Все люди умеют плавать (сборник) - Алексей Варламов

На женщин Петя внимания не обращал, но когда в школе появилась Елена Викторовна, в его глазах промелькнуло что-то осмысленное. Подобно Елениным ученицам, он невзначай попадался математичке на глаза, мычал, топтался на месте, и девочки из шестого класса переживали и боялись, что он похитит их богиню и утащит в свою пыльную мастерскую, где одетые в синие халаты мальчишки делали напильниками фаски на цилиндрах. Сами девочки в это время пекли пироги на домоводстве, а когда учительница предлагала им позвать и угостить мальчиков, говорили «фигушки», съедали все сами и благословляли судьбу за доставшийся им от природы пол.

Но за Елену они переживали напрасно, Петя Вогач ее в свое напильное царство не увлек, во время новогодней вечеринки он сделал предложение Анне Семеновне, по мнению директора более соответствовавшей Петиному характеру, и ее скромная натура навсегда поглотила устремленья Вогача к прекрасному.

Весь медовый месяц Анна Семеновна глядела на свою подругу со смешанным чувством превосходства и вины и с облегчением думала о том, что больше никогда не сядет в байдарку, а Елена Викторовна фальшиво улыбалась и испытывала ко всему отвращение, но больше всего к директрисе. Она не жалела о Пете, но то, что директриса вела себя с учителями, как барыня с крепостными, ее бесило, и ей хотелось поднять такое же восстание, какое поднимали против нее ее собственные ученики.

Она считала дни, недели и месяцы, когда кончится ее вынужденное учительство, но время тянулось медленно. Была еще только третья четверть, сырая весна, авитаминоз, усталость, тетради, уравнения с дискриминантом, в которых дети ничего не понимали, а у нее не получалось им объяснить – неужели кто-то может жить так всегда и неужели они думают, что так будет жить она?

В мае она пошла в турклуб записываться в байдарочный поход. Бородатые зубастые парни в тельняшках ей не очень понравились, но река Чусовая, стремительно несшая над перекатами узкую длинную лодку с многострадальным клеенным-переклеенным днищем, высокие берега, диковатая природа, ели, скалы и камни, торчащие из воды – все это ее потрясло, она забыла об осторожности, и когда самый отважный из молодых зубастых остался с ней вдвоем в палатке, не стала его прогонять. Любовь в спальном мешке представлялась ей таким же непременным атрибутом похода как купание в холодной реке и стакан водки за ужином. Мужчины на сплаве были надежными и, пройдя с ними над всеми порогами без единой царапины, она и от сплава по жизни ожидала такого же успеха. Но осенью ее побледневший сквозь горный загар любовник, узнав о грядущем отцовстве, стал говорить, что не может на ней жениться, потому что у него семья. Она расхохоталась и сказала ему, что это был прикол.

– Ничего себе, – обиделся он, – ты хоть соображаешь, чем шутишь?

Первыми, что Елена беременна, догадались и заговорили в раздевалке перед физкультурой девочки, но тайну хранили, и округлившийся животик математички, слегка сокративший ее талию, стал заметен только в конце второй четверти.

– Вас можно поздравить? – сухо спросила директриса и в глазах ее застыл незаданный вопрос про пример, которой она подает девочкам-семиклассницам.

Елена Викторовна посмотрела в ответ так нагло, что директриса почувствовала волнение.

– Я не буду настаивать на том, чтобы после декрета вы возвращались в мою школу.

Елена Викторовна передернула плечом, однако гнев ее был поверхностен, в глубине души она была совершенно покойна и мыслями сосредотачивалась лишь на ребеночке. Дети в классе ее окружили такой тишиной, исполнительностью и сообразительностью, что если б не поздние токсикозы и постоянная сонливость, она умилилась бы и подумала, что не зря претерпела от них столько лишений и лучшего способа пронять учеников и повысить успеваемость как забеременеть нет. Всю весну она ходила по школе с большим животом, не обращая внимания на скорбные взгляды, которыми по примеру директора, провожали ее учителя, а после третьей четверти ушла, но когда осенью неожиданно для всех вернулась в школу, ее улыбку больше не видел никто.

Девочки, теперь уже восьмиклассницы, сидя в раздевалке, шепотом говорили, что у Елены родился мертвый ребенок, и еще сильнее отставшие мальчишки почувствовали нечто враждебное, от них исходящее, как если бы в этом мертвом ребенке были виноваты они, потому что не сделали когда-то домашнего задания, плохо написали самостоятельную работу, не поняли, как надо умножать дроби или, не имея на это никакого права, не там и не так раскрыли скобки.

Почему Елена Викторовна вернулась в ту же школу, никто не знал, в учительской шепотом говорили о том, что директриса пришла к ней сама, просила прощения и умоляла вернуться. Этот мелодраматический поступок и раскаяние не слишком вязались с обликом школьной Горгоны, но факт оставался фактом: Елена Викторовна продолжала вести занятия, а когда истекли положенные ей после распределения три года, осталась на четвертый, потом на пятый, шестой… Директор приблизила ее к себе, вскоре она стала завучем, и те учителя, которые глядели на нее снисходительно, звали Леночкой и улыбались ее девичьей красе, теперь ее побаивались, обращались по имени-отчеству, хотя она была и с ними, и с учениками очень мягкой, но за этой мягкостью чувствовалась такая требовательность, что лучше б Елена Викторовна кричала.

Холодком веяло от ее стройной девичьей фигуры, когда она шла школьными коридорами, и поток взрослых и детей опасливо ее обтекал. Иногда к ней заходила после уроков Варя Есаян, которая уже закончила школу и училась в университете на филологическом факультете. Они давно перешли на «ты», и даже разница в возрасте между ними стерлась. У Вари было много разных мальчиков, она жаловалась Елене, что никак не может с ними разобраться, и на время Елена Викторовна забывала, что она завуч и снова превращалась в девушку, какой была до несчастных родов. Она смеялась так звонко, что Варя принималась ее тормошить и говорила:

– Ленка, тебе надо оттуда уходить. Ты же только со мной на человека становишься похожа.

Но проходил год, потом другой, третий, Елена Викторовна оставалась, потому что надо было довести десятые классы или срочно спасать восьмые, потому что кроме нее сильной математички в школе не было, а школа гордилась тем, что ее ученики поступали безо всяких репетиторов в институты. Замуж она так и не вышла, детей у нее не было, в походы она не ходила, школа заполнила всю ее жизнь и проникла во все ее составы.

Ей было сорок лет, когда директрису, державшуюся до последнего, проводили на пенсию, и Елена Викторовна стала самым молодым директором в районе. Анна Семеновна и Петя Вогач положили ей на стол заявления об уходе сразу после этого назначения, но Елена Викторовна, хотя у нее и были связаны с ними неприятные воспоминания и она обращалась к своей бывшей подруге по имени отчеству и на «вы», отпускать их не хотела:

– Петр Васильевич, другой такой школы вы не найдете.

Петя сопел и ничего не говорил, однако и без него школа стала лучшей в районе. Родители стремились отдать в нее детей, там не было наркотиков, не беременели старшеклассницы, не пили пиво и даже не курили на крылечке старшеклассники. Мрачный порядок царил в этих стенах, бросая вызов тому, что творилось за ними.

– Ты просто какая-то игуменья, – говорила Есаян.

– Это я прикидываюсь, – невесело отвечала Елена Викторовна. – Я эту школу ненавижу. Она меня сожрала.

Попалась она по глупости. Однажды три дня подряд школу лихорадило: ровно в одиннадцать дня в милиции раздавался звонок и чей-то голос сообщал про заложенную бомбу. Объявляли тревогу, ученики с гиканьем неслись во двор, приезжала милиция, скорая и МЧС, учителя сбивались с ног и боялись поднять глаза на директора, а Елена Викторовна, покидая здание последней, смотрела на него зачарованно и кратко отдавала приказания. В милиции долго отказывались верить и перепроверяли по много раз, но экспертиза однозначно показывала, что голос, записанный на пленке, совпадал с голосом директора, да она этого и не отрицала.

English as a second language

Много лет назад посреди маленького палисадника, который примыкал к четырехэтажному дому на Автозаводской улице, стояла двухметровая бетонная будка. С одной стороны у нее была наглухо закрытая дверь, а с другой – небольшое окно, сквозь которое было видно, что пола в будке нет, а под землю ведет лаз. Детям не разрешали к этому сооружению подходить, и видимо для того, чтобы запрет держался крепче, большие мальчики рассказывали мелким, что в будке живет красная перчатка, которая поднимается по ночам и душит людей. Сначала папу, потом маму, потом сестру и брата, а после и самого маленького съест, если тот расскажет про нее взрослым. Малолетки верили и трепетали – красная перчатка обладала поразительной силой и убедительностью. Когда младшие вырастали и становились старшими, они рассказывали тем, кто рос за ними, историю про будку и перчатку, но самих их начинало занимать подлинное назначение хода, уводящего в глубину земли. Мальчишки подходили к окошку в бетонной стене, по очереди наклонялись и смотрели вниз, светили фонарем, иногда бросали камни и слушали, как они со стуком падают на дно колодца. Но что в нем было, не знали и узнать не решались, не смея переступить через детский запрет, освободиться от которого было не так легко, как страшным голосом пугать малышей.