Русский вор - Михаил Серегин

Полунин устало покачал головой:

– Нет, не довелось.

– Пришла комиссия из облторга. Мальчик оказался не готов к этому. Я был в санатории. В общем, когда я приехал, было уже поздно что-либо предпринимать… Хотя я, конечно, позвонил Пайкину.

Изя снова вопросительно посмотрел на Владимира:

– Вы знаете Пайкина?

Полунин отрицательно покачал головой, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Странно, – кустистые брови Либерзона взметнулись вверх. – Кто в нашем городе не знает Пайкина?.. Впрочем, и он тоже не помог. Мальчику грозила тюрьма… Но я не мог допустить, чтобы он сел, у Виталика семья, маленький ребенок. В конце концов, его карьера еще впереди, а мои лучшие дни уже давно миновали. Поэтому я взял на себя все… Пайкин, кстати, поспособствовал этому. Мальчик продолжил работу в магазине, но уже в качестве товароведа под руководством какой-то вульгарной бабищи, жены большого городского начальника.

Либерзон снова тяжело вздохнул и с грустью добавил:

– Ну а я… я, как видите, поправляю здоровье здесь, в условиях, прямо вам скажу, не слишком соответствующих этой задаче. Вы можете себе представить, каково мне с моей фамилией Либерзон сидеть в заточении?

Изя снова бросил взгляд своих шустреньких глазок на Полунина.

– У вас, юноша, насколько я могу понимать, та же проблема, что и у меня. Видимо, те, за кого вы сидите, тоже были близки вам.

Полунин потушил окурок в пустой консервной банке, служившей пепельницей, и сказал:

– Да… были близки.

Он бросил в прикроватную тумбочку сумку с личными вещами, застелил кровать и собирался уже залезть на нары. Но тут Либерзон, молча наблюдавший за ним все это время, вдруг снова обратился к нему:

– Подождите, Володя, я хочу вам еще сказать то, что, может быть, никому не стал бы говорить здесь. Меня, знаете, здесь не все жалуют. Я ведь работаю в конторе и занимаюсь учетом, а не валю деревья, как почти все прочие. Так как местное начальство сочло лучшим эксплуатировать мои мозги, а не руки…

Полунин остановился и, бросив удивленный взгляд на Либерзона, сел на нижнюю полку.

– У вас, юноша, типичная болезнь всех тех, кто поступил сюда впервые и при этом никогда в жизни не думал о том, что такое может случиться… Хотя это странно. Живя в этой стране, любой может оказаться за решеткой. Так вот все эти люди думают одно и то же. Что жизнь закончена и все, что их ждет здесь, это унылая серость и жалкое влачение бытия. Это, конечно, так… но только отчасти. Ошибка здесь в главном – жизнь на этом не закончилась, она продолжается.

Полунин, пораженный, слушал речь старика. Ничего подобного он не ожидал здесь услышать.

– Она никогда не заканчивается там, где есть люди. Пусть это другие люди, не те, с которыми вам приходилось общаться до сих пор. Но они есть, и вам придется налаживать с ними отношения, а вместе с этим наладится и сама жизнь. Среди здешних людей есть подлецы и порядочные, полезные и совершенно никчемные. Да, к сожалению, эта жизнь хуже той, что была, поскольку плохого здесь больше, чем хорошего. Но во всем есть польза, сумейте только ее извлечь. Поверьте мне, выжить можно везде, даже и здесь, главное, чтобы было желание.

Полунин молчал еще несколько секунд после того, как Либерзон закончил говорить.

– Спасибо за напутствие, – произнес он. – Я обдумаю все, что вы мне сказали.

В бараке было очень холодно, поэтому Владимир, не раздеваясь, залез на верхний ярус нар и, накрывшись одеялом, мгновенно уснул. Владимир спал эту ночь крепко и без кошмарных сновидений, преследовавших его в последние месяцы.

А утром начались лагерные будни. Заключенных подняли в шесть утра, а уже в восемь стали строить для отправки на биржу. Так в обиходе называли рабочий объект, на котором трудились заключенные. Это был довольно крупный лесоперерабатывающий комбинат.

Ежась на утреннем морозце, зэки, балагуря и матерясь, докуривая бычки, выстраивались на перекличку. Стоя рядом с Полуниным, Либерзон толкнул его в бок и произнес:

– Можно вернуться к нашему вчерашнему разговору.

– О чем вы? – недоуменно спросил Полунин, оторвавшись от своих мыслей.

– Я о разных людях, которые нас окружают. Вон видите того здоровенного дубака с погонами старшего прапорщика – это Шевчук. Братва его только гнидой и зовет. Редкая, доложу я вам, паскуда, садист по натуре. С этим зверем лучше лишний раз не связываться. После его обработки многие ребята попадали в медсанчасть, говорят, были случаи и со смертельным исходом. На зоне у него есть несколько, так сказать, «любимчиков», кого он особо достает. Этим терпилам в зоне живется туго, особенно в его дежурство. В общем, с ним лучше не связываться.

Полунин усмехнулся.

– Поздно уже. Кажется, я попал в его черный список.

– Напрасно, – ответил Либерзон.

И тут же показал взглядом на другого человека.

– А вот теперь по вопросу о полезных людях. Вон, взгляните, стоит мужик, невысокий, крепкий такой.

Полунин увидел мужчину почти квадратного телосложения. На вид ему было лет сорок с небольшим. У него было широкое с резкими чертами лицо, крепкий волевой подбородок, плотно сжатые тонкие губы. Взгляд его светло-голубых глаз был слегка насмешливым. Улыбка исчезала из его глаз лишь тогда, когда он внимательно всматривался в человека.

Вот и сейчас он впился своим цепким взором в Полунина. Разглядев новичка, мужчина отвернулся, что-то сказав при этом одному из рядом стоящих с ним амбалов. Тот быстро взглянул на Полунина и кивнул в ответ.

– Это Леня Волошин. Братва его зовет Леня Бык. Впрочем, кличек у него много, одна из них – Шахматист, за его пристрастие к этой игре. Я играл с ним несколько раз, он сильный игрок. Так вот, Леня Бык вор в законе, его авторитет на зоне велик. Кстати, он тоже наш земляк, родом из Тарасова. Больше здесь людей из нашего города нету.

Полунин слушал Либерзона с безразличием. Он все еще считал жизнь, протекающую вокруг него, чужеродной и совершенно не хотел включаться в нее.

Но сама жизнь заставила его сделать это со всей суровостью, беспощадностью, на которую она только бывает способна. Через два дня, вечером, в барак зашел прапорщик Шевчук, который в этот вечер исполнял функции дежурного помощника начальника колонии (ДПНК).

Прошвырнувшись по бараку в сопровождении трех младших прапорщиков и сделав незначительные замечания нескольким заключенным, он остановился у нар, на которых обитали Полунин и Либерзон.

– А-а-а, гаденыш, – протянул Шевчук, увидев Полунина.

Он осмотрел его с ног до головы и добавил:

– Почему курим в бараке?

После чего ударом дубинки вышиб сигарету из рук Полунина, больно ударив его по пальцам.

– Не положено, – добавил он и затушил окурок сигареты подошвой сапога.

– Почему не положено? – спросил примирительно Либерзон, изобразив улыбку на лице. – Все курят, даже начальник колонии Тришкин во время своих обходов закрывает на это глаза. А ведь он человек некурящий, – авторитетно добавил Либерзон.

– Заткнись, жид, – указал на Изю дубинкой Шевчук. – Я сказал тебе, не положено, значит, не положено. Чья эта тумбочка?

– Моя, – ответил Полунин.

– Что там у тебя?

– Ничего особенного, – пожал плечами Полунин. – Личные вещи.

– Сейчас проверим, – сказал Шевчук и шагнул к тумбочке.

Через несколько секунд скудное содержимое тумбочки – пара пачек сигарет, мыло, авторучка и сменное белье валялись на полу.

– Ты что делаешь? – вскрикнул Полунин, вскочив.

Глаза его налились кровью, челюсти сжались так плотно, что на щеках появились желваки.

Шевчук наступил ногой на пачку сигарет на полу и раздавил ее в лепешку.

– Произвожу осмотр вещей, – спокойно ответил он, с насмешкой взглянув на Полунина.

– Чего здесь осматривать? – возмущенно ответил Владимир. – Я только на зону прибыл, у меня все вещи в карман умещаются.

Оба смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. Шевчук вдруг поддел дубинкой подбородок Владимира, слегка потянув его на себя, и тихо произнес:

– Что, пес? Взбрыкнуть хочешь… Ну давай, давай, попробуй. Посмотрим, что из этого получится.

Владимир понял, что Шевчук только и ждет этого момента, и, собрав последние силы и терпение, сдержался, промолчав в ответ.

– Вот так, – удовлетворенно произнес Шевчук. – Тебе, как вновь поступившему, надо сразу напомнить, кто ты есть здесь, на зоне. Кусок дерьма собачьего! Будешь ерепениться, я тебя сапогом по земле размажу.

Он замолчал, наблюдая за реакцией Полунина. Тот ничего не ответил, продолжая со злостью смотреть на прапорщика.

– Но если ты этого не понял, то тебе же хуже, – заключил Шевчук.

Он развернулся и не спеша пошел к выходу в сопровождении троих своих коллег.

Полунин еще некоторое время молча стоял без движения, затем, опустившись на корточки, стал собирать свои вещи, разбросанные в проходе.

Сосед по койке, Паша Курдюмов, тот самый, что был дневальным в день прибытия Полунина на зону, подошел к нему и, усмехаясь, произнес: