Донный лед - Борис Штейн

Однако Коля в решительный момент сорвался с подножки.

У "МАЗа" подножка неудобная, высокая и внутренняя, и, забираясь в машину, приходится хвататься за дверь или баранку, так что неудивительно, что Коля дал осечку. Сорвавшись, Коля не сдался, а предпринял вторую попытку, но машина уже набрала кое-какую скорость, дверца на ходу стала закрываться, одним словом, все, что Коля сумел сделать, это рвануть влево руль, благодаря чему машина не ушла в чистую байкальскую воду, а свернула влево, и ее, почти не помяв, остановили молодые лиственницы.

Коля же получил травму, потому что левая дверца ударилась о большой валун, в результате чего она оказалась оцарапанной и помятой, а Колина нога сломанной.

У Зудина были неприятности по этому поводу. Мехколонну лишили квартальной премии, а управляющий трестом издал приказ, в котором фигурировали такие слова и словосочетания, как "низкая организация транспортной службы", "техническое обслуживание", "техника безопасности" и, наконец, слово "выговор".

Коля же Родимов лежал в это время в поселковой больнице и тосковал. Тосковал он оттого, что ему здесь, в больнице, было ужасно скучно, и от досады, что так все неладно у него получилось, и от того, что Зудин теперь будет разговаривать с ним сквозь зубы, обливая презрением, а это обидно, потому что Зудина Коля уважал. Сначала Колю навещали товарищи, но как раз тогда ему еще не было скучно, потому что было больно и вообще не по себе. А когда Коля стал потихоньку выздоравливать, визиты стали редкими, а Коле тогда-то как раз и требовалось поговорить о том о сем, например, о той же отсыпке байкальского причала, и так далее.

И тогда Колю впервые навестила Нинка.

Она пришла в больницу и повела носом. Больница была только что отстроена, и больничный запах не успел в ней еще поселиться. В коридоре и в палатах пахло не лекарствами, а смолой.

Коля лежал в палате один, больше хирургических больных не было, и он в своем полном одиночестве был, конечно, рад любому живому существу. А Нинка, тем более, принесла пирог - она его специально испекла на кухне - и сама пришла приодетая, свежая, и к обитающему в палате запаху смолы примешивался запах дорогих французских духов, имеющихся в ассортименте поселкового универмага.

Надо сказать, что Коля не бывал у Нинки в балке никогда, хотя, в отличие от многих Нинкиных гостей, он был абсолютно холостым человеком. И было бы неправдой утверждать, что какие-нибудь высокие порывы мешали Коле подкатиться к Нинке, о которой гуляла по поселку веселая слава. Нет! Мешала Коле природная робость и боязнь позора, если его "направят", а так против Нинки он ничего не имел. Поэтому Коля искренне обрадовался Нинке и ее пирогу и, слегка покраснев, выдавил из себя такую любезность, что пирог, конечно, вкусный, но главное приятно, что о нем, Коле, позаботились и испекли специально для него, и так далее. К тому же Нинка была очень хороша. Новая роль милосердной сестры одухотворила ее, глаза ее светились добротой и сочувствием, и это неудивительно, потому что у Нинки при всех ее недостатках от природы было доброе сердце.

Одним словом, Нинка стала приходить в больницу каждый день, она уже поправляла Коле подушки, прибирала в палате, приносила из лесу цветочки, и Коля уже ждал ее появления, ему уже без Нинки становилось не по себе.

И, покончив с больницей, Коля Родимов, ко всеобщему изумлению, принес свой бритвенный прибор и мыльные принадлежности не в общежитие, а в балок Валентины Валентиновны Палей.

По всем признакам жизни, быта и нравственных понятий, должны были найтись в мехколонне добросовестные товарищи, которые пожелали бы открыть Коле глаза на ужасную правду в отношении Нинки, и такие товарищи, безусловно, нашлись, и говорили Коле разные отрезвляющие слова и самоотверженно приводили вопиющие примеры. Но Коля был тверд, как тот огромный валун, что сыграл роковую роль в его жизни, и не существовало в природе человеческих сил, способных сдвинуть Колю с его позиции.

На свадьбу Коля предусмотрительно пригласил только женатых механизаторов и персонально пригласил их жен, чтобы избежать чьих бы то ни было несвоевременных рассуждений или, тем более, воспоминаний на щекотливую тему.

Начальник мехколонны Зудин выделил молодоженам свой "УАЗик", сам же на свадьбу идти не хотел, потому что Колю считал не героем, спасшим машину ценой риска и увенчанным за свои доблести горячей Нинкиной любовью, а обыкновенным разгильдяем, растяпой, из-за которого колонну лишили квартальной премии, к тому же слюнтяем и карасем, который послушно заглотал первую попавшуюся наживку. Но жена Зудина Тамара мягко, но настойчиво уговорила его. По случаю все-таки рождения новой семьи и - чем черт не шутит! - может быть, вполне счастливой, Зудин скрепя сердце надел парадный костюм и отправился об руку с Тамарой на свадебный пир. По летнему времени столы были накрыты на улице, однако такая стояла в поселке вечером тишина, что тосты произносились ровным голосом, без крика, и все шло нормально.

Зудин, как начальник, не мог не произнести тоста, и он произнес, в том смысле, что в день зарождения новой советской семьи давайте думать не о прошлом, а о будущем и пожелаем молодым того-то и того-то и побольше детишек - будущих строителей, и сказал "горько". И все, кажется, остались довольны.

Может быть, если бы Зудин не покинул в скором времени уважаемый стол, все обошлось бы без эксцессов, ибо он своим авторитетным присутствием сдержал бы некоторых невыдержанных гостей от нежелательных выступлений. Но Зудин - покинул. И без эксцессов не обошлось.

Первый эксцесс произошел по вине Толика, который стал с Нинкой танцевать и при этом стал ее лапать и прижимать и то ли в шутку, то ли всерьез (а у него никогда не поймешь!) уговаривать примерно такими словами:

- Ё-карэмэнэ! Нинк! Последний разочек, а? Пошли, а? Помнишь, как у нас было-то, а?

Жена Толика несмело урезонивала его, кто-то из женщин хихикнул, мужики насупленно молчали: свадьба есть свадьба, свой брат шофер женится, портить свадьбу не дело. Нинка вырывалась из цепких Толикиных рук и хлопала большими, чуть навыкате глазами, из которых катились крупные непривычные слезы.

Наступил момент, когда Забелевич решил, что пора вмешаться, и поднялся уже со стула, но жених Коля Родимов опередил его. Он легко развел Толикины руки, и Нинка убежала. Все думали, что сейчас Коля попортит Толику физиономию, и мысленно одобряли эти его предположительные действия. Но Коля постоял в нерешительности и поправил белоснежные манжеты и такой же белоснежный жениховский галстук-бабочку, и казалось, ему стало жалко пачкать это брачное великолепие в крови, которая неминуемо должна сейчас пролиться. Очень может быть, что так оно и было, потому что портить Толикину физиономию Коля не стал, он коротко ударил Толика в солнечное сплетение, Толик согнулся, и Коля вынес его на дорогу и, вернувшись, помог его нерешительной жене надеть пыльник.

Второй эксцесс произошел по вине прораба Глеба Истомина.

Глеб Истомин сидел на свадьбе молча, молча пил и наливался красной краской. И когда свадьба после замешательства опять вошла в свое русло и наступило мирное веселье, Глеб Истомин молча поманил Нинку пальцем. Нинка подошла, даже подбежала, припорхнула к нему:

- Чего, Глеб Григорьевич?

Глеб Истомин был сильно пьян. Он ничего не сказал Нинке, только глядел на нее во все глаза, и глаза его стекленели. И вдруг дернулся и замахнулся, но Забелевич перехватил вялую его руку, захватил для верности и вторую и стал говорить что-то трезвое и успокаивающее. Истомин не сопротивлялся. Он все глядел через плечо Забелевича на Нинку, глядел-глядел и, наконец, высказался. Он сказал:

- Шлюха!

На этом его связь с внешним миром временно прервалась, он, как говорится, отрубился и был удален общими усилиями.

После этого Коля объявил:

- Все, ребята, свадьба кончена!

Однако прощался со всеми за руку, держался ровно. Едва гости ушли, принялся хлопотать по хозяйству, мыть посуду, и Нинка стала ему помогать, а Валентина Валентиновна, сильно выпив, спала.

Через три дня Коля рассчитался и уехал с Нинкой. Куда - не сказал. Когда спрашивали, отмахивался:

- БАМ большой...

Зудин его не удерживал. Больше того: обещал, если понадобится, оформить перевод, чтобы не терялся у Коли бамовский стаж.

Оставшись одна, Валентина Валентиновна стала попивать регулярно. Впервые в жизни на нее свалилось испытание одиночеством, и она этого испытания не выдержала.

Одна, без Нинки, она оказалась никому не нужной, никто к ней не заваливался по вечерам - ни с бутылкой, ни без нее, никто, кроме Сени Куликова. Но Сеня посещал Валентину Валентиновну не как мужчина, а как председатель месткома, то есть в данном случае с воспитательной целью. Пусть с воспитательной, Валентина Валентиновна была все равно рада: во-первых, собеседник, во-вторых, какой-никакой, а мужик.