Муравьиный Бог - Игорь Афанасьев

— Так точно, — в полной растерянности развел руками Ерёменко, — всё сделали. — Взгляд его упал на коробку, и капитан понял суть происходящего.

— Отец хотел, — перехватил инициативу Женька, — он хотел, чтобы его здесь похоронили… Со всеми вместе.

На лице капитана Ерёменко промелькнула гамма чувств, достойная многосерийного индийского фильма, а из груди вырвался вздох облегчения:

— Виноват, товарищ полковник, думал, что жена все вопросы завершит.

— Какая жена? — зло пульнул Женька. — Ира не жена!

В кабинете повисла гнетущая пауза.

— Ещё раз извини, Евгений, — откашлялся полковник. — Мы во всём разберемся.

Женьку повели обедать, и он обнаружил, что его появление вызвало в городке настоящий переполох. У входа в столовую сгрудились взъерошенные офицерские жёны, там же была учительница и медсестра. Два его дружбана по городку попытались прорваться к Женьке, но их быстро куда-то отфутболил Лялин.

Ерёменко вошел в столовую и сел напротив.

— Спасибо тебе, что выручил, — вздохнул капитан. — Но ты и меня пойми. Мы ведь действительно думали, что Ирина — человек взрослый. А что отец хотел быть здесь — так это чистая правда. Это мы его волю не выполнили — да только, Бог все видит.

— Вы верите в Бога? — вскинул Женька глаза на капитана.

— Да кто его знает, — растерялся тот, — поговорка такая. Мне, Женёк, в него верить не положено. И отца твоего мы не могли здесь похоронить. Понимаешь, был суд и приговор… И на военном кладбище — не положено. А на гражданском, сам понимаешь, некому и могилку приглядеть будет.

— Почему — «не положено»? Он воевал! — выщерился Женька на Ерёменко.

— Эх, Евгений Павлович, — покачал головой капитан, — трудно правильно жить на белом свете, а умереть правильно — ещё сложней.

— А скажите, — отложил Женька ложку в сторону и сам удивился своему голосу, — где мама?

— Я покажу, — кашлянул Ерёменко, — но хочу сказать тебе главное — мужик ты настоящий.

Через час командирский «бобик» подвёз Женьку, Ерёменко и Лялина к «русскому погосту». Трудно было назвать заброшенный пустырь настоящим кладбищем. На небольшом пространстве высилось несколько пирамидок со звёздами в верхушках, большие чёрные кресты, сваренные из тонких труб, и десяток мраморных памятников с высеченными на них барельефами ушедших в мир иной.

Лялин положил букетик цветов под один из крестов, и Женька понял, что это могила матери. Он не знал, что нужно делать дальше. Плакать он не мог, неудобно было перед мужиками, слов нужных не знал и потому молчал, тупо уставившись взглядом в красноватый холмик, припорошенный золотыми крупинками песка.

— А можно тут отца похоронить? — он спросил об этом у Лялина, потому что знал: если прапор скажет — можно, значит — можно.

Прапорщик снял с потной головы огромную фуражку, вытер шею платком и уклончиво возразил:

— Не думаю, сынок. Родители твои, как бы, при жизни не очень ладили. Что же их на том свете насильно снова сводить?

— Так что же мне делать? — захлебнулся сухим порывом ветра Женька.

— Начальство сейчас этот вопрос решает, — Лялин развел руками, и Женька понял — никто ничего не решит.

В часть они вернулись под вечер, и Женьке доложили, что полковник Сутин поехал куда-то что-то согласовывать.

Женька кивнул головой и пошел к хоздвору.

Ровный асфальт, свежевыкрашенные баки и контейнеры с каким-то грузом — ничто не напоминало о бедламе, царившем в этом углу несколько лет назад.

У забора высились холмики нового муравейника. Муравьиные небоскрёбы выросли в нескольких метрах от старых, уничтоженных пожаром. Всюду деловито суетились рыжие хозяева нового жилища, и Женьке вспомнились их чёрные сородичи на болоте. А ещё ему вспомнился сон, увиденный в самолете. Никакого верблюда и цинковых гробов, конечно, не было, но плечи передернулись сами собой.

— Что с тобой, Женёк?

— А? — испуганно переспросил Женька и обнаружил возле себя прапорщика Лялина. Они стояли друг против друга прямо у отцовского вертолёта.

— Идёшь, сам с собой беседуешь, — настороженно посмотрел на парня прапорщик, — ты, Женька, это брось. Ты лучше со мной поговори, либо с кем другим. Человек не должен сильно углубляться в себя — можно назад и не вынырнуть! А то, хочешь, закури, — Лялин протянул ему пачку. — Помнишь нашу пословицу: «Зачем напиваться и ползать, если можно закурить — и полететь!» — прапорщик громко рассмеялся и многозначительно подмигнул Женьке.

— Не курю я, — пришел в себя Женька. — Приехал командир?

— Ужинает, — доложил Лялин. — И ты иди в столовую, там сегодня плов настоящий.

— А что решили с отцом?

— Не знаю, Женёк, — покачал головой Лялин, — чего-то там начальство возражает. Командир тебе все объяснит. Иди к нему.

— Иду, — кивнул головй Женька. — Только в сортир схожу…

— Вот и договорились, — Лялин понёсся к столовой.

Женька подождал, пока прапорщик скроется из виду, оглянулся вокруг, подошел к вертолёту и отодвинул входной люк.

Взлетел он классно — без единой ошибки.

Как только почувствовал достаточную «тягу» — заложил крутой вираж над самыми крышами городка и увидел выбежавших из столовой офицеров. Женька снизился чуть ли не до самых голов — все бросились врассыпную. Он увидел, как отчаянно машет ему руками Лялин, и как бежит в строну «вышки» командира отряда. Столб песка и пыли поднялся до самой кабины, и Женька пошел набирать высоту под очень правильным углом.

Как учил отец…

Из открытого люка в машину врывался бешеный поток ветра и рёв турбин. Женька надел наушники и услышал голос дежурного:

— «Борт 71», отвечайте! «Борт 71», — кто разрешил взлёт?!

Приказываю — немедленно совершить посадку! Кто на борту?

— «Гюрза», — тихо ответил Женька.

В эфире возникла пауза, а затем раздался голос полковника Сутина.

— Женя, ты слышишь меня?

— Так точно, товарищ полковник, — отрапортовал Женька.

— Ты классно взлетел, сынок, — ровным голосом продолжил командир, — если так же классно сядешь, то поступишь в лётное училище без экзаменов, обещаю. Ты слышишь меня, Евгений Павлович?

Женька увидел, что у двух вертолётов суетятся технари, и машины медленно вращают винтами.

— Так точно, товарищ полковник, слышу, — ответил Женька. — Только вы сами знаете, нет места на земле моему отцу.

— Не шути, Женя. Пойми, я тебя уже давно сбивать обязан! Иначе сам пойду под трибунал! Понимаешь ты это? — сорвался на крик полковник.

— Сбивайте, — тихо ответил Женька и снял наушники.

Он боялся смалодушничать.

В предвечернем небе мелькнули бортовые огни двух машин, рванувшихся за Женькой вслед. «71-й» нырнул к земле — мысль о канале пришла к Женьке, словно шпаргалка на экзамене, и он уверенно повёл воющую громадину над рукотворным ущельем.

На хвосте у него висели люди, тоже знающие свое дело: Женька увидел, что оба вертолёта вышли на тот же курс. В наушниках раздавались голоса и команды, но жуткий вой турбин и ветра, врывающегося в кабину из открытого люка, перекрывали все другие звуки. На очередном повороте канала Женька ушёл в сторону линии высоковольтных передач. Манёвр был опасный, отец всегда предостерегал его от полётов над ЛЭПами, но это была задачка и для убегающего, и для догоняющих.

Преследователи пошли за ним, стараясь держаться на безопасном расстоянии от провисших проводов. Оглядываясь по сторонам, Женька и не заметил, как оказался над Хивой.

Он круто, очень круто стал набирать высоту. Его оппоненты обогнали его и пошли на разворот, выходя навстречу.

— Не бойся, стрелять не станут, — услышал он голос отца, — держись над городом.

Женька понимал правильность этой тактики, но его волновал другой вопрос. Трудно было одновременно управлять машиной и сделать то, ради чего, собственно, и взлетел он в небо.

Ящик с прахом отца стоял на правом сидении. Удерживая рычаг управления левой рукой, правой Женька приподнял фанерный саркофаг и ударил его о спинку кресла второго пилота.

Шквал ветра подхватил серую пыль и рассыпал по лобовому стеклу, по кабине, по Женькиному лицу. Сухая крошка осела лишь на мгновение, а затем, повинуясь законам аэродинамики, стала вылетать в распахнутое отверстие входного люка.

В небо… Пылинка за пылинкой…

— Прощай, сынок, — услышал Женька удаляющийся голос отца.

Два вертолёта зависли прямо над Женькиной головой, стараясь прижать беглеца к земле.

Под брюхом ревущего зверя вздулись купола медресе и мелькнула знакомая площадь.

Задрав голову, верблюд внимательно вглядывался в небо.

«71-й» сел точно в центре площади.