Узы крови - Крис Хамфрис

Тремя размашистыми шагами Джанни преодолел разделявшее их расстояние. Сжав руку в кулак, он резко ударил немца по уху. Мужчины, державшие девушку, отпустили ее, и она суетливо одернула юбки, затравленным зверьком прижавшись к стене.

— Но, Джанни, — недовольно заныл Вильгельм, — она ведь просто шлюха-язычница!

Джанни вспомнил, как он разведывал дом и как девица дала ему воды. Темные глаза девушки на мгновение напомнили ему сестру, хотя ее лицо было настолько же скучным, насколько Анна Ромбо выглядела живой и интересной.

— Ты забыл свои обеты, Вильгельм? Разве вы все не знаете, что похоть — это страшный грех?

Вильгельм потер ухо.

— Я не приносил окончательного обета, — недовольно проворчал он.

Джанни улыбнулся. Это выглядело так нелепо: обиженный немец, сидящий в грязи под ливнем, в нескольких шагах от висящего тела убитого им мужчины. Улыбка сменилась смехом, и Джанни сказал:

— Но посмотри на нее, Вилли: она ведь даже не еврейка!

Тут уже начали смеяться все, кроме немца и девицы.

Для них это стало желанным облегчением — смех под крупными каплями дождя, отскакивающими от намокших серых плащей. Да, они снова стали мальчишками, смеющимися под дождем.

Что-то заставило Джанни обернуться. Он увидел человека, стоящего спиной к воротам, которые по-прежнему были заперты на засовы, словно этот человек каким-то образом просочился сквозь крепкое дерево. Капюшон его плаща был откинут, открывая дождю бритую голову. В тот миг, когда Джанни посмотрел на незнакомца, тот медленно поднял палец и дважды согнул его, маня к себе.

Через плечо Джанни бросил своим подчиненным:

— Киньте тела в дом. Сожгите его.

Он уже отошел, когда Пикколо громко спросил:

— А как же девица, Джанни? Она нас видела.

Это было так. Но если вызов бритого означал то, о чем подумал Джанни, то сегодняшнее дело станет его последней охотой со стаей. Прежде они никогда не оставляли свидетелей. Но если никого не останется в живых, чтобы рассказать о том, что они сделали, то разве их враги будут испытывать должный ужас? Неужели язычники смогут спать спокойно, не страшась воя волков в ночи?

Джанни повернул обратно и посмотрел на каждого юнца по очереди. В чем-то ему будет не хватать их. Даже Вильгельма.

— Скажите ей, под каким именем мы охотимся, а потом отпустите. Пусть римские евреи помнят Серых Волков. Пусть они живут в страхе перед этим именем.

Когда Джанни подошел к человеку у ворот, бритоголовый поклонился в знак приветствия.

— Он меня вызвал?

Кивок.

— Тогда отведите меня к нему.

Незнакомец открыл ворота и отступил в сторону, пропуская Джанни вперед. Проходя в ворота, Джанни еще раз оглянулся на дом и увидел, как первый язык пламени лижет одно из окон. Дождь, который еще минуту назад яростно хлестал, внезапно ослабел, а еще через секунду кончился. «Господне благословение на очищающий огонь Божий», — подумал Джанни. А потом вспомнил о тайне старого еврея и драгоценностях, которые он, скорее всего, принес в дом. Однако эта мысль не заставила Джанни даже замедлить шаг. Это было частью старой жизни, которая сейчас погибала в дыму и пламени. Немой бритоголовый человек ведет Джанни к новой жизни. Ведет его навстречу судьбе.

Томас Лоули привалился к дубовой панели приемной, отчаянно борясь со сном. В пяти шагах от него неожиданно освободился стул, но он сознавал, что стоит ему сесть — и он пропал. Он не спал уже две ночи, а в течение последних трех недель не отдыхал как следует и полудюжины раз. Ветер и прилив в Дувре были неблагоприятными, так что ему пришлось провести на воде три дня, чтобы высадиться в Гамбурге. Иезуитская система транспорта в северных и протестантских немецких государствах была, к сожалению, плохо развита. Начиная с католической Баварии, Томас наверстывал упущенное, погоняя коней и меняя их на дорожных станциях, где делал короткие остановки, чтобы поесть и поспать. Однако время было потеряно. Ренар рассчитывал на то, что Лоули доберется до Рима еще за неделю до сегодняшнего дня, что сейчас он уже будет направляться обратно, увозя с собой орудие принуждения.

И вот он уже шесть часов стоит у дверей кардинала Карафы. Всем прекрасно известно, что человек, находящийся за этими дверями, ненавидит иезуитов. Однако он не может не знать о том, насколько важна миссия Томаса. Тому потребовалась вся его подготовка, созерцание и безмолвные молитвы, чтобы успокоить свой гнев, когда у него на глазах придворные, пилигримы и священники проходили в комнату для аудиенций раньше его. Хорошо хоть, что окружающие дали ему место, чтобы он мог прислониться к стене, расправить ноги и руки, снять тяжесть с больного колена. Им не хотелось, чтобы их великолепные одеяния соприкасались с его грязным плащом и заляпанными глиной сапогами.

Глаза Томаса на секунду закрылись — и тут же распахнулись при звуке открываемой наружной двери, впустившей очередного просителя. Этот был другим. Намного моложе большинства толстых прелатов и придворных, собравшихся для того, чтобы отдать дань почтения человеку, в котором все видели следующего Папу. Юнец был одет просто, в отличие от демонстрируемой всеми пышности: серый плащ поверх простого черного камзола, коротко подстриженные черные волосы, по-юношески жидкая бородка. Его бледное лицо было тонкокостным. Томас заметил на нем кровь, видимо, от болячки около уха. Камзол также был испачкан кровью, которую молодой человек время от времени пытался растереть по темной ткани.

От юнца отошел его сопровождающий — лысый мужчина, который, похоже, имел здесь некие привилегии: он ворвался в помещение для аудиенций, и человек, только что допущенный к Карафе, — полнотелый епископ в красном одеянии — был оттуда изгнан, несмотря на негодующие протесты. Епископ походил на толстого возмущенного голубя, ерошащего перья, и Томас поймал себя на том, что улыбается, — в последние годы это стало для него редким ощущением. Томас посмотрел на юнца, проверяя, разделяет ли тот его веселье. Оказалось, что паренек смотрит прямо на него, но в его взгляде смеха не было.

Томасу вдруг почудилось, что он уже когда-то видел этого молодого человека. Вид у юноши был умный, а Томас много лет преподавал в иезуитских школах — до того, как пришло его истинное призвание. Рискнув, он задержал взгляд юнца и поднял руки к груди, так что левая прикрывала правую от посторонних взглядов. Сложив большой и указательный пальцы, он нарисовал в воздухе крошечный крест — сначала вертикальную прямую, а потом поперечину в форме буквы «8». Наблюдая за глазами юнца, Томас увидел, как тот стремительно отводит взгляд, а потом возвращает обратно. И почти сразу же взгляд юноши стал жестким, и он опустил глаза, снова принявшись оттирать кровь с груди.