Прощение славянки - Фридрих Незнанский

– Ладно, теперь это уже неважно, – проскрипел Гордеев и поскорее вышел на улицу, чтоб не высказаться матом.

Сопровождающий прапорщик больше не требовался и остался внутри – встретил другого прапорщика и что-то увлеченно стал ему рассказывать.

Сделав серию глубоких вдохов, Гордеев стал обдумывать вопрос, зачем следователь Моисеенко так поступила – намеренно дезинформировала адвоката, приехавшего из Москвы. Ответа не было.

Значит, Капустина увезли в Москву… В Москве ситуация будет осложнена тем, что хотя Андрей Капустин – мент и должен быть гарантирован от соседства с уголовниками, на деле мог попасть куда угодно. Гордеев хорошо знал, что такое бывает. По чьему-то недосмотру или тем более по злому умыслу. И вот то, что он был вдруг переведен в Москву, настораживало.

Гордеев позвонил следователю Моисеенко, но на работе ее не застал и никаких разъяснений по поводу Капустина от ее сослуживцев не добился. Мобильный телефон у Моисеенко не отвечал. Вот ведь чертова баба! Когда выдавала ему разрешение на свидание с Капустиным, наверняка уже знала, что того нет в Волжске… Милая полная женщина, как же! Подлая толстая сука, блин.

Теперь надо было срочно возвращаться в Москву, потому что у Юрия Петровича складывалось нехорошее ощущение, что его водят за нос. Просто дурдом какой-то. Только-только Гордеев уже смирился с тем, что ближайший месяц, а то и все лето придется провести в этом захолустье (ну ладно, провинции), и даже начал постепенно ценить такой поворот событий (все же не пыльная Москва, Волга рядом), как все опять переворачивается с ног на голову.

Гордеев стал голосовать на краю тротуара – он знал, что вечером есть еще два самолета в столицу, и хотел вернуться сегодня же.

Машины не останавливались.

Не теряя времени, он позвонил в Москву, Меркулову. Когда-то он и сам работал в Генпрокуратуре, и бывшие коллеги по сей день не отказывали в помощи – что Турецкий, что Константин Дмитриевич. К Турецкому, конечно, обратиться было бы проще, но тот находился в отпуске. Гордеев попросил Меркулова помочь оперативно выяснить, где сейчас содержится Капустин. Меркулов разговаривал с ним несколько странным голосом, но обещал к приезду Гордеева в Москву снабдить его всей необходимой информацией, а также разрешением на посещение клиента.

Едва Гордеев закончил разговор, рядом остановился джип.

Гордеев немного удивился – такие машины нечасто останавливаются перед голосующими, если, конечно, ты не молоденькая барышня. Впрочем, может, в Волжске все иначе?

– В аэропорт отвезете? Водитель, не поворачиваясь к нему, кивнул, и

Гордеев забрался в салон. Машина тронулась с места, и вот теперь Гордеев изумился – за рулем сидел Турецкий.

– Саня?! Ты что здесь делаешь?

– У меня отпуск, – хладнокровно объяснил Турецкий.

– Помню вообще-то, но ты же на море собирался… Вот так встреча, бывает же такое!

– Бывает, значит.

– А машина-то чья, Сань?

– Напрокат взял.

– Круто живешь, – покачал головой Гордеев. – И шапочка у тебя занятная. Прямо маскарад…

Турецкий стянул шапочку, и Гордеев расхохотался – лысина, да еще и татуировка! Но тут же оборвал собственный смех.

– Так ты…

Турецкий кивнул. Это был ответ на невысказанный вопрос. «Так ты здесь под прикрытием?» – «Да». Турецкий протянул адвокату визитку: «Долгих Петр Петрович».

– Ни рода занятий, ни адреса, ни номера телефона, – прокомментировал Гордеев.

– Такой вот я загадочный нынче, – покивал Турецкий. – А телефон пока старый.

Пока доехали до аэропорта, Гордеев рассказал, каким образом он оказался в Волжске.

– Халтуришь, значит, – усмехнулся Турецкий.

– Напрасно иронизируешь. Слово «халтура» когда-то обозначало плату священнику за отпевание. Так что это – святое.

– Ага, – кивнул Турецкий, – а еще оно означало даровую еду на поминках.

– Тебе бы такую даровую, – буркнул Гордеев.

– Поговорим лучше о тебе. Что натворил твой подзащитный?

– Это служебная информация, – надулся Гордеев.

– Как хочешь.

– Ладно, скажу по секрету. Костюм женский украл.

– Домушник, что ли? Мелковатое дельце будет.

– Сам ты домушник. Опер он. Вещдок замылил. И дельце не мелкое, а запутанное.

– Женский костюм? – засмеялся Турецкий.

– Женский костюм.

– Фетишист, что ли?

– Не знаю, я его пока что в глаза не видел.

– Да, Юра, интересная у тебя работа.

– А у тебя – отдых! – огрызнулся Гордеев.

– А главное, денежная, – продолжал подкалывать Турецкий. – Опер этот – сто пудов миллионер, я угадал?

– Много ты понимаешь. Ты хоть знаешь, например, что в Европе совсем не так?

– Что не так?

– Все не так. Государство платит адвокатам за защиту, а не обвиняемые.

– Ты это серьезно? – удивился Турецкий. – Впервые слышу.

– Абсолютно серьезно. И это общий европейский стандарт. Но только в уголовных делах.

– Понятно, – протянул Турецкий. – Но что немцу здорово, русскому – никуда не годится. Ты бы при таком раскладе, Юрка, давно по миру пошел.

– Я бы просто адвокатом не стал, – буркнул Гордеев.

Поремский распределил обязанности в деле об убийстве Смолякова просто и эффективно. Яковлева «важняк» отправил заниматься поездом и станцией Смоляковка, Золотареву приказал быть на связи и приготовиться в любой момент сорваться в дорогу, а сам стал дотошно изучать дело, которое прислали из Волжска.

Меркулов предупредил его о подоплеке событий, объяснив, что убитый, более чем вероятно, вез в Москву конфиденциальные документы. И эта версия быстро нашла подтверждение. Поремский, изучив материалы дела, сообщил шефу, что Смоляков работал в аналитическом отделе Волжского УФСБ. Значит, что? Значит, он был подчиненным Веснина. Это было слабым косвенным доказательством и, строго говоря, в суде никакой силы бы не имело, но заместителю генерального прокурора было не до суда. Главное, теперь Константин Дмитриевич был убежден, что Веснин курьера в Москву отправлял, и этот курьер – покойный Смоляков. Возможно, Веснин узнал о его ликвидации и решил сам спрятаться. Возможно, его самого уже держали на прицеле, и, может, теперь его тоже нет в живых.

Поремский доложил Меркулову следующее.

На жертве следователь, оперы и судмедэксперт насчитали четыре пулевых ранения, в том числе в голову – типичный контрольный выстрел. Рядом с телом нашли четыре гильзы. Калибр патронов был девять миллиметров. Киллер мог воспользоваться как пистолетом Макарова или Стечкина, так и автоматическим оружием, стреляющим патронами от ПМ (пистолета Макарова). Такие пистолеты-пулеметы есть на вооружении не только российского спецназа и некоторых подразделений милиции, но и у сотрудников ФСБ.

– Мотивы преступления? – спросил Меркулов для проформы.

И Поремский для проформы ответил:

– Вероятным мотивом убийства является: корысть, месть, ревность, желание скрыть убийство, а также врожденная склонность убивать.

– То есть любой вероятный мотив убийства, – хмыкнул Меркулов.

Поремский только пожал плечами. Меркулов хорошо знал, что в отличие от того же Турецкого Поремский человек гораздо менее экспрессивный, на интуицию никогда не полагающийся, и если у него на имеющемся материале покамест не было никаких выводов, то оставалось только принять это как данность.

Была еще одна странность, на которую обратил внимание только патологоанатом и указал в своем заключении. Дело в том, что Смоляков… улыбался. Не то чтобы он умер с улыбкой, но его лицевые мышцы не несли в себе гримасы напряжения, обычно свойственной людям, умирающим от огнестрельного ранения и, разумеется, чувствующим при этом сильнейшую боль. Здесь было что-то иное, будто Смоляков сам покончил с собой, приготовившись к этому, созрев и приняв собственное убийство как высшее благо. Разумеется, характер ранений подобное исключал. Кроме того, это была не чисто выраженная улыбка, скорее печать суммы эмоций: грусти, умиротворения и хорошего настроения, как ни удивительно.

Поремский сам внимательно выслушал патологоанатома (этот момент не показался ему пустяковым) и все досконально пересказал Меркулову. Что же такое происходило со Смоляковым перед смертью, что лицо его выглядело так, как выглядело? Меркулов сразу заявил, что это – ключ к разгадке убийства сотрудника Волжского УФСБ.

– Женщина? – сказал Поремский.

– Вот и узнай.

В результате старшему оперу МВД Яковлеву пришлось поездить. В поезде Москва – Волжск он не нашел ни одного свидетеля контактов пассажира Смолякова с другими пассажирами. Согласно билетам и сведениям из железнодорожной компьютерной системы с ним в купе (вагон был спальный) ехал еще один пассажир – некто Алина Сорокина. Кроме того, в вагоне-ресторане остался оплаченный Смоляковым счет на ужин двух человек. Два салата, мясо по-французски, красное вино без названия. Но ни обслуживающий персонал в вагоне-ресторане, ни проводники эту самую Сорокину Алину Сергеевну не помнили вообще, хотя на представительного молодого мужчину некоторые дамы внимание обратили и по фотографии Смолякова опознали.