Фея Альп - Эльза Вернер

— Мне кажется, там что-то затевается!

Между тем Алиса держала в руках чудесный букет из камелий и фиалок и вдыхала его аромат, но имела при этом в высшей степени равнодушный вид. Богатую наследницу со всех сторон окружали вниманием и любезностью и осыпали цветочными подношениями; по-видимому, она и сейчас не придавала букету особенного значения. Вольфганг сел напротив и заговорил живо и увлекательно. Он говорил о новой вилле, которую Нордгейм выстроил в горах, и в которой его семья должна была в первый раз провести лето в этом году.

— К вашему приезду будет закончена и внутренняя отделка, — сказал он, — сам же дом был окончен еще осенью. Близость железнодорожной линии дала мне возможность лично наблюдать за работами. Скоро вы познакомитесь с горами.

— Но я уже знакома с ними, — ответила Алиса, все еще занятая цветами. — Мы каждое лето бываем в Гейльборне.

— В летней резиденции столичного общества с альпийским ландшафтом на заднем плане! — насмешливо возразил Эльмгорст. — Это не горы, с ними вы познакомитесь только в своем новом доме. Местоположение великолепно, и я льщу себя надеждой, что и сама вилла понравится вам: простая вилла в швейцарском стиле, но именно такой от меня настоятельно требовали.

— Папа говорит, что это маленькое чудо архитектурного искусства, — спокойно проговорила Алиса.

— Я был бы очень рад, если бы мое произведение сделало мне честь как архитектору; ведь, собственно говоря, архитектура вовсе не моя специальность, но дача предназначена для вас, и я не хотел предоставлять ее постройку никому другому; я просил и получил от вашего батюшки право выстроить этот маленький горный замок, который, как он мне сказал, предназначается в вашу исключительную собственность.

Намек был достаточно ясен, и полученное от отца право было слегка подчеркнуто. Но молодая девушка не смутилась, она только сказала, по обыкновению вяло и безучастно:

— Да, папа хочет подарить мне виллу, а потому я не должна видеть ее, пока она не будет закончена. Вы проявили большую любезность, взяв на себя ее постройку.

— Напротив, с моей стороны было эгоизмом навязываться, потому что каждый архитектор, в конце концов, требует награды, и цена, которую я потребую, может быть, покажется вам чересчур высокой. Но вы позволите мне все-таки высказать одну просьбу?

Алиса медленно подняла на него свои большие темные глаза; ее вопросительный, почти печальный взгляд, казалось, искал чего-то в красивых, энергичных чертах молодого человека. В них выражалось оживление, напряженное ожидание, но больше ничего, и вопросительно устремленные на них глаза снова скрылись под опустившимися ресницами. Ответа не было.

Однако Вольфганг как будто принял это за поощрение. Он встал и подошел к креслу молодой девушки.

— Моя просьба очень смела, но смелым Бог владеет. Так я сказал когда-то вашему батюшке, когда просил его представить меня вам; эта поговорка всегда была моим девизом, пусть же она будет им и сегодня. Хотите выслушать меня, Алиса?

Она слегка наклонила голову и позволила Эльмгорсту взять ее руку и поднести к губам. Он заговорил. Это было предложение по всей форме, сделанное почтительно, рыцарски изящно, причем голос весьма красноречиво подкреплял действие слов, только в нем недоставало теплоты… Это было предложение, но не объяснение в любви.

Алиса слушала без всякого удивления: для нее давно не было тайной, что Эльмгорст ищет ее руки, и она знала также, что отец покровительствует ему. Он допустил молодого человека бывать в его доме на короткой ноге и уже не раз в присутствии дочери подчеркивал, что Эльмгорста ожидает блестящее будущее, и это в его глазах гораздо важнее гербов аристократов, стремящихся на чужие деньги подновить потускневший блеск своего имени. Сама Алиса была слишком пассивна для того, чтобы проявить собственную волю, к тому же ей с детства внушали, что благовоспитанная девица может выйти замуж лишь за человека, выбранного ее родителями, и она, наверное, не почувствовала бы, что в предложении Эльмгорста чего-то недостает, если бы Валли не пришла в голову идея торжественно возвести ее в звание ангела-хранителя своей любви.

Да, шепот, который недавно долетал до ее ушей, капризные упреки и ласки девушки, всей душой полюбившей серьезного человека, — все это звучало совсем иначе! А какой безграничной нежностью дышало все, что исходило из его уст! Здесь же почтительно просили руки богатой наследницы, только руки, о сердце не было и речи.

Вольфганг кончил и ждал ответа. Он склонился над Алисой и спросил с упреком:

— Алиса… вы ничего мне не скажете?

Молодая девушка и сама видела, что должна что-нибудь сказать, но она не привыкла решать самостоятельно, и ее ответ прозвучал именно так, как следовало ожидать от воспитанницы баронессы Ласберг:

— Я должна спросить сначала у отца. Как он решит…

— Я прямо от него, — перебил Эльмгорст. — Я пришел с его согласия и разрешения. Вы позволите мне сообщить ему, что моя просьба и мои желания встретили у вас сочувствие? Могу я отвести к нему свою невесту?

Алиса тихо проговорила:

— Вам придется быть очень снисходительным ко мне. Я долго и тяжело болела в детстве, и это до сих пор еще тяготеет надо мной: меня точно гнетет тяжесть, которую я не могу стряхнуть с себя. Вы будете страдать, и я боюсь…

Она не докончила. Было что-то детски-трогательное в ее тоне, в этой просьбе о снисхождении в устах молодой наследницы, рука которой приносила жениху княжеское состояние. Вероятно, Вольфганг почувствовал это: в первый раз во время разговора в его голосе прорвалось что-то вроде душевной теплоты.

— Не продолжайте, Алиса! Я знаю, что вы хрупкая девушка, которую надо беречь и лелеять, и буду охранять вас от всякого грубого прикосновения жизни. Доверьтесь мне, вручите мне свое будущее, и я клянусь своей… «любовью», хотел он сказать, но ложь не шла с языка этого гордого человека, который умел рассчитывать, но не в силах был лицемерить, и он договорил медленнее, — своей честью, что вы не раскаетесь.

Его слова звучали твердо и мужественно, и видно было, что он серьезно думает то, что говорит. Алиса почувствовала это; она охотно положила свою руку в руку Эльмгорста и позволила ему заключить ее в объятия. Губы жениха в первый раз прикоснулись к ее губам; он говорил о своей благодарности, о своей радости, называл ее своей дорогой невестой, словом, помолвка совершилась по всем правилам. Недоставало только пустяка — того ликующего признания, которое недавно вырвалось у маленькой Валли сквозь смех и слезы в одно и то же время: «Я так люблю тебя, так безгранично люблю!»