Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Капитализация прогрессивных взглядов – это и была программа последних лет у подавляющего большинства. Никакой иной программы просто не было.

Надо сказать, эти убеждения (которые Березовский воплощал), равно как и копирование стоических интонаций Бродского, – почти ничем не плохи. Изъян в этих воззрениях лишь один: на успешном пути к открытому обществу и прогрессу образованная часть общества совершенно забыла, что идее служат задаром. Ленин потому значительней Парвуса, что он не хотел на революции заработать. Идее служат беззаветно – иначе становятся холопами, обслуживающими барские вкусы; но этого помнить не желали – слишком хорошо и гладко все было устроено: жизнью жертвовать не требуется, убеждения необременительные, а зарплата идет.

И вдруг он умер – и умер скверно. Отдал жизнь не за идею, а за бабло. Эту смерть бы и не заметили вовсе, мало ли авантюристов сгинуло – но в его лице погибла мечта о необременительных оплаченных убеждениях.

Хорошо бы к старости обзавестись такими убеждениями, за которые не стыдно отдать жизнь, хорошо бы иметь эти убеждения задаром, не требуя взамен зарплаты. Хорошо бы иметь такие убеждения, которые бы сплотили людей, защитили обиженных и нищих.

Но таких убеждений – нет.

Одинокая старость менеджера

Свобода, как нас научили ее понимать, ведет к вымиранию западного мира.

Такая свобода не лучше, чем несвобода, а гораздо хуже.

На востоке это поняли давно, но сегодня стало понятно везде.

Свободу и прогресс истолковали как менеджмент; последние семьдесят лет Европа, по сути, была менеджером в мире: ничего не делала, суетилась – но выглядела прелестно.

Ни религии, ни философии, ни искусства, ни семьи, ни революции, ни промышленности Европа уже не производила, хотя беспрестанно напоминала о том, что эти продукты в принципе существует, а Европа их полномочно представляет.

То есть искусство как бы имелось, называлось «концептуализм» и «второй авангард». И семья как бы существовала, в виде гражданских и однополых браков и партнерских отношений. И революция в разжиженном виде присутствовала – в виде протестных демонстраций против войны в Ираке и налогов.

Но все это было не самой продукцией, а образцами, которые менеджер по продажам достает из чемоданчика. Желаете искусство? Вот, извольте, концепт, он напоминает о том, что некогда было рисование.

Европейская философия постмодерна – есть не что иное, как посредничество между бытовой моралью обывателя и категориальной философией.

Императивного бытия нет, но договорились считать, что безответственная жизнь и есть философия.

Искусство концептуализма – это простая договоренность считать каляку-маляку произведением, на том основании, что каляка-маляка напоминает о существовании настоящего искусства.

Абстракция – есть менеджмент в отношениях с религиозным искусством: достигнута договоренность, что приватный духовный мир может состоять из полосок и загогулин. Общее представление о горнем требует внятного рассказа, но частный мир обывателя выражает сумбурная, зато собственная духовность.

Детей не заводили именно потому, что дети – это реальность, а все реальное есть помеха для постмодерна. Партнерские отношения и «поиск себя» – именно этим и занимались люди, освобожденные навсегда.

Картину и роман ненавидели так же пылко, как детей, просящихся на горшок и мешающих зажигать в клубе авангардистов. Реальная продукция в чемоданчик менеджера не помещается.

Финансовый капитализм был соглашением делать из бумаги бумагу – и одновременно считать, что бумага воплощает ценности, которые тем временем производят.

Но менеджерами были все поголовно. Бумага собиралась воплощать ценность искусства, но в обмен на бумагу давали другой клочок бумаги, на котором было написано, что эта загогулина представляет искусство.

Менеджер богател и жирел, а то, что и у него дети не родятся, считал поправимым: как-то оно само устроится. Вместо картин у нас будет Бойс и Кабаков, вместо книг – Википедия и Акунин, вместо страны – куча нарезанной бумаги, а вместо детей тоже что-нибудь придумаем, какого-нибудь потешного зверька заведем. Зато – свобода!

Вон на соседних улицах как плохо живут – что, в Ирак захотели?

Страх обуял менеджера, когда на соседней, крайне бедной улице население удвоилось: бедняки вообще плодятся стремительно, им время для игры в гольф беречь не надо.

И вдруг стала понятна болезненная вещь – без детей плохо. Картины, романы, философия и сделанный своими руками табурет – это тоже проходит по ведомству детей, переходит от поколения к поколению.

Попробуйте передать по наследству инсталляцию из какашек.

Надо что-то делать. Ведь обидно умирать.

Вот нарисованные картины живут веками, написанные романы люди читают тысячелетиями, цветные дети бегают по улицам и смеются.

Хорошо бы договориться с Богом, как-нибудь так устроить: мы Ему кучу нарезанной бумаги – а Он нам бессмертие.

Вязкое сознание

Вот простая ситуация.

В стране создали правящий класс.

Это люди, владеющие природными ресурсами и капиталами, они же наделены политической властью.

Разрыв между ними и простыми людьми огромный.

Закона, который описывал бы обе жизни в одном параграфе (жизнь бедняка и жизнь богача), – такого закона не существует.

Например: воровать нельзя. Но миллиардер признается, что стал собственником недр, принадлежащих народу, обманным путем. Был фальшивый аукцион, деньги вносил солнцевский бандитский клан (рэкетиры). Значит, этот миллиардер (в данном случае Абрамович, но касается всех подобных) – вор. Но вор – не в тюрьме.

Значит ли это, что отныне всем людям можно воровать? Нет, не значит – простым людям воровать нельзя.

Значит ли это, что в стране нет общего закона?

Да, значит. Общего закона для миллиардеров и бедняков – у нас в стране нет.

Но закон – это правило, обязательное для всех, или это не закон. Значит, в стране нет закона?

Да, у нас в стране нет закона.

А что у нас есть, если нет закона?

У нас в стране есть олигархи, которые выше закона.

Покарать их может только верховный олигарх. Если бы был общий закон, то богатство у богатых бы отняли. Поэтому решили – пусть лучше будут два закона: для олигархов – власть главного олигарха, а для всех остальных – власть богачей.

Олигархия – это власть немногих богатых над многими бедными. Олигархия – это политическая власть, которую дает богатство.

Отдельный закон для богатых и отдельный закон для бедных – это и есть политическая власть.

Следовательно, наш класс богачей – это политический класс. Значит, у нас не просто отдельные богачи, у нас форма общества такая – олигархия.

Случайно ли возникла олигархия?

Нет, не случайно.

Этим людям нарочно давали богатство и власть над другими людьми.

Кто и зачем им давал богатство?

Им давали богатство реформаторы – они считали, что надо развалить до основания социалистическое хозяйство и сделать капитализм необратимым. Для этого собственность народа приватизировали, заводы обанкротили, промышленность социалистическую убили. Затем все раздали верным людям, среди них было много воров и несколько убийц.

Воров и убийц выбрали в качестве собственников народного достояния потому, что они были самыми ловкими.

Задача была: избавиться от наследия Советской власти.

Зачем надо было избавляться от наследия Советской власти?

Затем, что реформаторы решили, что Россия должна стать частью цивилизованного западного мира и что своего собственного пути у России нет. Отдельного пути в истории не бывает, так учили реформаторы.

Реформаторы исходили из той мысли, что цивилизация (то есть прогрессивное развитие науки, техники и культуры) бывает только одного типа – того типа, который явлен в данный момент на Западе.

А другой цивилизации просто не бывает.

Поэтому сменили всю русскую культуру – научились на западный манер одеваться, жить и говорить. Считалось, что русские все еще недостаточно это умеют. В короткие сроки превратили российский социализм в интернациональный капитализм.

Удался ли эксперимент?

Эксперимент почти удался. Класс олигархов получился очень богатым. Народное хозяйство разрушили полностью. Социалистическую культуру общежития отменили. Былое искусство угробили.

Но в этот момент случился глобальный кризис на Западе и вдруг поднялся Восток.

Это неожиданно.

Мы сделали так, что у нас нет общих законов в стране, страна принадлежит богатым, русская культура уже не существует, а судьей нашего успеха может быть только Запад. И вдруг Запад стал помирать. Запад больше не может быть судьей успеха прозападной России – потому что Запад стал неуспешен. Парадокс получился.

Хуже всего то, что мы уже не знаем, стали мы Западом – или не стали.