Бил и целовал (сборник) - Александр Снегирёв

Я прижал ее голову к себе, стал возить ее лицом по себе, размазывать ее по себе, помаду, тушь, румяна. Тут она поймала меня, вобрала, и стало горячо. Только бы жена не позвонила.

На стене прямо передо мной помимо иконки висел белый ящичек с дыркой. «Камера слежения», – подумал я и скорчил рожу. Я ж современный, для меня любая дырка – камера. Надеюсь, охранник-извращенец, привыкший подрачивать на женщин, делающих пи-пи, навсегда потеряет охоту к своей грязной потехе, увидев, что его вотчину захватили великаны ростом под потолок.

Страхолюдина проявила неожиданный талант. Не тратила время на тупое кокетство, стыдливое лизание и идиотское игривое поглядывание снизу вверх. Зубами не скребла, не отвлекалась. Короче, не строила принцессу, которая, видите ли, дарит свое тело – настоящую обитель наслаждения. Дело делала методично и с отдачей. Мне даже не пришлось лететь в страну грез. Что ни говори, а физическое уродство заставляет женщину собраться.

Прижужжала жирная муха. Муха садилась то на меня, то на страхолюдину. Но на меня чаще. Наверное, я дерьмо.

Прикосновения мухи оказались довольно неприятными, да и мало ли на что она до этого садилась. Тут муха приземлилась страхолюдине на макушку. На ум пришел американский президент Обама. Оказавшись в похожей ситуации, в смысле, что муха летала перед его носом, Обама взял да и прихлопнул ее. Президент выступал на телевидении, и промах мог бы навсегда опозорить Белый дом и демократическую партию. Я тоже был перед камерой.

– Ну, все. Хватит, – улыбнулась мне снизу страхолюдина.

– Что?

– Хватит, говорю. Пошли чай пить.

– Как – хватит?

А она хихикнула. Отомстила, сучка, за школьные годы. Врагу не пожелаешь.

Смотрю, муха снова села ей на темечко. И я как хлопну. Букетом. Я его все это время в кулаке сжимал.

Тут из камеры слежения прыснуло.

Прямо мне в глаз.

Ящичек с дыркой оказался запрограммированной помпой с ароматизатором.

Муха осыпалась на пол сухим цветочком, а я съехал ногами в толчок. Посмотрел бы я на Обаму, окажись он на моем месте.

Она пошла рот чайком полоскать, а я, склонившись над раковиной, стал плескать на глаз, пока не перестало щипать. А когда перестало, решил продезинфицировать хозяйство на всякий случай. Пробило на чистоту. Ноги и так мокрые, чего их мыть, есть детали и поважнее. Выгрузил в раковину и принялся бережно намыливать.

В тот момент, когда я уже собрался приступить к программе «ополаскивание», дверь распахнулась и мне явилась какая-то дамочка. Которая оказалась очень крикливой.

Мы со страхолюдиной нежно попрощались, сказав, не сговариваясь, что надо чаще встречаться, а то потеряли друг друга из виду, а ведь десять лет вместе отучились, лучшие годы бок о бок провели.

Ее такси отчалило, и я побрел вдоль домов, помахивая букетом. Умные говорят, время никуда не двигается, прошлого и будущего нет, но я не согласен. У меня жена, пять пломб, седые волосы, мертвецы. Товарищ Сталин перешел на тяжелые внутривенные, подвели поставщики, приняли ППС-ники, повесился в СИЗО. Я, когда родичей навещаю, вижу иногда его мать, тетю Таню, на лавочке сидит, меня не всегда узнает. Нет, время не стоит на месте.

А ведь я так и не сказал ей ни разу, что люблю.

Оказался недалеко от той гостиницы. Пойду посмотрю. Пошел. Только смотреть уже не на что. Снесли гостиницу. А нового ничего не построили. Пустырь, трава сквозь щебень пробивается.

В кармане завибрировало. Наверняка жена. Не жена.

– Меня никогда так не унижали!

– А что такое?

Неужели «правильный» этот успел ей в душу плюнуть?

– Мало того, что ты ушел. Это ладно…

А голос пьянющий.

– Мало того, что ты ушел, а я в гардеробе спрашиваю, где мой букет, а мне говорят, молодой человек забрал. Я никогда, ты слышишь?..

– Слышу.

– Меня никогда так не унижали. Ты подлец!

Я расправил плечи. Всегда мечтал быть подлецом.

– Приезжай ко мне.

Моя первая любовь была облачена в какую-то хламиду и разговаривала громким, хриплым шепотом.

Родители, с которыми она жила в той же, что и в пору нашей обоюдной нежности, квартире, были на даче, дочка спала в бабушкиной комнате. Пока там жила бабушка, комната считалась ее, а когда бабушка умерла, комната стала детской. Но я ее по старинке считаю бабушкиной. Тот же ковер на стене, та же полированная стенка, люстра с висюльками. Интересно, носит ли все еще ее папаша блестящий пиджак. Вряд ли.

Оказалось, клубный модник проводил мою прелесть до дверей, а когда она отказалась его впустить, попытался отыметь прямо на лестнице. Соседка из квартиры напротив на шум вышла.

– Никогда меня так не унижали.

Я подарил ей букет вторично. Стебли слегка размесило в ладони, а многие бутоны бесследно исчезли, но зато от чистого сердца.

Сели на диван. Допили одну бутылку, открыли другую.

– Что у тебя с глазом? – Она придвинулась вплотную и вгляделась в мой обрызганный глаз.

Я ее и хапнул крепко. Высвободилась. Стала фотографии дочери показывать. На этот раз отпечатанные на бумаге и вложенные в прозрачные карманы толстенного альбома. Когда пошел третий альбом, я притянул ее лицо и поцеловал.

Какая же она красивая! Глаза такие, что рехнуться можно, в глубине что-то колышется, и расцветка очень богатая. Губы слегка вспухшие, так и хочется. Голос волнующий. Волосы густые, роскошными волнами. Сиськи подросли.

Долгий поцелуй.

Полез в недра ее хламиды.

– Нам не надо этого делать…

Отстранилась и смотрит на меня строго. И когда она протрезветь успела?

Дальше фотки листаем. Кончились. И выпивка кончилась.

Принялись за чай.

Я ей колено погладил, она руку мою отвела.

Начали смешные ролики в Сети смотреть. Подходящее занятие для мужчины и женщины, оставшихся ночью наедине.

– Знаешь, некоторые мечты не сбываются.

Я посмотрел на нее вопросительно.

– Я всегда мечтала встретиться с Майклом Джексоном. Я знала, что это однажды случится. Верила. Должно же быть что-то хорошее.

Не сбываются? Это мы посмотрим.

Я сжал ее загривок, придвинул. Глаза ее потемнели. Я прижал верткое лицо к губам. Бриллиантик в ухе тихо звякнул о мои зубы.

А потом вогнал так, что она сразу перестала ерепениться.

Лава и мякоть.

Лицо у нее было такое, будто я в нее финку всадил – удивление и восторг. Глаза задрожали, заблестели, и веки покрыли их. Попросила только не торопиться.

А потом ко мне все приблизилось.

И отдалилось.

И подернулось туманом.

И вновь обрело резкость.

А она разбросалась вся, а лицо спрятала.

Я натянул болтавшиеся на одной ноге джинсы и вышел.

И сразу вернулся.

– Я люблю тебя, – сказал я и окончательно покинул помещение.

Букет на этот раз оставил.

Вдали громыхала ушедшая гроза, небесные грузовики ссыпали булыжники. Мокрые кусты клонились набрякшими цветами к земле. Казалось, они сейчас возьмут да и отряхнутся, как искупавшиеся собаки. Разум дурманили запахи жвачки и холодного компота. В каждом закоулке, под каждым кустом собралась тьма. Хотелось плакать, смеяться и бежать куда-то. Хотелось перестать быть человеком, оставить одежду, ключи, мобильник, раствориться в запахе цветов, скамеек и мокрой коры, превратиться в напитавшуюся влагой старую кирпичную стену, в железную крышу, в черную землю, в блеск на мокрых камнях. Легкими шагами я спустился к мосту.

Вскарабкался на каменную тумбу с цифрой «1907», поглядел вниз. Черная река уходила вперед мерцающим хвостом. Справа наползал парк, слева выстроились дома. Впереди, над самым центром, как бы огонь, как бы заря.

В кармане зазвонило. Природа в истоме смотрела на меня из-под вуали первой листвы.

Телефон звонил и звонил. Зелень, дома и заря колыхались в черной воде. Что я тут делаю? Боюсь, время меня обманет, проживу жизнь и пропущу все самое важное. В одном уверен – Майкла Джексона я точно однажды повстречаю.

Звук оборвался.

Я постоял еще, зажмурился и прыгнул в зелень, дома и зарю. Зелень, дома и заря разлетелись брызгами, долбанули в ноздри, забили уши, задрали веки, брызнули в рот. Стало смешно и грустно, и, выныривая из мира русалок и рыб-мутантов, я смеялся и плакал, как эмо.

Вот бы сейчас позвонила жена, спросила, где я и когда буду. Но телефон намок. И надо выбираться, пока Царь Морской не позвонил.

Выплюнув зелень, дома и зарю, я стал грести к ступенькам набережной.

Скребется

– Лишнего пригласительного не найдется? – бросился наперерез старик в кроличьей шапке.

– У меня только один.

Старик покорно отступил. Припорошенный, перед тяжелыми бронзовыми дверьми, асфальт чернел следами обуви. Я потянул створку, прошел. Так деловито, не теряя достоинства, не глазея по сторонам, торопятся те, у кого есть именной пригласительный. Швейцары, увидев плотную тисненую бумажку, расступились.

Две гардеробщицы перебирали имена знаменитостей, скинувших здесь пальто и шубы. Дирижер явился, артист – вот он, только известного писателя-сатирика никак не могли досчитаться.