А жизнь идет... - Кнут Гамсун

— Нет, если бы не мальчики, то я сама не знаю....

Август: — Два отличных мальчика! Не знаю, но мне кажется, что я никогда не видал прежде таких прекрасных мальчиков.

— Да, и им, конечно, не надо понимать, что их мать и отец такие враги. И муж мой тоже это находит. Потом он боится, что об этом заговорят в городе. Но такую вещь нельзя скрыть совсем. Прислуга наша слышит кое-что и догадывается об остальном; а она не станет молчать, и так всё узнают. Я по разным признакам догадалась... Вот я слышу — он возвращается, — сказала фру и прислушалась. Она быстро произнесла свои последние слова: — Не рассказывай, пожалуйста, то, что я тебе говорила, Август. Это не для того, чтобы очернить его, а дело в том, что место моё в Полене, и там бы я и должна была остаться. Здесь я никогда не стану человеком. От этого я и заплакала, когда ты заговорил. Больше никто не мог довести меня до слез, но ты так чудно говоришь. Впрочем, всё это ерунда с моей стороны.

Август пошёл обратно в свою каморку, сильно задумавшись. Он наедине обдумал события вечера ещё раз, как бы просмотрел его. О, он отнюдь не был глубоким стариком, так сказать, прахом придорожным. Милая Эстер, дорогая фру! И у знатных, и у нищих, у всех свои невзгоды, — исключений нет, все страдают. Но целый вечер говорить о Полене, оплакивать Полен, — что нам за дело до Полена? Его нет, он провалился сквозь землю. Вспоминать какую-то песню! Он часто играл её на гармонике и даже пел при этом. Но девушка вовсе не бросилась в море, это чушь, никто не бросается в море; она только сочинила песню о том, что бросилась в море. Бог с тобой, маленькая Эстер! Она просто сидела на берегу и сочиняла об этом песню, а потом спокойно пошла домой. Да. А вы, любезный доктор, вы хотели, чтобы я рассказывал вашим мальчикам истории о Южной Америке и Латвии, но я не хочу больше выдумывать и преувеличивать...

Нет, Август отнюдь был не старый, не дряхлый, иначе он не стал бы пересматривать вечер, не думал бы о нём. А он мог не только это. Был ли он знаком с дочерью Тобиаса из Южной деревни? Да. Коротко и ясно: знаком. Но это никого не касается. Он повстречался с ней на улице, она поглядела на него жалобно и смиренно, у неё были такие просящие глаза. Почему она так поглядела на него, и почему он остановился и заговорил с нею? Верно, она слыхала, что он подарил шикарную материю на платье Вальборг из Эйры; а Август ничего не имел против того, чтобы прослыть богачом.

— Ты говоришь — лошадь? Что ж, этой беде можно помочь.

На самом деле, пока он стоял и говорил с ней на улице, он испытал к ней сладкую жалость, — да простит ему бог этот грех, если это грех! Он спросил, где она живёт, и узнал. Он спросил:

— Как зовут тебя по имени?

— Корнелия.

Он записал это имя, записал, чтобы порисоваться. Август знал, чем произвести впечатление: дома она скажет: «Он вынул, книжку из кармана и записал моё имя».

VII

К концу лета вышло всё-таки так, что Тобиас получил страховку. Все, кто только мог, помогли ему: жена Тобиаса. показала, что он вовсе не зевал во сне, наоборот, он кричал, испустил небольшой вопль во сне, а это нечто совсем другое. Нет, ему не поставили в вину пожар. И соседи и знающие плотники уже построили ему сруб; новый дом тоже получился небольшой, но все-таки вышли горница, кухня и две спаленки, как и в старой лачуге, — а этого достаточно, большего и не требовалось. Было не так уж много домов с двумя спаленками.

Как прежде было у Тобиаса, так осталось и теперь: в одной каморке спали старики, а в другой — Корнелия и маленькие сёстры. Но когда приезжали гости или бывали ночевщики, Корнелия с сёстрами уступали им спальню, а сами устраивались каждая в своём углу в горнице. Это бывали или странствующие офени, или проповедники, или изредка какой-нибудь бедный турист либо пешеход; все они заходили к Тобиасу и находили у него ночлег. Как раз теперь первым ночевщиком в новой спаленке был евангелист.

Это был благообразный, ещё не старый человек с бородкой, как у Иисуса, и с фанатическими глазами. Он продавал, или раздавал божественное писание и устраивал благочестивые собрания в соседних избах. Через неделю его кипучей деятельности в деревне воцарились богобоязненность и набожность. Так как избы не могли больше вмещать всех желающих, он пошёл к священнику и получил во временное пользование школьное здание. Дело развернулось, на собрания стали приходить даже из города, и никто не жалел о часах, потраченных на молитву.

Странный был этот евангелист. Люди не находили, чтобы была какая-нибудь разница между его толкованием библии и толкованием других проповедников, и всё же у него это выходило по-другому: после окончания проповеди и молитвы он вёл их к Сегельфосскому водопаду и там крестил. По его разумению, это был единственный выход из положения, ибо они погрязли в грехе, а он хотел дать им возможность спастись. Правда, они были крещены прежде, но разве в текучей воде? И разве купель — то же, что река Иордан? Вовсе нет, дорогие мои.

Проповедник с горящими глазами был здорово натаскан в Писании, это был, так сказать, чёрт знает что за евангелист, он умел постоять за себя и даже на священника не произвёл плохого впечатления. Но священник Оле Ландсен был не из строптивых, он ни к кому не придирался. «Сегельфосские известия» запросили его, не могут ли эти собрания в школьном здании и вторичное крещение наделать вреда, но священник ответил, что этот вопрос нельзя разрешить иначе, как юридическим путём. Люди, посещавшие собрания и крестившиеся вторично, могли бы употребить это время на что-нибудь гораздо худшее. Может статься, что некоторым это шло на пользу, — что мы знаем? Эти люди нащупывали свой путь, так же как и мы это делаем. Никто ничего не знает, все только предполагают. Так высказался священник Оле Ландсен.

И здание школы наполняли главным образом женщины и дети, но являлись и мужчины. Непременно приходила Монс-Карина, которая и тут жевала табак, плевала на пол и растирала плевок ногой. Приходила Вальборг из Эйры; на ней было, пожалуй, слишком нарядное платье из зелёной с красным материи. Корнелия из Южной деревни приходила с матерью и братом, которого звали Маттис. Немного погодя появлялся также и Карел из Рутена и его жена Гина с малышами. Умение Карела играть на скрипке было очень кстати во время пения, но Гина своим прекрасным голосом заглушала всех. Изредка на собрание приходил какой-нибудь солдат из Армии спасения6, а иногда даже и кое-кто из Августовых рабочих.

Переполненная комната, слёзы и волнение, — против этого не пойдёшь! Только окружной врач ворчал — крещение в водопаде дикая выдумка: от такого крещения пойдёт простуда, может сделаться воспаление в лёгких, катар мочевого пузыря, во всяком случае, верный ревматизм, искривятся суставы, распухнут пальцы. Так высказался окружной врач. Но в религиозных вопросах доктор Лунд ничего не смыслил.

Август беспокоится. Он ждёт деньги из Полена, и ничего не может предпринять; приходится довольствоваться ежедневным надзором за постройкой дороги. В качестве правой руки самого Гордона Тидемана он не может поддерживать знакомство с кем попало, и по воскресеньям, разрядившись, он принуждён в одиночестве отправляться на прогулку по окрестностям, помахивая тросточкой и рассуждая сам с собой.

Август пошёл по направлению к новому дому Тобиаса. Корнелии не было, никого не было, дом пуст. Единственным живым существом оказалась стреноженная лошадь, которая паслась неподалёку. Август осмотрел дом и обошёл его со всех сторон. В качестве застройщика в прежние годы он ещё интересовался строительством. Но здесь нечему было выучиться. Голые стены с мохом между брёвнами, пристроенные сени, торфяная крыша. Никаких цветных стёкол в двери.

Август поплёлся к лошади. Этот свой подарок он ещё не видал, а так как в тот же момент он заметил женщину, которая из соседнего дома шла прямо к нему, то постарался изобразить из себя основательного человека и знатока. Он хотел поднять переднюю ногу лошади, но она прижала уши и повернулась к нему задом.

Подошла Осе, высокая и своеобразная, одетая в лопарскую кофту и кумачи7 с остроконечной шапкой на голове, с платком на шее и множеством побрякушек, свешивающихся с пояса. Он не взглянул на неё.

— Ты боишься лошади? — спросила Осе.

Он только поглядел на неё и ничего не ответил.

— Я вижу, что ты боишься.

— Бояться не боюсь, но я просто хотел поглядеть копыто.

— А что с копытом? — И она, не долго думая, подняла ногу лошади.

Август немного растерялся.

— Эта новая лошадь Тобиаса просто дрянь, — сказала Осе. — Прежние хозяева расстались с ней, потому что она брыкается. Хочешь поглядеть остальные копыта?

— Нет. Но на кой чёрт ты ввязалась в это дело?

— А ты чего здесь шляешься? Из-за лошади или ещё из-за чего другого?