Мадемуазель Шанель - Кристофер Гортнер

Я подавила желание напомнить ей, что совсем недавно она предлагала мне стать grande cocotte и, похоже, не видела в этом ничего дурного. А теперь беспокоится, стоит ли принимать помощь от человека, которого она знает больше года и который не позволил себе со мной ничего неподобающего или непристойного.

— Это не одно и то же, — возразила я, поскольку, считая ее страхи нелепыми, понимала, что предположение ее не было лишено некоего основания, что тревожило и меня тоже. — Этьен Бальсан — наш друг. Мы берем у него в долг. И в свое время вернем ему.

— Луиза очень расстроилась, — продолжала Адриенна, кусая губу. — Я была у нее недавно, и она сказала, что наш переезд в Виши весьма необдуманный, в этом городе мы не сможем жить спокойно и самостоятельно, ни от кого не завися. Сказала, если нам здесь плохо, лучше вернуться в Варенн и жить с ней.

— И что нам там делать? — Я с такой силой брякнула жестянкой о пол, что Адриенна вздрогнула. — Помогать украшать ее идиотские шляпки и валять дурака? Раскрой глаза, Адриенна. У тебя есть твой барон, он влюблен в тебя по уши, у тебя есть я, в конце концов. Если хочешь ехать в Варенн, давай поезжай. Но я еду в Виши, с тобой или без тебя.

Глаза ее наполнились слезами. Я крепко обняла Адриенну, и она, всхлипывая и шмыгая носом, пожаловалась, что это я такая смелая, что она трусиха и что иногда я бываю такая жестокая.

— Знаю, — отвечала я, а сама удивлялась, почему у меня нет этого буквально парализующего страха перед жизнью свободной и независимой, который есть у нее, у сестры Джулии, у многих других девушек. — Мы уже были в Виши раньше, к тому же ты можешь делать там то же, что делала здесь, и даже поехать к Луизе на поезде, если мы заработаем денег на билет.

— Там все будет по-другому, — бормотала она, однако осталась рядом с нашими чемоданами, пока я пререкалась с мадам Г. насчет того, сколько мы ей должны.

Бальсан купил нам билеты до Виши в вагон третьего класса, на этом настояла я, поскольку не хотела принимать от него благодеяний больше, чем это было необходимо. Сам он на месяц уезжал в Лион, в гости к родственникам, но обещал навестить нас, как только вернется.

Третий класс поезда, конечно, лучше, чем дилижанс, но нам пришлось всю дорогу до Виши стоять — все сидячие места были заняты. И комната, которую я сняла в прошлый приезд с Бальсаном, оказалась совсем не так хороша, как в первый раз, когда я осматривала ее. Одно-единственное перекосившееся окошко выходило на улочку, где всегда было полно подгулявших посетителей близлежащих ресторанчиков; здесь стоял устойчивый запах сырости и гниющих отбросов, и мне пришлось раздавить ногой огромного таракана и поскорей отшвырнуть его под кровать, чтобы не заметила Адриенна. Зато обстановка была довольно сносная, включая треснувшее зеркало над покосившимся комодом, и, пока Адриенна с печальным смирением разглядывала свое отражение, я решительно принялась распаковывать вещи.

— По крайней мере, нет этой ужасной печки — пожара не наделаем. Все будет хорошо, вот увидишь. Через пару недель у нас будет столько работы, что только успевай.

Но все обернулось совсем не так, как я ожидала. В большинстве кафе певичек хватало, к тому же у заднего входа в такие заведения выстраивались очереди из желающих получить работу. Нам удалось устроиться на неполную неделю в ателье починки одежды, но платили там не больше, чем у мадам Г., и, хотя я опустошила свою драгоценную жестянку, чтобы купить подходящий для прослушиваний костюм, ни один из владельцев кафе на бульваре не пожелал меня взять. Наконец закончился летний сезон, отдыхающие разъехались, и Виши опустел, а я вдруг получила приглашение от хозяина одного кабаре под названием «Le Palais Doré»,[5] расположенного вдали от модного бульвара; единственное, что можно было бы с натяжкой описать здесь словом «позолоченный», — это никотиновые пятна на стенах.

Итак, каждый вечер я пела в этом beuglant.[6] Нас было десять певичек, и мы хором исполняли популярные песенки под крики и вопли разгоряченных матросов и прочего сброда. Господи, как же я ненавидела тянущиеся ко мне со всех сторон жадные и грязные лапы и слюнявые губы, от которых не было отбою! Поздно вечером, возвращаясь домой, я то и дело на каждом углу натыкалась на пьяных. Но, открыв дверь и глядя на Адриенну, сгорбившуюся на кровати над бесконечной починкой и штопкой одежды, грудой валяющейся на полу, я широко улыбалась и объявляла, что получила нынче больше чаевых, чем за неделю в «Ротонде».

— Замечательно, — недоверчиво говорила она, и мы на скорую руку сооружали холодный ужин из черствого хлеба и жирной ветчины, купленной в charcuterie,[7] где нам продавали ее со скидкой.

И вдруг однажды я пришла домой, состояние хуже некуда, чувствую, совсем почти дошла до точки, а Адриенна поджидает меня, а на ней грязный дорожный костюм, чемодан упакован, на голове мятая шляпка.

— Я возвращаюсь в Мулен. Я люблю тебя, Габриэль, ты для меня как сестра. Но я больше не вынесу… — Голос ее пресекся. — Морис ни разу не навестил меня, и если я останусь здесь надолго, так далеко от него…

— Ну-ну. Молчи, я все понимаю, — прошептала я и обняла ее.

Потом проводила ее на вокзал, купила билет в третий класс до дому и помахала ей с платформы рукой, когда окутанный черным облаком дыма поезд, лязгая, отъезжал от станции.

И только кое-как добравшись до дому, снова оказавшись в своей убогой комнатушке, я поняла, что меня в очередной раз бросили.

Правда, на этот раз я по-настоящему осталась одна.

10

Живя в Мулене, я так привыкла к тому, что рядом всегда был Бальсан, что сначала его отсутствие вызывало чувство растерянности, потом обиды, и наконец меня охватило такое возмущение, что в гневе я усилием воли постаралась подавить в себе всякие воспоминания о нем, как давила бесчисленных тараканов, бегающих по комнате.

Однажды вечером, выступая в beuglant с каким-то совершенно ужасным номером в оскорбляющем мое достоинство платье с голыми плечами, в которое нас всех вырядили по требованию владельца, да еще высчитали за него из жалованья, я вдруг увидела, как в помещение входит Бальсан. Я узнала его сразу, хотя нас разделял зал, для меня это было как удар под дых. С горечью во рту я продолжала распевать идиотскую песенку, а он тем временем, явно ошеломленный, озирался, вглядываясь в громко топающих ногами, жующих табак и со смаком сплевывающих в плевательницы посетителей. Потом медленно повернулся к сцене.

Должно быть, он тоже сразу заметил меня, самую костлявую, в корсаже, который держался только благодаря булавкам, поскольку за это время я страшно похудела, но я сделала вид, что не вижу его. Закончив номер и сопровождаемая жутким свистом, я бросилась за кулисы, стащила с себя ужасный наряд, а тем временем администратор орал как резаный: «Ты еще не закончила! Твоя очередь собирать чаевые!»

Чаевые мы собирали в особый кошель, который он всегда проверял, приличную долю отбирая лично для себя. Но я только бросила на него злобный взгляд и ринулась через черный ход вон, уже не заботясь о том, что испачкаю единственную пару приличных туфель в блевотине перепивших посетителей.

Я пулей примчалась домой, и на душе у меня было гадко. Сбросив плащ, я посмотрела на себя в зеркало. Уже несколько недель я старалась в него не заглядывать: не хотелось видеть, до чего меня довело мое упрямство. А теперь, увидев свое отражение, я отчаянно застонала.

На меня смотрело худенькое личико девочки, какой я была когда-то: огромные черные и потухшие глаза над впалыми от постоянного недоедания щеками. Я отвернулась, полезла в сумочку, достала полупустую пачку сигарет. Курила я теперь непрерывно, самую дешевую дрянь, какую могла себе позволить, поскольку табачный дым помогал мне не чувствовать голода.

И вдруг послышался стук в дверь.

Я замерла, стояла не двигаясь, пока зажженная спичка не обожгла мне пальцы. Я не отвечала. Пускай стучит сколько угодно, хоть костяшки в кровь обдерет. Пускай проваливает к черту наслаждаться своим беззаботным существованием, и будь он проклят со своими лошадьми и пустыми обещаниями!

— Коко! — Голос его прозвучал отчетливо, поскольку дверь была такая же тощая, как и я сама. — Я знаю, что ты здесь. Открой. Я хочу тебя видеть. Я повсюду искал тебя.

Тут уж я устоять не могла. Рванувшись к двери, я распахнула ее настежь и, не успел он переступить порог, заорала:

— Повсюду искал, говоришь? Интересно, где же ты смотрел? Все это время я была здесь, в этой комнате, которую мы с тобой сняли вместе. Ты хотел меня видеть? Ну вот она я, перед тобой. Смотри!

Я хотела уже захлопнуть дверь перед его носом, но Бальсан успел подставить ногу. Он зашел в комнату, а я пятилась перед ним, такая разъяренная, что готова была задушить его голыми руками.