Дракон из Трокадеро - Клод Изнер

Кэндзи схватил большой конверт со своим последним приобретением – ксилографией Тории Киёнага[43], живописавшей общественные бани изнутри, которую он намеревался подарить Джине, когда она проснется. Любопытство Ихиро его настораживало.

– Этот человек сведет меня с ума, – проворчал он.

– Если вы хотите от него избавиться, предоставьте все мне. Полагаю, вы слышали?

– Да-да, отель рядом с Трокадеро, стрелой убили человека. Бегите уж, но если Таша и Айрис узнают – вам несдобровать. «Учуяв кровь, кошка не может скрыть вожделения», – гласит поговорка.

– Которую вы только что сами и придумали. Мне лучше действовать в одиночку. Жозеф в курсе, я его предупредил.

Вид расстроенного зятя убедил Кэндзи окончательно.

Наконец, все стали уходить. Фредерик проводил взглядом женщину с двумя строптивыми собачонками на поводках, в кильватере за которой двигались две клиентки лавки, то и дело путавшиеся в оборках и воланах своих просторных цыганских одежд. Но вся загвоздка заключалась в том, что они окружили Виктора Легри плотным кольцом и, таким образом, превратили в недоступную жертву.

От первоначального плана Даглану пришлось отказаться. Он приблизился к книжной лавке и увидел двух японцев, с воодушевлением что-то обсуждавших под присмотром третьего субъекта с жесткой белокурой шевелюрой, облокотившегося на прилавок.

«Итак, два азиата, – констатировал Фредерик Даглан. – И какой из них мне нужен?»

Один из азиатов грозил пальцем другому, согнувшемуся в почтительном поклоне. Вдруг тот бросился к винтовой лестнице, собеседник побежал за ним. Облокотившийся на прилавок блондин безнадежно махнул рукой, пожал плечами и углубился в чтение ежедневной газеты.

До слуха Жозефа донесся тихий звон колокольчика и стал затихать. Нужно сказать Кэндзи. Жозеф машинально кивнул новому клиенту и сложил газету. Через две минуты, заинтригованный стоявшей в лавке тишиной, поднял голову. Человек рассматривал его с насмешливым видом.

– Я пришел по делу не к продавцу книг, а к детективу-литератору. Не признали меня, господин Пиньо?

– Э-э-э… Нет.

– Мы как-то обедали с вами в компании одной милой девушки, вашей невесты. Мадемуазель Айрис, если не ошибаюсь. Вы развивали передо мной интригу одного вашего романа, если мне не изменяет память, он назывался «Странное дело аквилегий[44]».

– Ах да! Я совершенно забыл. Когда же это было? Я женат уже не первый год, у меня двое детей, мальчик и девочка, и я…

– Примите мои поздравления. Это было в 1893 году. В те времена я был королем маскировки. Остаюсь им и сейчас.

Жозеф растерянно разглядывал незнакомца, усиленно копаясь в своих воспоминаниях. Эти привлекательные черты, вероятно, околдовывавшие женщин, эта ироничная улыбка… Да, это он! Если не считать пары седых прядей, он совершенно не изменился.

– Акции «Амбрекса»! Леопард!

– Я променял это рубище на шкуру хорька, растворился в толпе и теперь облегчаю карманы моих собратьев от отягощающей их мелочи. В конце концов, мелочь не так…

– Но ведь это опасно…

– В каждой профессии есть свой риск.

– Я имею в виду, что с учетом былых подвигов вам опасно топтать французскую землю.

– Ну, что до этого… – Он щелкнул пальцами. – Все уже быльем поросло, а полиции и без меня есть за кем гоняться. Вон, в темных закоулках Выставки свирепствует убийца, разящий всех из своего лука. Как бы там ни было, для них он представляет больше интереса, чем скромный карманник:

Из граммофона на верхнем этаже лилась, потрескивая, ария Моцарта:

In Italia seicento e quaranta,In Allemagna duecento e trentuna,Cento in Francia, in Turchia novantuna,Ma in Ispagna son già mille e tre…*[45]

– Mille e tre1,[46] – повторил Фредерик Даглан. – В моей коллекции бумажников экспонатов больше, чем у Дона Жуана женщин. Так что тут мне жаловаться грех. Виктор Легри скоро вернется?

Жозеф почесал затылок.

– По правде говоря, у меня такое ощущение, что он ушел надолго.

– Ох уж этот Легри, как всегда – по горам, по долинам. Придется мне навестить его в семейном гнездышке. Окажите любезность, черкните его адрес.

Увидев, что Жозеф собирается фыркнуть и послать его куда подальше, Фредерик Даглан нахмурился.

– В чем дело? Что за нерешительность? Вы что, не верите мне?

– Дело в том, что… это конфиденциальная информация.

– Полно вам, разве я могу причинить зло человеку, который вытащил меня из самой что ни на есть скверной передряги? Сведения, которые я имею ему сообщить, обладают первостепенной важностью.

– Я тоже не хочу причинять ему вреда, – в раздражении ответил Жозеф. – Почему вы хотите обратиться именно к нему? Я его партнер, причем во всем.

– Однако! Раньше вы были лишь приказчиком.

– Чтобы добиться успеха, нужно не только быть полезным, но и обладать способностями. Вы что, не знали этого секрета?

В ответ на эти его слова раздался сдавленный смех.

– Сразу видно, что вы писатель, господин Пиньо, причем неплохой – умеете метко возразить! Я преклоняюсь перед теми, кто с таким талантом сочиняет мелодрамы.

– Вам нравятся мои книги? – спросил польщенный Жозеф.

– Да я от них просто без ума. Я по достоинству оценил «Странное дело аквилегий», но любимым моим произведением, вышедшим из-под вашего пера, стал «Дьявольский селезень». Какой полет воображения, какой прекрасный слог! Вы – король популярной литературы, в один прекрасный день вас сделают кавалером ордена Почетного легиона!

Залившись румянцем, Жозеф, больше не мешкая ни минуты, нацарапал адрес Виктора на листе бумаги, вырванном из блокнота, в который он вклеивал газетные вырезки, повествующие о всевозможных происшествиях. Тут его внимание привлек какой-то скрип. По винтовой лестнице в перкалевом костюме цвета слоновой кости и с цилиндром на голове спускался Кэндзи. Он поклонился Даглану, затем обратился к Жозефу и сказал:

– Я ухожу. Не забудьте приготовить книги, заказанные вчера господином Мандолом.

Зять подождал, пока за ним не закроется дверь, и констатировал:

– Он по-прежнему видит во мне только приказчика!

– А кто это? – спросил Даглан.

– Господин Мори, мой тесть, – проворчал Жозеф и протянул ему адрес Виктора.

Фредерик проворно засунул листок в карман, повернулся и вышел на улицу.

Даглан без труда отыскал глазами Кэндзи, фланировавшего в сторону бульвара Сен-Жермен, и перешел через дорогу, чтобы вести за ним наблюдение с противоположного тротуара. Накопленный за долгие годы опыт научил его запоминать всех, даже тех, с кем он встречался только мельком.

«Значит, это партнер Виктора Легри. Чего-чего, а галантности и манер ему не занимать».

Пока из граммофона доносилось трескучее урчание, Жозеф, оставшийся в лавке один, невидящими глазами смотрел на витрину. Этот Даглан говорил честно или же врал как сивый мерин? О разговоре с ним, пожалуй, лучше будет умолчать и не говорить Виктору, что его адрес этому человеку дал не кто иной, как шурин.

Женщина стояла к нему спиной, поэтому оценить по достоинству ее очарование он не мог. Хотя на ней была бесформенная блуза, тонкий стан и густые, собранные в шиньон волосы свидетельствовали о приятной наружности. Лицо, прикованное к картине на мольберте, оставалось невидимым. На полотне была изображена цветущая девчушка лет двух-трех в платье из шотландки и лакированных туфельках. В правой руке она сжимала обруч, левую тянула к зрителю. Сценка напоминала собой жанровый фотографический портрет. Спонтанность образа дополнялась радостью девочки и ее спутанными кудряшками, очень напоминавшими волосы художницы.

Фредерик застыл как вкопанный, в горле встал ком, сердце его бешено заколотилось. Он испытал давно забытое волнение в душе: вкусить Женщину через далекий, смутный образ, почувствовать внутри вибрирующий инстинкт завоевателя, порождавший массу греховных мыслей в голове, отвыкшей от эротических видений.

Он не сводил с нее глаз, в то время как она, не обращая внимания на происходящее, подбирала цвет. В этом отношении дама разделяла мнение некоторых художников о том, что черный, вместо того чтобы омрачать картину, наоборот, лишь усиливает ее блеск. Поэтому она добавила несколько темных мазков к силуэту Алисы и отступила на шаг. Да, после этого портрет дочери обретет рельефность и его реальность станет более очевидной. Когда женщина отвела глаза влево, ее взгляд упал на кису, развалившуюся на плитах пола. Кошка старела. Большую часть времени она спала, и из состояния сонливости ее могла вывести лишь ночная прохлада. Любимица художницы растолстела и лениво пыталась поймать лапой пробку на ниточке, которой Алиса махала у нее перед носом. Таша положила кисть на палитру. «Я тоже старею», – сказала себе она, отчаянно борясь с соблазном тоже развалиться на кровати в алькове. Утром она опять выдернула седой волосок, уже третий за неделю. Будет ли Виктор все так же ее любить, когда голова ее посеребрится, а цвет лица утратит свою свежесть? Про себя она знала, что изменения, вызванные старением мужа, никак на нее не повлияют и что с возрастом она будет относиться к нему только нежнее. Но, может, правы те, кто утверждает, что мужья устают от жен, когда те разменивают четвертый десяток?