Заказанная расправа - Эльмира Нетесова

Так ты знаешь, кого она намечтала?! Мужчину! «Без возрастных проблем»! Во пакость! И не отсохла у ней голова от срама! Ей, облезлой лешачке, мужик потребовался, у какого все на дыбы встает! Это что, при виде той мандавошки? Да такого враз урыть надо! Чтоб род мужичий не позорил. На нее лезть, едино что на труп! А кто себя и свой хрен проклял при жизни? Я подобных не встречал! А ты, Коль?

Николай в кулак смеялся.

— Теперь даже старики малолеток клеют. На семнасток не смотрят. Эта старуха вовсе свихнулась, — хохотали бомжи.

— Так это еще не все! Она просит мужика без вредных привычек. Значит, не пьющего и не курящего! Материально и жильем обеспеченного, желательно с автомашиной…

— Сейчас. Кабриолет с санитарами и носилками — прямо к порогу! — не выдержал Колька.

— И еще! Пьющих и судимых просит ее не беспокоить…

— Размечталась! Лучше сдохнуть в бомжах, чем со старой жабой в тухлой постели кувыркаться. Меня на такую под автоматом не загнать. Я себя не на помойке поднял!

— Нынче бабья хватает! Сами на мужиков скачут, — встрял Гришка. — Мне даже убегать от них приходилось…

— Не транди! Если б теща не сунулась не ко времени, мы б с той соседкой устроили веселуху! — подморгнул Коля всем.

— Так нынче все они такие!

— Не скажите, мужики! Вот здесь, в ваших Березняках, две женщины убиты! — напомнил Рогачев бомжам.

— Видать, достали кого-то.

— За просто так не урывают!

— Да я б всех баб на Севера загнал! Половина с них в пути сама откинулась бы, а другие от холода померзли!

— За что же так? — спросил Рогачев.

— А тебя они еще не доставали? Счастливчик, коли так! У всякого мужика не только на душе, и на всей судьбе следы их зубов. Все эти лахудры! Пока с ними кувыркаешься, каждая — покладистая да ласковая. Стоит встать с постели иль к стенке отвернуться, такое услышишь, до печенок проберет.

— Эти двое никого не доставали. Уже мертвыми были изнасилованы. А перед тем их избили зверски. Первая — малолеткой была. Не с добра на панели оказалась. Мать-алкашка заставила вот так зарабатывать, кормить ее и саму себя. Сбилась девчонка, это верно, но не по собственной прихоти, не с жиру. Ей тринадцать лет было. А Екатерина вообще никуда не ходила, ни с кем не дружила. Растила детей, с семьей жила. За что их убили? Кому они помешали?

— Ну, ту сикуху я сдаля видел! Крутая блядешка! С мужиками все кусты изваляла. Малолетка, а любой ядреной бабе сто очков вперед даст. Может, кого заразила? — предположил Коля.

— Тогда зачем ее мертвую трахать? — вспомнил Гриша и спросил:

— Мужики! А может, это наш Афоня?

— Черт его знает!

— А почему на него подумал?

— Ну как? С чего он на погосте все время околачивается? Его отовсюду вышибают. Смердит, как от покойника.

— И верно! Ни одного дня не пропустил, чтоб не сходить на кладбище!

— Да, но там кого убьешь? Там и так мертвые. Мы не знаем, чего его туда носит всяк день.

— Значит, тянет на падаль. Без гнилого духа не может обходиться. Небось, нас туда колом не загнать. Чего делать на погосте? Тем паче и могилы старые.

— Ну как же? Катерину недавно похоронили. Уже есть свежая могила! — напомнил Гриша.

— То-то и оно. Афоня с погоста на рассвете вернулся. Всю ночь там проторчал. А зачем? Василий вместе с переселенцами пришел, хоть и мужик ее. Афоня верней пса при погосте. Ни холод, ни дождь его не выдавят.

— А кто он? — спросил следователь.

— Афонька? Да наш, бомж! Только малость сдвинутый.

— Не псих он вовсе. Притворяется в него!

— Нет, мужики! Тут что-то не чисто! Мы друг про друга все насквозь знаем. А чего скрывать? Про Афоню же — ни в зуб ногой. Из него слова каленым железом не вырвешь. Значит, есть что скрывать, коль молчит. И ночами, когда с погоста возвращается, вонь от него идет адская. Сколько колотили, отовсюду в шею гнали, все равно на кладбище прется. Что-то ему нужно! Может, он убил, а потом трахал баб? На живых не тянет!

— Да ты на него глянь без промокашки! С ним и Мартышка не легла б! Живой скелет! Глаза в спине живут. Рот, что у крокодила взаймы взял. А нос! Им у слона запор пробить можно. Недаром Афони даже переселенские бабки пугаются. Про баб и говорить нечего!

— Он их тоже не видит! — заметил Григорий.

— А по мне, мужикам вовсе на погосте делать не хрен! Пусть там старухи воют. Ну, попы… Им от Бога велено молиться за всех. Нормальным там не по себе! И коли Афоню туда носит, знать, неспроста. Может, он и грохнул Катьку, кто его спросил? Да и не признается никогда! Но посмотреть за ним стоит, — рассуждал Николай.

— Ну и сходи ночью с Рогачевым. Глянь, чем Афонька на кладбище занят. Кого клеит? Потом нам расскажешь, — уговаривали бомжи Николая.

— Я? На погост? Да вы офонарели! Чего я там оставил иль забыл? Идите вы все! Меня туда средь бела дня не затащить!

— Чего?

— Сами идите! Я не чокнутый!

— Медаль получишь! В дом героем вернешься.

— Не надо ни медали, ни дома, никого! И отстаньте! Чего прицепились? Боюсь я погостов. С самого детства. Еще когда пацаном был, мальцы наполохали. С тех пор кладбищенский дух не переношу.

— Ну, надо следователю помочь, — подтрунивали мужики.

— Вот вы и впрягайтесь. Я мимо!

— Ну и ладно. Мы следователю поможем…

— За тем Афоней никто следить не пытался? — спросил Рогачев.

— Кому он нужен?

— Афоня раньше всех тут появился. Первым пришел. За ним другие. Потому его никто ни о чем не пытал. Спрашивали лишь тех, кто после появились. Так положено, — пояснили бомжи. И поняв, что Славик обязательно пойдет на кладбище, предложили самих себя в помощники.

— Он, Афоня, хоть худой, но жилистый. Один не справишься. Мы скрутить, придержать поможем. Лишними не будем, — убеждали Рогачева бомжи.

Спросил следователь об Афоне и у Степаныча.

— Афанасий не без странностей, но средь бомжей таких хватает. Все со своими вывихами. Это результат пережитого. Но мне и в голову не пришло бы заподозрить его в чем-то. Он не такой, как все. Людей сторонится. Чаще всего его можно увидеть где-нибудь за домом, на завалинке. Сидит один, сам с собой разговаривает. Спорит, ругается, хохочет. Иногда подскочит, кричит, руками размахивает, грозит кому-то. А ни рядом, ни вокруг — никого, ни одной души. Пытались бомжи узнать, с кем он лается. Ни хрена не поняли. И мне не удалось его разговорить. Увидел меня, заплевался и ушел в дом. Может, я поторопился? Наверное, нужно было дать ему время привыкнуть. Хотя вряд ли. Такие до конца живут, как ежики в норе, — вздохнул участковый.

— Степаныч, а с бомжами он так же держится? Или есть исключения?

— Я не замечал. Но может, и дружит с кем-нибудь, — не дано никому жить в глухом одиночестве среди людей. К тому же его защищают иные, жалеют, сочувствуют чему-то. Если б того не было, Афоню давно бы выгнали бомжи. Выходит, что-то знают о нем. Но молчат. Возможно, из жалости оберегают мужика. Но никогда я не видел его пьяным. Заметь, он всегда странно одет. Иногда даже в женское барахло.

— Ого! Вот это что-то новенькое! — оживился следователь и спросил:

— А чьи тряпки? Уж не Катеринины?

— Не знаю. Случалось, поселенки его догоняли, снимали с Афони свои плащи и кофты. А одна бабка-беженка, есть тут такая — вахтером всю жизнь работала, до самого погоста за ним бежала. Но содрала с Афони свои рейтузы. Он их без боя ей вернул. Сам с голой жопой пошел на кладбище и, по-моему, не увидел в том особой разницы. А для бабки те рейтузы — память молодости. Она их бережет.

Еще Афоня тем в деревне славится, что снимает с огородных пугал тряпье и куда-то уносит. Иногда с веревок прихватывает постиранное. Если его ловят — возвращает без споров. Наверное, на жратву промышляет. Но никого не обидел, не обозвал и не ударил. Когда его колотят, сдачи не дает, не защищается, не мстит, зла не помнит. Потому его как-то терпят.

— А в городе он бывает?

— Да кто его знает? Я за ним не слежу! Не знаю, чутье подсказывает, не он убийца.

— Семен Степанович! Люди с больной психикой тоже способны на все. Это доказала практика. Случается, уж очень мастерски маскируются убийцы. Большинство из них — под психов. Даже маньяки, извращенцы. Может, и здесь имеем дело с подобным.

— Да я не против. Давай сходим, посмотрим, чего Афоню на погост тянет, к кому на свиданки бегает? Кладбище — в двух километрах от деревни, и я, честно говоря, ни разу там не был. Оно не входит в мой участок, — усмехнулся Костин.

…Ночь выдалась темная и глухая, как сатанинская пропасть. Ни шороха, ни звука вокруг. Ни под ногами, ни по пути не видно ни зги. Не слышно даже звука шагов. Все притихло, замерло в ожидании чего-то страшного, непредсказуемого.

Участковый и следователь шли почти на ощупь, боясь включить фонари, чтобы не спугнуть, не насторожить преступника. В кармане Рогачева лежали наручники, приготовленные для Афони. Участковый старался идти тихо, но часто оступался, чертыхался шепотом. Время от времени они останавливались, вглядывались в ночь, озираясь по сторонам, искали привычные силуэты погоста. И снова шли.