Место в Мозаике (сборник) - Алексей Смирнов

Шунт припоминал названия книг, которые имел в виду Тронголов и которые он видел в городе на развалах: «Фраер», «Падлы», «Скоты», «Ловушка для лохов», «Последняя шмара Резаного», «Фуфлометы», «Похождения счастливой проститутки»… Как это пишется? Когда он убивал, из-под его пера выходило розовое и безобидное. Хорошо принятое, высоко оцененное. Ведь у него талант. Как ни крути, куда ни кинь, а талант у него имеется, пускай и не высшей пробы. Теперь он не убивает – и что же напишется? Возможно, именно то, что нужно. Но Шунт сомневался в этом: он знал, что скорее начнет описывать грибные и земляничные поляны, по которым разбросаны дымящиеся потроха, про забрызганные кровью березы, про фекалии, широкими мазками втираемые в мертвые лица. Такое навряд ли устроит Тронголова, он хочет иного… он хочет – красивой пустоты. То, чем торгуют в городе, – пустота, перетекающая в головы, тоже пустые. Те, что стояли у власти и знали коллатерали, вышли-таки на коллатераль пустоты. Он делал свое дело, орудовал ножницами, а большие люди – свое и без его содействия. И вот он стоит в своем парике, продуваемый всеми ветрами, не нужный никому – разве что Тронголову.

– Выпей, писатель, – пригласил Тронголов и вынул из-под кресла здоровенный фотоальбом. – Сейчас ты начнешь знакомиться со своими героями.

Шунт уже вполне уверенно подумал, что после, когда он выполнит задание, его непременно убьют. Но он ошибался, его не собирались убивать. Зачем? С ним произошло совсем другое и после происходило еще не раз.

6

Наступил декабрь. Шунт прочно обосновался в загородном доме Тронголова. Хозяин бывал наездами, и его летописец Шунт уже с горечью видел себя современным Нестором, секретным агентом в стане врага, – постепенно поднялся на командную высоту: покрикивал на слуг, помыкал ими, и его беспрекословно слушались. Каждое утро, растягивая и расчесывая парик, прежде чем надеть его, Шунт со злорадством воображал себя инопланетным разведчиком, которого занесло в колонию простейших, обладающих зачатками разума. «Это быдло, – повторял он про себя, – эта плесень, ряска, скот, который, понимаете ли, тянется к художественному слову… которому что Достоевский, что сканворд… что кроссворд для разгадывания на приусадебном участке…» И все страницы рукописи Шунта были искусно напитаны тонким ядом, недоступным для рыночного ума. «Торгово-денежные отношения, установившиеся в стране, – размышлял Шунт, – явно понизили градиент общего интеллекта…»

Рукопись между тем разрасталась, живописуя становление разнообразных кланов и группировок. Шунт особо отмечал места для будущих фотографических иллюстраций – главным образом застолий и похорон. Он уже знал, как приподнялся Вован Бобрышев, как замочили бригаду великолуцких, сколько бабок потратили на местную церковь, где теперь благодарный батюшка прощал Тронголову и его головорезам любые грехи. Он знал, как сеть видеосалонов Тронголова в мгновение ока преобразовалась в вагоны и составы цветных металлов, он стал разбираться в бензине и ценах на него и даже приблизился к пониманию сущности офшорных зон. Он приобрел некоторое представление о биржевых операциях и узнал еще много полезного.

Тронголов, когда приезжал во дворец, диктовал, но чаще просто развязно болтал под рюмочку. А уж потом Шунт мучился над его косноязычными россказнями, пытаясь придать им пристойный вид. Получалось мрачное документальное повествование, изобиловавшее повторами и неаппетитными подробностями.

Тронголов всё больше гордился своим приобретением и всем надоедал, показывая писателя; хотел было переодеть его в камзол, но Шунт заартачился и настоял на скромном деловом костюме. Тогда Тронголов зачем-то подарил ему посох. Вся братва перезнакомилась с Шунтом и при обращении величала тем или иным классическим именем, засевшим в бритой башке со школьной скамьи.

Однажды утром, испытывая легкую дурноту после вчерашней попойки, Шунт вышел на балкон и увидел незнакомых людей, трудившихся над огромными глыбами льда. Лед привезли накануне, и Шунт еще, помнится, поинтересовался у прислуги – зачем? – но ему никто ничего внятного не сказал. Зябко кутаясь в халат и раздувая ноздри, Шунт наблюдал, как люди обстукивают глыбины молоточками, жужжат пилами, орудуют топориками. Он сообразил, что Тронголов затеял соорудить некое изваяние, скульптуру – возможно, ледяной памятник самому себе или какую-нибудь беседку, куда потом поставят мангал, принесут столы, и всё пойдет своим чередом. Беседка расплавится от жара, поплывет, но тем веселее будет.

Шунт оделся и вышел; в дверях гостиной он столкнулся с Тронголовым и вежливо поздоровался.

– Здорово, брат литератор! – весело крикнул Тронголов, протирая заспанные глаза. – Слышишь, мастера стучат? Лучшие в городе. Я их нанял выстроить мне ледяной дом. Слыхал про такой? К вечеру обещают управиться.

Шунт слышал про Ледяной дом и даже позволил себе поделиться с Тронголовым некоторыми историческими фактами: рассказал ему о вздорном царствовании Анны Иоанновны на пару с Бироном и о потешной свадьбе, для которой, собственно говоря, и был построен в Санкт-Петербурге тот знаменитый дом, где поженили придворного шута Голицына и калмычку Буженинову. Тронголов, слушая, оглушительно зевал: оказалось, что эта история ему в общих чертах известна.

– Мы пока не цари, – сказал он скромно, – но тоже можем позволить себе небольшой карнавал… в античном стиле.

Шунт сильно подозревал, что хозяин путается в эпохах, но уточнять не стал. Античность так античность.

Тронголов погрозил ему пальцем:

– Будешь участвовать!

Шунт изобразил слабое подобие улыбки.

– А слон будет? – не удержался он от ехидного вопроса.

– Какой слон? – не понял и озаботился Тронголов.

Шунт объяснил ему, что при Ледяном доме Анны Иоанновны был еще и ледяной слон, извергавший из хобота горящую нефть. Тронголов помрачнел и защелкал пальцами. Ни слова не говоря, он развернулся и куда-то побежал; в скором времени снизу донеслась отчаянная матерная брань: кто-то, невидимый Шунту, держал ответ за то, что не знал и не сказал о слоне, не обеспечил слона. Шунту сделалось сладко и приятно; он искренне радовался посрамлению Тронголова и незавершенности затеянной дури.

Но тут же загрустил: снова придется пить. Понаедут Вован и Толян с телками, да еще карнавал… можно представить себе, что это будет за зрелище. Им достаточно вырядиться самими собой.

Шунт вздохнул и решил не завтракать, устроить себе разгрузочный день. Вечером он всё равно набьет себе брюхо, а на голодный желудок лучше работается. Надо будет подробно описать эту ледяную забаву да при этом не повториться – кликнуть, что ли, шофера? Пусть доставит ему хотя бы том Лажечникова…

Он действительно послал шофера за книгами, и никто не чинил ему в этом никаких препятствий.

7

Неизвестно, сколько заплатил мастерам Тронголов, но вышло по его слову: к вечеру ледяной дом был готов. Шунт не верил своим глазам, ему казалось, что это физически невозможно. Однако вот он, дом, немногим ниже самого дворца, стоял перед ним: с узорчатыми башенками, с трогательными оконцами, в которых уже горело электричество, с широким крыльцом и колоннами, действительно имевшими в себе нечто античное. Таково, впрочем, свойство подавляющего большинства колонн.

Гости уже съезжались: давно примелькавшиеся «мерседесы» и джипы, надоевшие и неприятные Шунту. Личности, выходившие из машин, выглядели омерзительно и непристойно. К очередному удивлению Шунта, Тронголов позаботился об историческом правдоподобии ряженых. Такими они, вероятно, и были во времена Бирона: в куриных перьях, с петушиными клювами вместо головных уборов, с кабаньими мордами. Вся честная компания гоготала, хрюкала и лаяла, разливая по фужерам водку; сам Тронголов нарядился не то каким-то царем, не то божеством: петровская треуголка, алый плащ и бутафорские крылья, которые постоянно били его по заду, выпихивая вперед, и Тронголов ругался, обещая кому-то оторвать руки. Альма вертелась среди гостей, и про нее не забывали – бросали ей разные предметы, которые она исправно приносила назад. Ее тоже принарядили в белую кружевную одежку, которая ближе к хвосту переходила в расправленную жесткую юбочку.

Шунт стоял на балконе, когда его заметил Тронголов.

– Эй, писатель! – закричал он грозно. – А ну надевай камзол! Сегодня ты не отвертишься!

Шунт прижал руки к груди, и Тронголов подошел ближе, чтобы его было лучше слышно.

– Ты ведь у нас не без юмора, как я заметил? Мы тоже умеем и любим пошутить. Всё это, – он обвел собрание рукой, – затеяно, можно сказать, для тебя персонально. День писателя отмечаем – что, не угадал? Ну и хрен с ним. Слезай, кому сказано!

Гогот и кудахтанье неимоверно усилились. Взорвались петарды, и черное небо над лесом осветилось инопланетными огнями. Отдельно высветился православный батюшка – тоже переодетый, ненастоящий, в шубе, накинутой поверх рясы. У него была густая накладная борода и темные очки.