Черепаховый суп - Руслан Галеев

Снизу, из подвала, доносился громкий шорох и скрежет. Сабж похрапывал громче обычного, Буги спала совершенно спокойно. Если она вообще спала.

Тихо, чтобы не будить их, я встал и отошел к дальней стене, туда, где в пыльный потолок упиралась шестигранная колонна. Сел, прижавшись к ней спиной, достал сигареты, закурил.

Странно, но мне никогда не снится Эпицентр. Ни его кошмары, ни жуткие обитатели, ни не поддающиеся разумному объяснению Волны безумия.

Некогда Полковник составил перечень обитателей Эпицентра – неполный и не совсем точный, но постоянно обновляющийся за счет дополнительных сведений, приносимых сталкерами. Полковник считает, что всех тварей можно смело разделить на тех, кто мутировал из нормальных земных животных, и тех, кто появился непосредственно в Эпицентре. Я их не различаю, у меня нет на это времени. Любая тамошняя тварь – враг и считает врагом меня. Вот что нужно знать сталкеру. Разумеется, мне известны повадки обитателей Эпицентра, в противном случае я давно бы отдал душу радиоактивным богам. Но когда группа попадает в зону действия Волны – а даже опытные проводники вроде Сабжа порой не в состоянии провести группу «чисто», – все эти знания становятся бесполезными. Впрочем, и об этом я подробно расскажу позже.

Сейчас же вот о чем. Итак, мне не снится Эпицентр, и даже когда я вспоминаю Полковника, он предстает перед моим мысленным взором вне этого ада. Возможно, срабатывает защитная реакция организма... Тогда, сидя у колонны с сигаретой в руке, я подумал, что надо бы спросить Сабжа, какие сны видит он. И Буги, если она захочет со мной разговаривать. И даже Полковника или кого-нибудь из его ученых, если группе суждено будет дойти до Территории Штиля.

Должен сказать сразу – я это так и не выяснил.

В какой-то момент я снова задремал, и опять поплыли перед глазами самерсенские виды, знакомые лица с печатью вечной усталости и тоскливой беспросветности, заваленная хламом книжная лавка, в которой я что-то искал и никак не мог найти, какая-то пьянка, уличная драка...

А потом Марта. Ее глаза, в которых читалась немая просьба. И я вдруг понял, что был слеп. Не стоило, черт меня побери, давать надежду этой женщине – возможно, единственной любившей меня и видевшей во мне не случайного знакомого, не бойца-сталкера, но человека.

Марта знала, что такое безнадежность, привыкла к ней, как привыкают к тому, что зимой идет снег, а осенью и весной – дождь, к тому, что надо дышать и спать. Для нее это была просто реальность. А я дал ей напрасную надежду, и это ей было куда труднее перенести.

Там, в моем кратком сне, мы не сказали друг другу ни слова. Марта сидела на кровати и сначала медленно застегивала пуговицы на блузке, а потом порывистыми движениями пыталась привести в порядок растрепанную прическу, все время беспокойно поглядывая на часы. А я – теперешний, уже все осознавший, – мучался: мне хотелось схватить ее в охапку, утащить к чертовой матери на другой конец света и – нет, не сделать счастливой, даже, возможно, бросить в конце концов, но не здесь, не в этой тоскливой самерсенской пустоте; но при этом я понимал: поздно, поздно, теперь-то уж точно поздно... А потом мне приснилась бескрайняя белая равнина и я один – в сердце белого пустого небытия... Это видение преследовало меня со времен детдомовского детства, где внутреннее одиночество странным образом сочеталось с невозможностью побыть одному.

Меня растолкал Сабж.

– Макс! Приятель, солнце взошло, бери мотыгу!

Я рывком сел, огляделся, приходя в себя.

– Что, нигер, кошмары?

– Да нет, Сабж, самая настоящая и привычная реальность.

– Ну, я и говорю, – кивнул Сабж, – кошмары. Буги уже внизу, там все чисто. Спускайся, а я пока по-быстрому разберусь с маяками и тачкой.

22. В ожидании военно-морского флота Ее Величества

По шаткой деревянной конструкции, отдаленно напоминающей приставную лестницу, я спустился в гулкий гостиничный погреб (язык не поворачивается назвать это место подвалом). Крутолобые, почти мавританские, и все же именно британские потолочные арки, стены, выложенные красным кирпичом, кое-где, впрочем, осыпавшимся, гигантские полуистлевшие бочки, клети для бутылок... Все, разумеется, в плачевном состоянии. Песка тут почти не было, зато стояла влажная духота и неистребимый запах плесени.

Я постоял минуту, давая глазам привыкнуть к утробному полумраку, потом заметил стоящую у дальней стены Буги. Она смотрела на меня, поигрывая небольшим металлическим прутиком длиной с обычную шариковую ручку. Эта штуковина не внушала подозрений, если не знать, что Буги способна сделать с ее помощью и что после этого останется от человека. Я – знал.

– Братик, во сне ты все время повторял женское имя, – сказала Буги и странно улыбнулась. Я почувствовал, как по моему позвоночнику побежали капли холодного пота. – Марта... Занятно. Неужели у тебя появилась женщина?

– Вообще-то это не твое дело, – ответил я ровным тоном, – но у меня действительно какое-то время была женщина... Там, в Самерсене. И что с того?

– Ну, я просто подумала: а не познакомиться ли мне с ней? Как ты считаешь, братик? Все-таки у нас с тобой долгое время не было друг от друга секретов. Почему бы не возобновить эту... традицию.

– Ни хрена у тебя не выйдет, Буги, – сказал я, стараясь, чтобы лицо не выдало меня. – Она умерла... Покончила с собой.

Маска наигранной, нарочитой благожелательности мгновенно слетела с лица Буги. Некоторое время она смотрела на меня молча, перестав крутить свой чертов прутик, и глаза ее в эту минуту были похожи на два осколка льда. Потом она повернулась ко мне спиной и быстро пошла по подвальному коридору. Позже я сообразил, что в тот момент тоже мог ее прикончить. Но я этого не сделал. Осознавая, что эта женщина люто меня ненавидит, сам я испытывал к ней только жалость и еще, быть может, чувство вины. Ну, и еще я ее боялся.

Уже у самого люка, ведущего из погреба в соляные пещеры под городом, Буги остановилась и, снова уставившись на меня, проговорила:

– Знаешь, о чем я подумала, Макс? Как только кто-то рядом с тобой начинает испытывать нормальное человеческое чувство, этот кто-то погибает. Странно, что ты еще не покрылся чешуей, братик. Ведь ты немногим лучше тех тварей, которых мы уничтожаем в Эпицентре! Как тебе такие мои выводы?

– Да мне, если честно, плевать на твои выводы, – ответил я, хотя на самом деле они мне совсем не понравились.

– Так может, убрав моего братика, – словно не слыша меня, продолжала Буги, – я сделаю не менее благое дело, чем уничтожив какого-нибудь стапи там, а?.. Да ладно, не парься, сейчас я не могу тебя убить. К сожалению...

Я не успел ответить. В подвал скатился Сабж и ошарашенно уставился в темноту:

– Эй! Вы где? О, вижу! Господи, я вижу, случилось чудо! Я могу видеть! Охренеть! Буги, зачем ты раскидала тут столько маячков?

– Просыпались, – пожала плечами Буги и, взявшись за рычаг, открывающий крышку люка, вопросительно уставилась на меня. Я схватился за рычаг с другой стороны.

23. Смутные и довольно банальные размышления

К сожалению, я практически ничего не знаю о соляных пещерах под Орлиным Гнездом. Как и многого другого из того, что стоило бы знать. Конечно, по сравнению с гибелью человечества все это кажется сущим пустяком, да и само человечество тоже. Просто нарост на спине исполинской Черепахи, бороздящей Великий Океан универсума, зарубцевавшаяся язва космического желудка. И тем не менее обидно осознавать, что я не потрудился выяснить для себя даже те подробности окружающего мира, которые имели ко мне самое прямое отношение. Если задуматься о смысле человеческой жизни, больше того, о смысле появления такой составляющей Вселенной, как мыслящее существо (не думаю, что Господь обошелся в этом деле одним лишь племенем людским), то я вижу этот смысл в постоянном пополнении знания, информационном коллекционировании, инфотелии, если хотите. Возможно, накопив необходимый интеллектуальный багаж, научившись делать выводы и понимать окружающий мир, человек смог бы постигнуть этот истинный смысл. Такой божественный квест: пока не найдешь спрятанного в сандалии скрупула, ворота Мории не откроются и сияющая надпись на языке Эльдар будет казаться набором идиом из словарного запаса фельдфебеля.

И действительно, какое-то время культ интеллектуального поиска имел место быть. Взять хотя бы период с начала XVIII по начало XX века. Люди стремились к знаниям, а смысл жизни сводился к разгадке тайн Вселенной. Один и тот же человек запросто мог одновременно трудиться над изобретением летательного аппарата тяжелее воздуха, писать километры гекзаметров и тонны многостраничных монографий, посвященных семейству Sphyaenidae.

Почему в конечном итоге этот культ свелся к практически абсолютному нулю? Думаю, по причине все той же тяги к наживе, по возможности легкой, не требующей больших физических, финансовых, эмоциональных (а как следствие – и интеллектуальных) затрат. В результате тех, кто считался ярчайшими представителями своего времени, то есть фанатичных ученых, стремящихся проникнуть в тайны мироздания, стали числить придурками, людьми не от мира сего, заслуживающими разве что снисходительной улыбки. В этом и состоит основная ошибка человечества. Научные разработки, которые не обещали в будущем финансовой, военной или любой другой стратегической выгоды, попросту перестали субсидировать, о них, вместе с их разработчиками, забывали. Что уж говорить о стандартном человечишке (к примеру, обо мне), который не утруждается навести хотя бы поверхностные справки об окружающем мире? Человек стал постепенно превращаться в интеллектуально ленивого тюленя и похоронил культ знания под складками жира, скепсиса и равнодушия. Это не самооправдание, это еще один приговор, которыми, кажется, так и пестрит моя рукопись.