные скважины и щели чужих дверей не нравятся.

— Тогда семейство ваше будешь представлять ты один. А уж к «ящику» Норино любопытство я притяну! И сам ту фразочку обнародую. Вместо нее… — Наверное, я побледнел. — Боишься, она спросит: «Откуда Кураеву ведомо то, что я интимно доверяю тебе одному?»

— Боюсь…

— И напрасно! Я давно услышал подобное откровение из ее собственных уст. Но не хотел тебя огорчать… — Он утешительно привлек меня к себе, как ребенка. — Молчать она меня не просила — значит, смею обнародовать. В полу-шутку… Пусть ужасается моей бесцеремонности. С церемониями мы давно распрощались!

— А где ты слышал из ее уст? И когда? — встрепенулся я.

— Разыскивал тебя как-то по телефону… И, помнится, успокоил: «Не тревожься: его верность вне подозрений». Ошибочная была шутка: пусть бы тревожилась! А она мне в ответ: «Никому он, кроме меня, не нужен». Что ж, с опозданием, но взволнуем ее! Во имя тебя… — Ему не хватало сына. Он его придумал — и, по разумению своему, поддерживал. — Где-нибудь на Камчатке и то увидят, как взлетит в поднебесье твой супружеский рейтинг! — Камчатка мне была не нужна, поскольку Нора жила в Черемушках. — Мы доведем ее ревность до точки кипения. Часто слышу: «Доверяю и потому не ревную». Это прикрытие равнодушия: любящий всегда сомневается.

— Жена и меня не пустит. А без меня… Как же смогут мной восторгаться?

Прав я оказался только наполовину: Нора меня отпустила.

— Дискуссия эта так же бессмысленна, как диалоги о том, может ли мальчик дружить с девочкой, — накануне иронизировал Дмитрий. — Никто не сомневается, что мальчик и девочка дружить могут, что в нормальном доме муж и жена нужны друг другу в равной степени и что мужья, как правило, изменяют супругам своим регулярнее, чем те наставляют рога мужьям. Жены уклоняются от верности реже, но уклонения их опасней, поскольку основательнее и разрушительней. Для дома это взрывчатка…

Однако лицо зала, по замыслу Кураева, определяли женщины — и анафеме большинством голосов было предано мужское коварство. По той же причине открытым голосованием было установлено, что жена супругу нужнее, чем он жене.

Костер, разведенный Кураевым, разгорался все ожесточеннее.

Женщинами было доказано, что: во-первых, не будь их, ни один из мужчин на теледискуссию не мог бы явиться, так как вообще б не родился; во-вторых, они их, трудновоспитуемых, все же усердно воспитывают; в-третьих, они весь мужской род кормят и поят; и, наконец, в-четвертых, дарят этому роду не заслуженные им наслаждения.

На столь антимужском фоне, по тому же кураевскому сценарию, с особой убедительностью надлежало прозвучать восхищениям в мой адрес.

Мужчины оказались более примитивны в очередности перечисления своих заслуг. Начинали все они с наслаждений… Утверждалось, что в дарении оных их роль результативней и наступательней. Затем обнаружилось, что без этой результативности ни одной из женщин родить бы ни в коем случае не удалось. Выяснилось также, что кормить и поить женщинам не довелось бы без денежных средств, основными добытчиками которых чаще выступают мужчины. Преимущество охотно уступалось исключительно в области воспитания, с коим дела всегда обстоят неважно.

Но понемногу, согласно велению того же сюжета, костер противоречий принялся затухать, а точки зрения противоборствующих сторон заметно сближаться. И в заключение зал единодушно пришел к выводу, который был ясен и до возникновения спора: женщины и мужчины необходимы друг другу взаимно и позарез.

С виду озадаченный, но и довольный мирным исходом, Кураев подчеркнул, что представители обоих — «как выяснилось, одинаково прекрасных!» — полов, признавая «взаимную нужность», иногда не ограничивают масштабы своей нужности стенами семейного дома.

— Но я знаю замечательную жену, которая в порыве доверительности — поэтому и не сообщу ее имени! — сказала мне, сочувствуя мужу: «Никому он, кроме меня, не нужен». Да, представьте, она ему по этому поводу сострадает. Супруг тот — не стану лукаво утверждать, что случайно! — находится в нашем зале. Готовя передачу, я некоторых из вас с ним уже познакомил: чтобы внимательней пригляделись. Остальным же с большим удовольствием представлю его сейчас!

«Нельзя заранее нахваливать героев программ, как и красивых женщин перед их появлением. Чтобы не было разочарования…» — поучал меня Дмитрий. Но правило то нарушил. «А если зал большого удовольствия с ним не разделит?» — с опаской подумал я.

Память услужливо напомнила, как сокрушался однажды Дмитрий: «Ныне выдающимися, а то и гениальными величают кого попало. Особливо эстрадных див… Услышишь иные эпитеты — и покажется, что славят Сару Бернар, или Надежду Андреевну Обухову, или Эдит Пиаф». У Кураева преклонение перед высоким искусством и изобретения легкомысленных шоу друг другу не противоречили. Ток-шоу, представлялось мне, стали для него увлекательною игрой, но и психологическим наблюдением за нравами современников.

По требованию Кураева я приподнялся и уверенно сообщил, что принадлежать жене эксклюзивно — это безумное счастье.

Кураев подкинул поленья в ослабевший костер полемики и будто их опрыснул бензином. Все снова воспламенилось… Но огонь вспыхнул оборонительный: меня принялись защищать.

В разных концах зала повскакали и заголосили, одна за другой, тщательно отобранные красотки. Их срежиссированный протест выглядел, как ни странно, вполне убедительным: «Вы никому не нужны? Вы?!»; «Да если бы мы повстречались раньше!»; «Мне грезится, вы тот самый…» Истертые слова и признания выкрикивались с достигнутой Кураевым искренностью.

Настоятельно выраженная брюнетка, гимнастически изящная, гибкая, вежливо попросила моего соседа уступить ей свое место. Он с послушной готовностью просьбу исполнил — и на цыпочках устремился в другой ряд. А брюнетка, чтобы я среди гомона ее расслышал, прижалась на миг к моему плечу и застенчиво проговорила: «Вы похожи на Жерара Филиппа… А он, не буду скрывать, мой идеал! С детских лет…» Наконец, моя «похожесть» была персонифицирована. Благодаря тому, наверное, что я от смущения на все стороны улыбался, чего прежде со мной не случалось. А человек, если верить классику, раскрывает себя в улыбке…

Кураев избегал засаленных от употребления заигрываний со зрителями. Завершая организованные им дискуссии и телеборения привычным «Оставайтесь с нами!», он усмешливо добавлял: «Если вам хочется…»

На этом завершился и спектакль, поставленный ради меня.

— Твоя Нора, безусловно, будет подавлена. Или до ярости взбешена. Может завести разговор о разводе. Сгоряча, не всерьез… — предвещал, отвозя меня домой, Дмитрий. — Но в любом случае ей придется осознать, чего ты, чудачок, стоишь! И что за такого супруга надо сражаться…

— За какого такого?

— Под ее влиянием ты перестал в себя верить! Подмяла она тебя, милый, подмяла… Еще ничего не успеет промолвить, а ты уже соглашаешься. Как на прежних большевистских собраниях… Но сегодня обретешь право голоса!

— Сегодня она осудит меня.

— «Ты сам свой высший суд!» Почаще обращайся к пушкинской мудрости! Не Нора твой суд, а ты сам… Не исключаю, что она как раз и добивается твоего самоунижения, чтобы надежней тобою владеть. И, уж наверняка, ни с кем не делить.

«Если б такова была ее цель!» — мечтательно подумалось мне.

— Приготовься к ее вздыбленной ревности. А теперь, когда мы в машине, а не в прямом эфире, согласись, что представление было разыграно с блеском. Даже если, в ущерб достоверности, наблюдался незначительный перебор. Признай, Николаша: с блеском!

От того блеска мне слепило глаза и мысли. Хорошо, что за рулем был не я, а Кураев. Как и в том зале…

«Прямо с порога Нора возмущенно произнесет: «Что ты натворил? Как можно было мою интимную фразу сделать достоянием всей страны? Ты сошел с ума!»» — так предполагал я, возвращаясь к супруге и не полностью сообразуясь с предсказаниями своего приятеля.

— Поздравляю тебя! — с порога воскликнула Нора без намека на раздраженность или иронию. — Ты имел триумфальный успех!