Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди - Фёдор Раззаков

10 февраля стало известно, что в завтрашнем номере «Литературной газеты» должна появиться информация о решении секретариата СП о переменах в «Новом мире». Там же должно было быть помещено письмо Твардовского о его отношении к публикации на Западе поэмы «По праву памяти». Прознав про это, «новомирцы» отрядили гонца в газету за сигнальным номером. Через час тот привез сигнал, «новомирцы» его раскрыли и ахнули — письма Твардовского там не было. А в списках новых членов редколлегии не было Наровчатова (позднее выяснилось, что он сам отказался от этого), но есть Овчаренко. Только что последний выступал на пленуме Российского Союза с поношением поэмы Твардовского и намеками на то, что тот молчал о том, что его поэма опубликована на Западе, и вот тебе на — оказался в редколлегии, возглавляемой Твардовским. Возмущенный Александр Трифонович позвонил Воронкову:

— Константин Васильевич! Почему в «Литературке» нет моего письма? Я лучше думал о вас и думал, что вы лучше относитесь ко мне. Однако вы допускаете невозможное и даже меня об этом не предупреждаете. Я требую, чтобы мое письмо было напечатано. Доложите об этом куда следует. Сигнал? Сигнал никакого значения не имеет. Вы меня не предупредили и делайте все, что хотите, время еще есть, но мое письмо должно быть напечатано. Иначе я предприму еще более решительные шаги.

Твардовский повесил трубку и долго после этого не мог прийти в себя. Белый от бешенства, он заявил присутствующим при этом разговоре коллегам:

— Они не знают, что я еще могу предпринять.

Хотя что он мог предпринять в сложившейся ситуации, когда машина по уничтожению журнала была уже запущена и набирала обороты? Эта машина уже вышвырнула из редколлегии людей, с которыми Твардовский создавал «Новый мир», она же собиралась поставить крест и на карьере самого Твардовского в должности главреда. У Твардовского оставался последний шанс — апеллировать к самому Брежневу, — но ни он сам, ни его соратники, кажется, уже не верили в успех. Поэтому в тот же день Твардовский написал заявление о добровольной отставке с поста главреда. Далее послушаем рассказ А. Кондратовича:

«А внизу, на первом этаже, волнение. В отделе прозы — Евтушенко, Можаев, Владимов, Светов, Нема, Левитанский, какие-то незнакомые люди. Я зашел отдать часть рукописей.

— Чего ты спешишь? — сказал кто-то.

— А чего мне ждать?

Оказывается, они сидят и ждут. Послали телеграмму — куда? То ли в ЦК Брежневу, то ли Подгорному (Н. Подгорный — председатель Президиума Верховного Совета СССР. — Ф. Р.). То ли всем вместе. Ждут, надеются, что завтра сообщение о нашем снятии все-таки не появится в газете. Я сказал, что они люди наивные, уже третий час, газета вовсю печатается.

Кто стоит, кто ходит, кто сидит. Молчат. Иногда переговариваются. Я тоже сел. И вдруг почувствовал, а потом уже и понял — на что все это похоже. Так бывает, когда в соседней комнате стоит гроб, а здесь ждут выноса его, оттого и говорят даже чуть ли не полушепотом…

Потом я спустился через час. Кто-то, уже не помню кто, сказав

— Да, газета уже отпечатана. Все. Надо расходиться.

И разошлись. И уже потом, когда в шестом часу я выходил из редакции, у дверей мне встретился Борис Можаев.

— Ничего не получилось, — сказал он.

— А вы думали, что получится, — усмехнулся я. — Наивные люди. Все было утрясено, согласовано. Все было решено…»

Нешуточные страсти разгорелись в те дни вокруг спектакля Театра на Таганке «Берегите Ваши лица» по стихам Андрея Вознесенского. Этот спектакль являл собой нечто необычное: в нем не было жесткой драматургии, он игрался импровизационно, как открытая репетиция. Прямо по его ходу Любимов вмешивался в ход спектакля, делал замечания актерам. Эта необычность весьма импонировала зрителям, которые ничего подобного до этого еще не видели. Премьеру спектакля предполагалось сыграть в середине февраля, однако вмешались непредвиденные события. Известный драматург Петер Вайс в каком-то интервью выступил с осуждением советских властей, из-за чего «верха» распорядились убрать из репертуара «Таганки» спектакль по его пьесе «Макинпотт». Любимову пришлось подчиниться, но он решил в отместку выпустить раньше срока «Лица».

Премьеру сыграли 7 февраля. Спустя три дня эксперимент повторили, да еще показали сразу два представления — днем и вечером. На последнее лично прибыл министр культуры РСФСР Мелентьев. Увиденное привело его в неописуемое бешенство. «Это же антисоветчина!» — буквально клокотал он после спектакля в кабинете Любимова. Крамолу министр нашел чуть ли не во всем: и в песне Высоцкого «Охота на волков», и в стихах, читаемых со сцены, и даже в невинном плакате над сценой, на котором было написано «А ЛУНА КАНУЛА» (палиндром такой от Вознесенского). В этой надписи Мелентьев узрел намек на то, что американцы первыми высадились на Луну, опередив советских космонавтов. Уходя, министр пообещал актерам, что «Лица» они играют в последний раз. Слово свое он сдержит.

11 февраля в «Литературной газете», под рубрикой «Хроника», было напечатано следующее сообщение: «Состоялось заседание бюро секретариата правления Союза писателей СССР, в котором приняли участие К. А. Федин, С. А. Баруздин, К. В. Воронков, С. В. Михалков, В. М. Озеров, Л. С. Соболев, А. Т. Твардовский, Н. С. Тихонов, А. Б. Чаковский, К. Н. Яшен. Бюро утвердило первым заместителем главного редактора и членом редколлегии журнала «Новый мир» Д. Г. Большова, заместителем главного редактора и членом редколлегии — О. П. Смирнова. Членами редколлегии утверждены также В. А, Косолапов, А. И. Овчаренко, А. Е. Рекемчук. От обязанностей членов редколлегии журнала «Новый мир» освобождены И. И. Виноградов, А. И. Кондратович, В. Я. Лакшин, И. А. Сац».

Самое интересное, что в этой «информашке» сообщалось о присутствии на заседании Твардовского, однако на самом деле его там и близко не было. Он присутствовал на заседании 4 февраля, но там шел разговор о необходимости укрепления редколлегии журнала и аппарата СП. Не менее возмутительным было и то, что письмо Твардовского по поводу его поэмы «По праву памяти» хотя и было напечатано в этом же номере, но только в московском тираже. То есть до других регионов оно уже не дошло.

Ближе к вечеру в редакцию заехала писательница Елизавета Драбкина, написавшая несколько книг о Ленине. Она пробыла в кабинете недолго, однако Твардовский после ее посещения несколько повеселел. Проводив гостью до порога, он затем поделился впечатлениями от встречи с ней:

— Вот женщина. Интеллигентная, старая коммунистка. А ведь как сказала о тех, кто нас снимает: бляди, сказала, бляди… Все-таки чувствуется лагерная школа…

В тот же день, но чуть позже, Твардовский стал названивать в ЦК, пытаясь выяснить судьбу своего письма Брежневу. Но ему ответили, что генсек болен, лежит на даче, однако при первой же оказии письмо ему обязательно перешлют. На следующий день редакцию посетил писатель Владимов, который принес удивительную весть: Брежнев действительно безвылазно сидит на даче, однако болен не гриппом, свирепствующим в Москве, а обыкновенным запоем. Когда об этом сообщили Твардовскому, то он засмеялся:

— А вполне возможно. Очень даже похоже.

С 14 февраля весть о крутых переменах в журнале «Новый мир» стала вовсю муссироваться «забугорными голосами». Все без исключения радиостанции говорили о том, что Твардовский занимал должность главреда двенадцать лет и «пытался связать коммунизм со свободой творчества», что «его отставка является крахом такого рода иллюзий». Би-би-си сообщило, что о ситуации вокруг Твардовского пишут все английские газеты (и это при том, что отставку Твардовского в СП еще не приняли и он находился в подвешенном состоянии). Далее приводились выдержки из некоторых статей. Например, в «Обсервере» писали, что отставка Твардовского произвела в Москве тяжелое впечатление. «Будущее советской литературы теперь закрыто плотной завесой тумана…» В другом издании писалось, что в Москве не столько удивляются, что Твардовский теперь ушел, а тому, как ему удавалось так долго находиться на посту главного редактора. «Ошибкой Твардовского было то, что с уходом Хрущева он не понял, что часы советской литературы переведены назад. Яростное сопротивление новым веяниям, в литературе особенно, стало нарастать после вторжения советских войск в Чехословакию».

Между тем было бы неверным утверждать, что Москва в те дни жила событиями вокруг журнала «Новый мир». Подавляющая часть москвичей была далека от баталий, которые бушевали в литературных кругах, людей одолевали обычные земные заботы: работа, семья, досуг. В кинотеатрах столицы в первой половине февраля состоялось несколько премьер, из которых отмечу лишь некоторые. Со 2-го начал демонстрироваться польский боевик «Волчье эхо», повествующий о борьбе польских сил госбезопасности с «лесными братьями» в 1945 году. Фильм пользовался огромным успехом, особенно среди детворы (я сам посмотрел его несколько раз), после чего какое-то время в московских дворах играли не в «наших» и «фашистов», а в «наших» и «лесных братьев». 9-го состоялась премьера комедии Алексея Коренева (будущий создатель «Большой перемены») «Адам и Хева» с Фрунзе Мкртчяном и Екатериной Васильевой в главных ролях.