Круглый год с литературой. Квартал первый - Геннадий Красухин

14 июня 1941 года её и других арестованных поместили в товарные вагоны и через месяц привезли в Нарымский край (теперь Тюменская область).

Её определили на лесоповал, где постоянно не давали выполнить норму, – заставляя голодать.

В феврале 1942 года она заболела, но ей отказались выдать освобождение от работы. И тогда она бежала. Одна через всю Западную Сибирь. За 6 месяцев она прошла 1500 километров.

24 августа 1943 года её из-за отсутствия документов задержали. Переправили в пересылочную тюрьму Новосибирска, и всю зиму 1942 года она провела в неотапливаемой камере предварительного заключения. Она отказалась что-либо подписывать. Тогда, чтобы выбить из неё признание «вины» ей дали лист бумаги, на котором предложили написать просьбу о помиловании. Но она написала: «Требовать справедливости – не могу, просить милости – не хочу. Дон-Кихот».

Выездная сессия Нарымского суда в Новосибирске приговорила её к расстрелу, который в феврале 43 года заменили 10 годами лагерей и последующей ссылкой на 5 лет.

В 1944-м ей дали ещё 10 лет за «контрреволюционную агитацию».

В 1952-м освободилась в Норильске, работала шахтёром на угольных шахтах. После окончательного освобождения переехала в Ессентуки, где в 1964–1968 писала мемуары.

В 1982 году они распространялись через самиздат, пока перестройка не сделала их достоянием общественности.

Читать эти мемуары тяжело из-за огромного сочувствия, которое вызывает к себе их автор.

С другой стороны, читать их безумно интересно из-за чудесного живого языка, на котором пишет Керсновская.

На основе этих мемуаров снято два документальных фильма Владимира Мелетина «Евфросинья Керсновская: Житие» (2008) и Григория Илугдина «Альбом Евфросинии» (2006).

Умерла Керсновская 8 марта 1994 года.

9 ЯНВАРЯ

С Леонардом Илларионовичем Лавлинским (родился 30 января 1930 года) меня познакомил наш зам главного «Литературной газеты» Евгений Алексеевич Кривицкий, рекомендовав печатать его как автора материалов о поэзии. Узнав об этом, наш редактор отдела Фёдор Аркадьевич Чапчахов криво усмехнулся и сказал: «А ко мне даже не зашёл! Ну да! Кто я для него?»

Дело в том, что Чапчахов некогда был заведующим отделом ростовского журнала «Дон», а Лавлинский работал у него литсотрудником. А потом Лавлинского взяли в Москву инструктором секции печати отдела пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ, через некоторое время он стал членом редакционной коллегии Госкомпечати РСФСР, но познакомился я уже с ним – инструктором отдела культуры ЦК КПСС.

Он выступал у нас в газете довольно часто. Пока, как он мне сказал, ему не посоветовали в ЦК поумерить прыть. Между прочим, предлагал мне место члена редколлегии Госкомпечати РСФСР, которое когда-то занимал сам. Но я, начинавший свою трудовую деятельность с работы в Госкино СССР, снова вставать на ступени бюрократической карьерной лестницы не захотел.

В ЦК он курировал журнал «Дружба народов». Поэтому, когда в 1970 году освободилось место первого зама главного редактора, он его занял. Главный – Баруздин с ним сработался. Но через 7 лет был создан новый журнал «Литературное обозрение», куда Лавлинского назначили главным. На этом посту он проработал двадцать лет (1977–1997).

Он написал несколько критических книг, которые память о себе не оставили. Совершенно неожиданно стал выступать как поэт. Печатал не только стихи, но большие поэмы. Увы. Пытался выбрать из его книг «Ключ», «Струги», «Домик над обрывом», «Знак Козерога» какие-нибудь характеризующие его стихи. И не смог. Выразить себя в поэзии ему не удалось.

Умер Леонард Илларионович настолько незаметно, что Интернет зафиксировал только год его смерти – 2005.

С Сергеем Григорьевичем Козловым мы впервые встретились в кабинете поэта Евгения Храмова, который работал тогда литконсультантом «Юности». «Юность» находилась на пятом этаже дома № 30 на Цветном бульваре, откуда она потом уедет, уступив этот пятый этаж «Литературной газете», куда я через десять лет приду работать.

А тогда в 1957-м Храмов нас вызвал, потому что ему понравились наши стихи, которые мы оба послали по почте. После дружелюбного разговора мы с Козловым зашли в магазин, купили бутылку коньяка, закуски и отправились к нему домой в огромную – метров 30 – комнату в общей квартире дома недалеко от Театра Юного Зрителя.

До сих пор помню начало стихотворения Козлова, которое он прочитал мне тогда:

Знают коровы рыжиеИ воробей в саду,Что те, кто зимою выживут,Весною не пропадут.

И конец:

Но даже и листья красныеНе знают, как и колосья,Что лучше любить напрасно,Чем не любить вовсе.

Долго не расставались: читали друг другу стихи, болтали и распростились друзьями, пообещавшими друг другу встретиться в понедельник в Центральном доме культуры железнодорожников, куда нас обоих направил Храмов, позвонив Григорию Михайловичу Левину – поэту, который в этом клубе вёл литературное объединение «Магистраль».

Меня «Магистраль» очаровала, Серёжа отнёсся к ней более сдержанно. Сказал, что пишет не хуже любого из выступивших поэтов. Мне это показалось неуместным бахвальством.

Но его стихи в «Магистрали» приняли неплохо. И поначалу он не пропускал занятий, выезжал вместе с другими выступать в дома пионеров или в парк культуры. А потом стал потихонечку исчезать.

Однажды, развернув какую-то из московских газет, я сразу увидел заголовок «Стихи Сергея Козлова». Его представлял Сергей Михалков. Удивило, что Козлов, оказывается, детский поэт.

А потом стали выходить его небольшие детские книжки. Потом я увидел мультфильмы по сценариям его сказок. И понял: он нашёл в этом призвание.

Ежик и Медвежонок стали его любимыми персонажами, сколько он написал о них рассказов и сказок. А киновариант сказки «Ёжик в тумане», осуществлённый Юрием Норштейном, является одним из лучших мультфильмов за всю историю этого жанра.

Умер Сергей Козлов 9 января 2010 года (родился 22 августа 1939-го).

«Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбье даже «Дни Турбиных» – рыба. Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета в отношении непролетарской литературы. Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим. Дело не в запрете, а в том, чтобы шаг за шагом выживать со сцены старую и новую непролетарскую макулатуру в порядке соревнования, путем создания могущих её заменить настоящих, интересных, художественных пьес советского характера. А соревнование – дело большое и серьёзное, ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы.