Тайна исчезнувшей шляпы. Тайна сиамских близнецов - Эллери Куин

Молодые люди, почувствовав эту метаморфозу, ответили на нее возросшим антагонизмом.

Хильда Орандж, полная блондинка лет сорока, с лица которой холодный электрический свет безжалостно стер, вместе с косметикой, следы былой красоты, наклонилась к Фрэнсис и сказала, негодующе глядя на инспектора:

— Мы будем за дверью, дорогая. Если тебе станет дурно, позови нас, и мы уж сумеем тебя защитить.

С этими словами она вышла из кабинета, вызывающе вскинув голову.

Ева Эллис погладила руку Фрэнсис.

— Не волнуйся, Фрэнсис, — сказала она нежным голосом. — Мы с тобой.

И, взяв Барри под руку, она последовала за Хильдой Орандж.

Барри озабоченно оглянулся на Фрэнсис, метнул на инспектора испепеляющий взгляд и захлопнул за собой дверь.

Квин тут же вскочил на ноги и, опершись руками о письменный стол, сурово уставился в глаза Фрэнсис.

— А теперь, мисс Фрэнсис Айвз-Поуп, — жестко сказал он, — поговорим о деле. — Инспектор полез в карман и с ловкостью фокусника достал усыпанную блестящими камешками сумочку. — Собственно говоря, я просто хочу вернуть вам вашу сумочку.

Фрэнсис привстала. Кровь отлила у нее от лица. Она молча переводила глаза с инспектора на сумочку.

— Откуда у вас моя сумочка? — проговорила она.

— Ее нашли в театре.

— Ну конечно. — Фрэнсис с нервным смешком опустилась на стул. — Как странно, что я ее не хватилась.

— Однако, мисс Айвз-Поуп, — непреклонно продолжал инспектор, — важно не то, что вашу сумочку нашли, а где ее нашли. — Он сделал паузу. — Вы, наверно, знаете, что в театре сегодня произошло убийство?

Фрэнсис смотрела широко раскрытыми глазами, в которых было предчувствие чего-то страшного.

— Да, я об этом слышала, — чуть слышно отозвалась она.

— Так вот, мисс Айвз-Поуп, — жестко произнес инспектор, — вашу сумочку нашли в кармане убитого.

Девушка посмотрела на него с ужасом, придушенно вскрикнула и обмякла, потеряв сознание.

На лице Квина мгновенно появилось выражение сочувствия. Он бросился на помощь Фрэнсис, но тут в дверь ворвался Стивен Барри. За ним вбежали Хильда Орандж, Ева Эллис и Джонсон.

— Что ты с ней сделал, проклятый инквизитор? — крикнул актер, отталкивая Квина от Фрэнсис. Он нежно поднял девушку на руки, отвел с ее лица прядь черных волос и начал что-то ласково шептать ей в ухо. Она вздохнула и с недоумением посмотрела в склонившееся над ней молодое лицо.

— Стив, я потеряла сознание, — проговорила она и опять закрыла глаза.

— Принесите воды, кто-нибудь! — прорычал молодой человек, растирая Фрэнсис руки.

Через секунду Джонсон протянул ему графин. Барри влил несколько капель в рот Фрэнсис. Она закашлялась, приходя в себя. Актрисы оттеснили от нее Барри и приказали мужчинам выйти из комнаты. Квин покорно пошел вслед за детективом и негодующим актером.

— Это так у вас допрашивают девушек? — ядовито спросил инспектора Барри. — Что вы с ней сделали — дубинкой по голове ударили? От полиции ничего другого и не дождешься.

— Не надо бросаться обвинениями, молодой человек, — без обиды ответил инспектор. — Девушка просто услышала от меня пугающую новость.

Они стояли в прихожей в напряженном молчании, пока не отворилась дверь и не появились две актрисы, поддерживающие Фрэнсис под руки. Барри бросился к невесте.

— Ну как, дорогая, тебе лучше? — прошептал он, пожимая ей руку.

— Пожалуйста, Стив, отвези меня домой, — проговорила она.

Инспектор Квин отступил в сторону от двери и грустно смотрел вслед своим подследственным, которые встали в конец короткой очереди выходящих из театра зрителей.

Глава 6

Инспектор Ричард Квин был необычный человек. Небольшого роста, жилистый, с седыми висками и морщинами, говорившими о богатом жизненном опыте, он мог бы выдать себя как за управляющего банком, так и за ночного сторожа: для этого ему понадобилось бы лишь соответствующее одеяние.

Так же легко он приспосабливал к обстоятельствам и манеру поведения. Мало кто знал, какой он на самом деле человек. Он оставался загадкой и для своих коллег, и для своих врагов, и для того человеческого мусора, который он передавал судебным органам. Он принимал самые разнообразные позы: мелодраматическую, напыщенную, отеческую или по-бульдожьи настырную.

Но под всем этим скрывалось, как кто-то сказал в порыве сентиментальности, «золотое сердце». В глубине души Ричард Квин никому не желал зла, был целеустремлен и очень страдал от несправедливостей, которым нет числа в нашем мире. Личность его была многогранна. Однако люди, с которыми он имел дело в силу своих служебных обязанностей, не имели понятия, какой именно гранью своей личности он к ним повернется. Инспектор культивировал эту свою многоликость, считая, что она хорошо ему служит. Те, кого он допрашивал, никогда не понимали его, не знали, чего от него ждать, и в результате всегда его побаивались.

Но сейчас, оставшись за закрытыми дверями в кабинете Панзера и временно приостановив расследование, Ричард Квин перестал следить за выражением своего лица, и в эти минуты оно отражало его истинный характер. Это было лицо физически уставшего и умудренного жизненным опытом пожилого человека. Он был под впечатлением сцены с Фрэнсис, которая от его слов упала в обморок. Он не мог забыть ее посеревшее от ужаса лицо. Фрэнсис Айвз-Поуп представлялась ему воплощением всех тех качеств, которые пожилой человек хотел бы видеть в своей дочери. У него щемило сердце, когда он вспоминал, как она съежилась от его слов, словно обожженная хлыстом. И ему было стыдно вспоминать, как ее жених с негодованием бросился на ее защиту.

У привычного к всевозможным лишениям инспектора была лишь одна маленькая слабость, и сейчас он, вздохнув, достал табакерку и взял большую щепоть табаку.

Тут раздался властный стук в дверь, и он опять с быстротой хамелеона сменил обличье: за столом сидел следователь, погруженный в несомненно мудрые и тяжелые размышления. На самом-то деле ему больше всего хотелось посоветоваться с Эллери.

Он жизнерадостно крикнул «Войдите!», и в кабинет вошел худой человек в теплом пальто. Его шея была обмотана толстым шарфом.

— Генри! — воскликнул инспектор, вскакивая на ноги. — Как это тебя сюда занесло? Разве доктор не велел тебе лежать в постели?

Окружной прокурор Генри Сэмпсон, подмигнув, плюхнулся в кресло.

— Ох уж эти доктора, — отмахнулся он, — их только послушать. Ну, как делишки?

Он закашлялся и схватился за горло.

Инспектор сел в свое кресло.

— Такого недисциплинированного больного поискать, Генри, — сурово сказал он. — Ну что ты творишь? Смотри, заработаешь воспаление легких!

— Ну и пусть, — ухмыльнулся прокурор. — Я застраховал жизнь на большую сумму, так что мне беспокоиться не о чем. А ты так и не ответил на мой вопрос.

— Ну да, ты, кажется, спросил, как делишки. Делишки, дорогой Генри, в настоящий момент у нас никудышные. Этот ответ тебя удовлетворяет?

— А поподробнее нельзя? — спросил Сэмпсон. — Я человек больной, и у меня шумит в голове.

— Я должен тебе сказать, Генри, — инспектор подался вперед, — что такого головоломного дела у нас давно не было. Говоришь, у тебя шумит в голове? А у меня голова кругом идет.

Сэмпсон нахмурился:

— Если так, то это дело свалилось на нас в самое неподходящее время. На носу выборы, и нераскрытое убийство некоторые могут представить как…

— Можно на это и так посмотреть, — заметил Квин. — Но я-то особенно о голосах не задумывался, Генри. Убили человека, а я, признаюсь честно, понятия не имею, кто это сделал и как.

— Ты прав, инспектор, укоряя меня в излишнем практицизме, — усмехнулся Сэмпсон, — но если бы ты слышал, что мне только что говорили по телефону…

— Минуточку, дорогой Ватсон, как сказал бы Эллери, — шутливо сказал инспектор, у которого вдруг произошел свойственный ему удивительный перепад настроения. — Я очень хорошо себе представляю, что произошло. Ты, наверно, лежал в постели, и тут позвонил телефон. На другом конце провода раздался возбужденный голос, который, захлебываясь от негодования, кричал, что не позволит полиции обращаться с собой как с уголовником и требует, чтобы на Квина наложили взыскание. Этот человек ни в грош не ставит свободу личности. И так далее в том же духе.

— Ну, Квин…

— Владелец этого возбужденного голоса — толстенький человек, носит очки в золоченой оправе, говорит противным тенорком и без конца поминает «своего доброго друга окружного прокурора Сэмпсона». Разве не так?

Сэмпсон вытаращил на него глаза, потом улыбнулся.

— Истинно так, уважаемый Холмс, — проговорил он. — Раз уж ты так много знаешь об этом моем друге, может быть, назовешь его имя?