Ловец человеков - Надежда Попова

Отмахнувшись, он открыл глаза, уставясь в темноту перед собой и пытаясь сообразить, сколько он проспал и который же теперь час ночи. Оттого, что свалился вчера ни рано ни поздно, перед самым повечерием[12] (на каковом, между прочим, поначалу собирался быть и даже обещал отцу Андреасу…), пробудился тоже как-то неурочно. Спать больше не хотелось; обыкновенно Курт посвящал сну самую незначительную часть суток, и вчерашнее внеплановое отдохновение было явлением исключительным.

Вздохнув и еще раз махнув рукой на надоедливого комара, он сел, потирая глаза и глядя в небольшое окошко над столом у стены напротив. В окошко заглядывала луна, схожая с полуобрезанной головой сыра; через пару недель, подумалось вдруг, это будет та луна, которую принято называть луной мертвецов и волков, явственно обрисованная со всей кромки, яркая и насыщенная медом. Интересно, если майстер инквизитор не справится, не отыщет виновного к тому времени, не свершится ли тогда еще одно убийство?..

Курт снова тяжко вздохнул и, поднявшись, начал одеваться. Чушь какая. Если судить по протоколам, записанным за последние тридцать лет, и отчетам expertus’ов (по крайней мере, тем, которые были доступны для изучения курсантам академии), то ни луна, ни какие бы то ни было другие небесные светила на способность неупокоенного подняться из могилы не влияют. Хотя звериную натуру, таящуюся в человеческом теле, в подобную ночь больше обычного потянет отдаться зову второго естества, принять другой облик и оставить хоть на время тех, в чьем кругу в такие минуты ее обладатель чувствует себя чужим…

А между прочим, застегивая пряжку ремня, подумал Курт, почему именно рысь? Может, и волк. Или крупная собака. Это больше похоже именно на пса или волка — вот так отхватить одним махом часть плоти, не оставив больше никаких ранений и отметин на теле… Он остановился, замерев пальцами на пряжке. Превосходно, кисло поздравил Курт сам себя, севши обратно на постель и глядя в потертые доски пола; вот воистину следователь — дотошный и въедливый, ничего не упускающий из виду и принимающий во внимание каждую мелочь. Ведь даже не поинтересовался у Бруно величиной ран. И мысль о том, что это первое дело выпускника, который всего только неполных три месяца назад получил Печать, утешала слабо. Ведь это — едва ли не самое главное, этот-то вопрос он должен был задать одним из первых! Быть может, версия о рыси закрепилась именно потому, что рана была слишком малой для волка? Или просто капитан сказал первое, что пришло в голову, чтобы поскорее разобраться с делом? Или замечали не в меру агрессивных рысей в тех местах?..

А все этот бродяга, снова начиная чувствовать неуместную злобу, подумал Курт, поднимаясь и сдергивая со спинки кровати рубашку. Не стремясь переложить вину за свой прокол на другого, можно, тем не менее, признать, что именно из-за его вызывающего поведения майстер инквизитор не сумел выказать себя подобающим образом.

С этим Бруно надо что-то делать. И ведь, в самом деле, прав отец Андреас — он подозрителен. Парень не туполоб (хотя — заигрывания с инквизитором, а тем более, молодым, который может пустить его ко дну из одного только оскорбленного самолюбия, есть очевидная глупость) и еще излишне молод, чтобы удовольствоваться существованием в таком месте, как Таннендорф. Конечно, здесь ему досталось даровое жилище, но все же… все же… Все же он производит впечатление человека, неискусно и не слишком разумно скрывающегося по какой-то причине в захолустье.

Решившись, Курт прошагал к столу и зажег свечу; свеча была новенькая, целая — трактирщик, судя по удивительно чистому постельному белью и отскобленному полу, постарался устроить своего единственного и к тому же важного гостя со всем доступным ему шиком. Выложив на стол лист бумаги и письменный набор, Курт извлек из сумки Новый Завет в кожаной обложке. И обложка, и страницы, и каждая буква в этом томике были такими же в точности, как и у любого члена Конгрегации — от Великого Инквизитора до начинающего следователя, едва покинувшего стены академии, каковым являлся он сам; переписчиками этих экземпляров были тысячу раз проверенные на аккуратность, внимательность и твердую руку, и каждая строчка повторяла такую же, каждая страница имела ровно столько же строк, сколько в любой другой такой книге по всей Германии. Не раз уже Курту приходила в голову мысль, насколько непочтительным к Писанию является таковое использование его текста. Когда этот вопрос он, запинаясь и тщательно подбирая слова, задал главе академии святого Макария при получении своего экземпляра, он улыбнулся, глядя на воспитанника с умилением, и вкрадчиво спросил: «В ереси обвиняешь наставника?». Курт тогда попросту оцепенел и ответить не успел — тот хлопнул его по плечу и, склонившись к самому уху, усмехнулся: «Все верно. Плох тот инквизитор, который не мечтает сжечь Папу», чем вверг выпускника в совершенную оторопь и почти трепет. Шуточка эта ходила среди курсантов шепотом, и тех, от кого невзначай успевали это услышать, пороли нещадно.

Курт вздохнул, невольно улыбаясь, придвинул к столу ближе табурет, сел, взявшись за перо. С другой стороны, когда-то внушительные и солидные наставники академии ведь тоже были молодыми начинающими дознавателями; пусть самой академии тогда не имелось еще и в помине, но — едва ли ее питомцы измыслили этот анекдот первыми…

Евангелие он раскрыл аккуратно, бережно и неспешно, наслаждаясь скрипом новенькой обложки и гладких, еще не изношенных страниц — с момента обретения Курт использовал книгу лишь по прямому ее назначению, а именно для получения святого слова, что происходило за эти неполных три месяца, надо признать, нечасто. Он внезапно подумал, что не знает, надо ли сейчас, перед началом работы, прочесть какой-нибудь прилагающийся к случаю стих; в академии были преподаны только навыки шифрования сами по себе, но этого — никто не объяснял. Ничего, кроме пригодного на все случаи «Benedices, Domine»,[13] ему в голову не пришло, и Курт взялся за перо.

На работу с текстом запроса он истратил, вероятно, не один час; не сказать, чтоб забылось то, чему учили, но все же эта часть математических наук давалась ему с некоторым усилием. «В этом главное практика, — утешал обычно наставник, возвращая исчерканный исправлениями лист с зачетной работой. — Но ничего: зато, даже если не поймут свои, враг уж точно ничего не разберет». Сейчас Курт надеялся, что все сделал правильно; и если с текстом он справился, согнав семь потов, то с зашифровкой карты с пометкой места встречи — наверное, все семьдесят. Когда, пересмотрев и перепроверив все еще и еще раз, он, наконец, решил, что работа завершена, за окном вместо черного неба с пятном луны была уже серая полумгла надвигающегося утра, а свеча прогорела почти до самой плошки. Уже тонущего в лужице горячего воска фитилька хватило как раз на то, чтобы расплавить сургуч и запечатать аккуратно сложенное письмо.