Федор Толстой Американец - Сергей Толстой

«Дедушка Андрей Андреевич сказал ему:

— Ну-ка, Американец, покажи свои грудь и руки.

Федор Иванович расстегнул свой черный сюртук и снял большой образ св. Спирйдония в окладе. Этот образ он постоянно носил на груди. Он был весь татуирован: в середине, в кольце сидела большая пестрая птица, кругом были видны какие-то красно-синие закорючки. На руках змеи, дикие узоры. Потом мужчины увели его наверх, и раздели догола. Все его тело было татуировано. Его часто просили показывать свое татуированное тело, и он никогда не отказывался, находя, по-видимому, в этом некоторое удовольствие…»

«Убитых им на дуэлях он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в с^вой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли в младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того, как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цы-ганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена В. Ст. Перфильева.

-----

М. Ф. Каменская писала, что Федор Иванович был; мало того что богомолец, а ханжой.

Это подтверждается отзывом о нем моего отца. Лев Николаевич говорил, что Федор Иванович был богомолен и суеверен потому, что его мучили угрызения совести. Он каялся, молился и клал земные поклоны, стараясь искупить преступления своей молодости и свои жестокие поступки. Может быть, в этом сказалась благочестивая традиция рода его матери, рожденной Майковой; ведь из этого рода произошел Нил Сорский.

-----

Как сильный человек, Федор Иванович действовал обаятельно на некоторых своих современников, например, на Булгарина.

«О нем можно бы написать целую книгу — говорит Булгарин, — если бы собрать все, что о нем рассказывали, хотя в этих рассказах много несправедливого, особенно в том, что относится к его порицанию… Он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами, литераторами и любителями словесности и искусств. Умен он был как демон» и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на все, охотно помогал приятелям, но и друзьям и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженьи, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выиграть. Мне пришлось с ним свидеться в Могилеве в 1836 году, а потом я часто виделся с ним в Петербурге, где он прожил около года в 1840 году, со своим семейством… Я вспоминаю о нем как о необыкновенном явлении даже в тогдашнее время, когда люди жили не по, календарю, говорили не под диктовку и ходили не по стрункам, т. е. когда какая-то рыцарская необузданность подчиняла себе этикет и образованность».

Далеко не все отзывы о Толстом так благоприятны, как отзыв Булгарина. Граббе, лично знавший его, в своих воспоминаниях называет его представителем школы безнравственности, развратителем многих московских юношей того времени[34].

А. Стахович сказал про него: немногие умные и даровитые люди провели так бурно, бесполезно, порой преступно свою жизнь, как провел ее Американец Толстой, бесспорно, один из самых умных современников таких гигантов, как Пушкин и Грибоедов.

-----

Из последних лет Федора Ивановича известен. еще следующий анекдот[35] В Английском клубе на субботнем обеде завязался горячий спор с одним из славянофилов — Константином Аксаковым. Во время спора к Аксакову подошел незнакомый ему белый как лунь старец с курчавыми волосами и выразил ему сочувствие, называя его по имени.

— Почему вы меня знаете? — спросил Аксаков. — Разве я имел честь с вами встречаться.

— Нет, я с вами не встречался, но вас знаю по вашим статьям и речам. А обо мне вы, наверное, слыхали. Я тот, про которого сказано: «Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку не чист» (из монолога Репетилова в «Горе от ума»).

Сочувствие Константину Аксакову, так сказать, левому славянофилу, не мешало Федору Толстому иногда высказывать ультра-реакционные парадоксы. Так, например, С. Т. Аксаков слышал, как он говорил в многолюдном собрании в доме Перфильевых, которые были горячими поклонниками Гоголя, что Гоголь — враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь. В Петербурге было гораздо более особ, которые разделяли мнение Толстого, замечает Аксаков[36]. Хочется думать, что Федор Иванович высказал такое мнение из духа противоречия, как парадокс. Оно как-то не вяжется с общим складом его ума.

Гоголь лично знал Толстого. В письме от 22 октября 1846 года из Страсбурга, Гоголь объяснял М. С. Щепкину, как надо играть «Развязку Ревизора». Он пишет: «Николай Николаевич должен быть отчасти криклив, Петр Петрович — с некоторым заливом. Вообще, было бы хорошо, если бы каждый из актеров держался, сверх того, еще какого-нибудь ему известного лица. Играющему Петра Петровича нужно выговаривать свои слова особенно крупно, отчетливо, зернисто. Он должен скопировать того, которого он знал (как) говорящего лучше всех по-русски. Хорошо бы, если бы он мог несколько придерживаться Американца Толстого»[37]. Этими словами Гоголь свидетельствует, что Ф. Толстой прекрасно говорил по-русски, говорил крупно, отчетливо и зернисто.

В записках Липранди есть заметка о встрече его с Федором Ивановичем в 1844 году в Москве. «Навестив А. Ф. Вельмана, — пишет Липранди, — я встретил у него незнакомого старика с седыми и густыми волосами. Хозяин отрекомендовал нас один другому. Почти в один голос мы спросили друг друга; Не вы ли? Не вы ли?.. Граф заметил, что шпензер князя до сих пор у него (это шпензер князя Долгорукова, убитого в присутствии Толстого и Липранди, во время Шведской войны — см. с. 19) и что часто видать его вошло у него, в привычку. На другой день он взял с меня слово у него обедать. Он пригласил еще почтенного ветерана нашей эпохи Ф. И. Глинку. Я его нашел тем же: он разливал для всех суп. Разговор наш заключался в воспоминаниях о князе, о его смерти. Через несколько месяцев… те же свидания. Он обещал мне летом в деревне показать свои записки, как оказывалось, верные с моим рассказом. В следующий раз я привез Свой дневник, но графа уже не стало…»

ГЛАВА VIII Тип Американца Толстого в русской литературе (у Грибоедова, Пушкина, Льва Толстого и других)