Марьина роща - Евгений Толкачев

Но когда начались призывы запасных, пока еще первого разряда, пошло несколько человек из Марьиной рощи. В косматых сибирских папахах они покрасовались и погуляли два дня, грозя расшибить в пух всех врагов, но при отходе воинского эшелона рыдали навзрыд под стонущие звуки гармоники. Уехали и вестей не слали.

Савка Кашкин не состоял в числе почетных гостей «Уюта», но, будучи как бы соратником молодых лет Петра Шубина, занимал все-таки особое положение. Недавние посетители удивлялись, почему этот довольно мрачного вида мастеровой так запросто занимает место среди «чистой» публики. Старые посетители знали, что когда-то Савка служил здесь в мальчиках. Но, по их мнению, ни прошлое, ни настоящее не давало ему права держаться так гордо и независимо среди зажиточных хозяев. Немало Кашкиных жило в Марьиной роще, обширен был род ремесленников… И опять же тут нечем гордиться, а лучше бы вежливо поклониться самостоятельному, крепкому хозяину. Петр поеживался, когда заходил Савка, испытывая щекотливое раздвоение чувств. Впрочем, Савка не часто смущал! его своими посещениями, в разговоры обычно не ввязывался. А тут…

В этот день все шло своим заведенным порядком, трактир был, как всегда, полон, когда явился Савка и нашел местечко у окна.

Тут толстый Мякишин и скажи громче, чем надо:

— Вот и забастовщик пожаловал…

Савка промолчал, только на крепкой скуле желвак шевельнулся. Мякишин опрокинул для храбрости стопку, закусил рыжичком и продолжал:

— А что, хозяева, скоро, говорят, забастовщики нас резать будут. — И по-шутовски запричитал — Ой, пропали наши головушки!..

— Верно, — кивнул Савка. — Пропали.

— Слыхали, хозяева? Грозит нам забастовщик! Уж не ты ли нас резать собираешься?

— Кому больно надо об вас руки марать?

Тут загрохотал Алешин, зеркальщик:

— Да мы тебя!.. Да я!.. Да мы!..

И другие поддержали:

— Зови городового! Они против царя!.. Да что на него смотреть? Бей его, хозяева!

Навалились на Савку. Будь Петр на месте, он не допустил бы драки, развел бы людей. Но был Петр в тот день в городе, половые растерялись, и пошла свалка.

— А, проклятые!.. — рычал Савка. — Семеро на одного, негодяи?

Громко хрюкнув, ткнулся в пол Алешин, выл Мякишин, забравшись под стол, в ход пошли стулья. Когда привели городового, окровавленный Савка все еще бился с врагами, понося бога, царя и всех грызиков-хозяйчиков.

Об этой драке заговорила Марьина роща. Род Кашкиных безоговорочно принял сторону Савки, хозяйчики злобились на него и других подбивали… А владелец трактира «Уют» был оштрафован полицией за нарушение порядка. Шубин заплатил без возражений, это отметили в роще и поставили ему кто в заслугу, кто в вину.

А 19 сентября Иван Васильевич, Лешин отец, непривычно рано вернулся домой, вымыл руки и сказал сыну:

— Ну, вот и мы забастовали.

Слова «забастовка», «забастовщик» Леша слышал не впервые, особенно в последнее время, и смысл этих слов граничил с государственным преступлением, изменой или чем-то в этом роде. Он широко раскрыл глаза:

— Значит, ты забастовал, папа?

— Выходит, так. По всей Москве бастуют печатники.

В 1905 году Марьина роща не видела ни рабочих демонстраций, ни черносотенных банд. Здесь было мало крупных заводов и торгашей. Был завод Густава Листа, вполне революционный и передовой, полностью бастовавший в октябре 1905 года. Но ни завод, ни Марьина роща не считали себя в родстве, не было у них в те годы почти ничего общего. Мещанство в политике не разбиралось, считало, что его хата с краю. Однако, когда в октябре водовозы повысили цену на воду с одной до трех копеек за ведро, мещане решили, что и до них добралась революция.

Двадцатого октября, в 10 часов утра, полусотня казаков 30-го Донского полка заняла литографию Мещерина. Но в этой части Марьиной рощи все было спокойно, и войска отвели ближе к заводу Листа — главному центру революции на тихой окраине.

Анна Петровна сбилась с ног: у ее студентов — прямо проходной двор. Десятки людей приходили и уходили, и все в грязных сапогах так и валили в комнату. Потом кто-то прибежал, что-то крикнул, и все ушли. Когда же явился знакомый околоточный с нарядом городовых, студентов уже не было. Он забрал с собой какие-то книги и оставил двоих в засаде. Городовые сменялись два раза в день, съели все припасы в хозяйской кладовке, провоняли всю квартиру махоркой и ушли без добычи.

Все учебные заведения закрылись в это тревожное время. Но разве могли ребята усидеть дома? Если в Марьиной роще было тихо и скучно, то в других районах было оживленно. Какие расстояния тяжелы для ребячьих ног? Зато как интересно было у трамвайщиков на Лесной, у железнодорожников на Грузинском валу, у мебельщиков на Новослободской, у листовцев на Филаретовской!

…Сквозь тонкую пленку утреннего сна Леша различил громкий шепот родителей.

— Пойми, Настя, больше некому, — говорил отец. — Васек не пришел, а сегодня — крайний срок.

— Да ведь ребенок же!

— Не так мал: десятый год.

— Давай лучше я снесу.

— Ни тебе, ни мне не пройти. Знаешь, что нам будет, если с этим задержат?.. То-то! А мальчонка… что с него возьмешь?

— Ведь сын единственный!.. Да и не донести одному…

— Это верно. Павел так и говорил: наряди двух-трех ребятишек, будто в школу. Где взрослый попадется, там мальчишки пройдут.

Лешу разбудили, и отец заговорил с ним серьезно, как со взрослым. Ему доверяют большую тайну. Вместе с двумя товарищами он должен пробраться на прохоровскую фабрику за Пресненской заставой, найти там механика Михаила Михайловича (ну, того, что у Блинова квартирует) и передать ему пачку вот этих листочков. В общем, дело простое, но следует опасаться встречи с солдатами и особенно с полицией. Поэтому надо взять сумки с книгами и делать вид, что идете в школу. Если заметят, ни за что не бежать сразу, а постараться обмануть полицию. Надеяться на ноги — только в крайнем случае.

Ваня Кутырин и Петя Славкин, которым Леша кое-что рассказал, поклялись хранить важную тайну и сопровождать приятеля в опасный путь. Но в последний момент Петя отказался, и не понять было отчего: то ли не оказалось у него подходящей одежды, то ли отец не позволил… Тогда Ваня предложил позвать на это дело Митьку-Идолище. Об этом надо было подумать. Митька был враг номер два для гимназистов, но вообще парень артельный. Сапожник Семен Палыч Дубков лупил сироту без жалости. Длинный Митька терпел, вымещая злобу в уличных драках с «ясными пуговицами». Но однажды, когда он вел пьяного хозяина домой и тот вдруг вцепился ему в волосы, Митька не выдержал и так отхлестал обидчика по щекам, что тот только головой мотал. Доставив его домой, Митька собрал свой узелок и хотел уходить, когда протрезвившийся Дубков как ни в чем не бывало послал его за опохмелкой. Но больше хозяин не дрался.

Безо всяких колебаний и расспросов согласился Митька идти на интересное дело. Иван Васильевич, Лешин отец, уже приготовил свои листовки, разделив на тонкие пачки, которые ребята попрятали по внутренним карманам и под рубашки.

Вышли поздним утром. Ваня нес свою пачку учебников на ремешке, Леша засунул пару учебников и тетрадку за борт пальто, а Митька, в больших сапогах, непривычно, но бережно прижимал книжку локтем. Шли три ученика в свое училище — и больше ничего. Первый разъезд драгун в башлыках встретился на Бутырском валу, второй — у самого Александровского вокзала.

— Сумские, — определил Ваня.

Но школьники нисколько не заинтересовали солдат. На Грузинском валу стояли городовые, по два, по три на углах переулков. Они оглядывали немногочисленных прохожих, но никого не останавливали. Особенно много городовых было у железнодорожных мастерских, а в Тишинском переулке стояли спешенные казаки.

Порой ребятам становилось страшно, но, подбодряя друг друга, они не сбавляли шага, благополучно проскочили через Пресненскую заставу и тут, не выдержав характера, бегом понеслись вниз — к «Трехгорной мануфактуре».

Ворота были закрыты, а в проходной недоверчивый хожалый долго расспрашивал ребят, зачем им нужен механик Савин. Неизвестно, пустил бы их или не пустил бы въедливый старик, если бы не раздался гудок, и хожалый, буркнув: «Подождите здесь», пошел к выходной двери. За ним из-за перегородки вышла толстая женщина в тулупе, и между ними двумя стали проходить рабочие.

Длинный коридор быстро наполнялся людьми. Пропускали выходящих медленно. Хотя личные обыски и были отменены, но глаза хожалых были не менее опытны, чем их руки. Шли «рогали» — ткачи с серыми, худыми лицами, «мамаи» — красильщики с неотмываемыми пятнами кубовой и пунцовой краски, усталые, поблекшие пряхи…

Перед ребятами остановились две девушки. Одна из них дерзкими глазами посмотрела на длинного Митьку, топнула каблучком и запела частушку: