Голев и Кастро (Приключения гастарбайтера) - Анна Матвеева

- А ты кем в Москве работал?

Сергей вздохнул.

- Учителем литературы. Теперь работаю в минимеркадо. Это у них так называются маленькие продуктовые магазины.

- Я знаю, я ведь тут уже второй месяц.

- А чего раньше не приходил?

- Нас держали в Мафре, а я оттуда сбежал.

- И правильно сделал. Слушай, моему хозяину скоро потребуется второй работник, мы, нелегалы, дешево обходимся. Ты вроде парень приличный... Не бухаешь?

- Нет, - честно сказал Голев, - но курю, когда есть что курить.

Сергей выложил на стол пачку каких-то местных сигарет.

- Кури. Завтра поговорю про тебя с Нуньесом. Приходи к вечеру, может, будут новости.

Спать пришлось на скамейке, подложив под голову рюкзак. Еще пришлось поискать свободную скамейку - на каждой кто-нибудь сидел или спал. Особенно удивила Голева сценка на одной из автобусных остановок: пошел мелкий дождик, и граждане встали под навес. Тут, откуда ни возьмись, появился чернокожий человек, чем-то напоминавший баскетболиста Карла Мелоуна. Этот Карл Мелоун преспокойно расстелил на скамеечке под навесом одеяло, завернулся в него и уютно захрапел, полеживая на правом боку, в то время как деликатные португезы, чтобы не мешать спокойному сну негра, немедленно вышли из-под навеса под дождь и стояли грустной кучкой, ожидали автобус.

Голеву - в силу меньшей раскованности - повезло значительно меньше. Ему пришлось прошагать пешком полгорода, пока он обнаружил небольшой парк рядом с очередной игрежей, в смысле, церковью. С удивлением Голев отметил, что его мысли обильно усыпаны португальскими словами - впрочем, мама Юля всегда отмечала, что ее Коля имеет способности к иностранным языкам. Прямо перед входом в церковь трамвайные пути круто забирали влево и вверх.

Храм, конечно же, был закрыт, да и вход в парк, к сожалению, тоже. Не приметив рядышком охраны, Голев перемахнул через смешную для бывшего севастопольского мальчишки ограду и через пять минут уже устраивался на пустой скамейке в удаленной от входа части парка. Рядом успокоительно журчала вода. Голев смотрел в небо, затянутое кружевной тканью веток, пока не уснул - и, кажется, во сне ему тоже снились эти самые ветки.

Первым живым существом, увиденным им поутру, стал черный лебедь с пожарно-красным клювом и пристальным, комсомольским взглядом глазок.

- Ну ты даешь, парень! - развел руками Голев. - Я сам голодный, а ты еще и тебя предлагаешь угощать! Нету ничего, не обессудь.

Лебедь обиженно гакнул, развернулся и поплыл в сторону, Голеву было видно, как красные лапы быстро месят прозрачную воду. Отчего-то ему стало смешно, хотя смеяться в его ситуации мог бы только душевнобольной...

Бритая голова замерзла ночью, и теперь Голев потирал красные уши руками, вздрагивал, повторял слова какой-то забытой с детства пионерской речевки, неожиданно всплывшей из-под пресса многих лет "Раз, два, три, четыре! Три, четыре, раз, два! Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд", - бормотал Голев, продвигаясь к выходу из пустынного пока что парка. Прямо над ним млели на ветру высоченные пальмы, поросшие по стволам какой-то непонятной шерстью, прямо перед ним простирался еще один новый день, длинный и неизбежный. Скорее бы вечер.

Сергей пришел в ночлежку еще до темноты, и там его встретил Голев, который уже успел выстоять очередь в душ, поесть, и даже занял две койки - для себя и нового приятеля.

- Завтра пойдешь знакомиться с Нуньесом, - сказал Сергей. - С утра он нас ждет обоих.

Приятно было спать в настоящей кровати, пусть даже жесткой и скрипучей. И очень не хотелось уходить отсюда поутру - застолбить бы койку, как золотоносную жилу!

- Слишком много желающих, - пояснял Сергей по дороге в минимеркадо, магазинчик, располагавшийся в двух шагах от площади Комерсиу. Это была та самая площадь с огромной аркой, неподалеку от набережной Тежу, где Голев бродил в самом начале, окрыленный надеждами и Цвейговым Магелланом.

Район, честно говоря, чересчур приличный для бедняцкого минимеркадо. Сергей и Голев бесстрашно пересекли площадь прямо на глазах скучавшего полицейского и свернули куда-то в сторону. Здесь красота домов поблекла, улицы стали уже, бутики вообще исчезли. Сергей свернул в одну из щелей между домами, откуда резко пахнуло мочой и пивом. Голев притормозил от неожиданности, но Сергей махнул ему - не отставай! В щели, чуть дальше, виднелся прямоугольный, размером с входную дверь, кусок света и ряд полок, убегавших далеко вперед.

Внутри сильно пахло каким-то моющим средством.

Нуньес встретил их с радушно-подозрительным выражением лица, впрочем, для Голева такой взгляд был уже не в новинку. Удивило другое: ожидался, судя по имени, типичный португез, а Нуньес совершенно точно был арабских кровей: об этом проговаривались не только жгучие искры, вспыхивающие под бровями, но и отсутствие свиной тушенки в ассортименте. Вином Нуньес приторговывал, но сам не пил никогда, и основное требование к работникам было такое же. Вот почему Сергей и предложил Голеву попытать счастья: найти среди русских и украинцев трезвенника - это все равно что искать среди португальцев буддиста. Большая экзотика.

Собеседование проходило прямо у прилавка, будто Голев пришел покупать спички, а не на работу устраиваться. Сергей бегло общался с хозяином на португальском, и Голеву тоже удавалось понять некоторые слова.

- Не пьет? - спросил Нуньес, сдвинув брови.

- Абсолютно.

- Давно здесь?

Тут Голев вмешался, сказал по-английски:

- Третий месяц.

- Хорошо, - сказал Нуньес, - сдавай ему работу. Пусть начинает сегодня.

Сергей торопливо повел Голева в глубь магазинчика, становилось все холоднее, потому что шкафы-морозильники располагались в самом конце зала. Открыл небольшую дверь, покопался там, вытащил ярко-зеленую форменную куртку и такие же штаны, протянул Голеву.

- В общем, так. Твои обязанности весьма обширны. Уборка влажная раз. Разгрузка товара - два. Охрана - три. То есть, если кто-нибудь что-нибудь сворует с полки, вычтут у тебя. Теперь переодевайся и приступай. Есть будешь тут, ночевать - твои проблемы. Оплата тысяча эскудо в день.

- А ты?

- У Нуньеса брат открыл лавочку в Байру-Алту, и он обещал ему помочь с подготовленными кадрами. Поэтому он так торопится с заменой. - Сергей наклонился к Голеву и шепнул (хотя русского здесь и без этих предосторожностей никто не понимал): - Имей в виду, Нуньес всех подозревает в воровстве. У него такая заморочка. Поэтому он сам всегда стоит за прилавком или его подменяет дочка. Фатима.

Когда Голев, облаченный в кузнечикового цвета форму, чересчур для него широкую, вернулся к прилавку, там уже стояла черноглазая Фатима и вежливо улыбалась новому "сотруднику". Голев представился по-английски, Фатима ответила на португальском. Она была совсем молоденькая, лет восемна-дцати, наверное, и красивая, наверное, во всяком случае, Голев замечал, как на нее смотрят захожие туристы. Ему лично такая красота не нравилась, чересчур уж восточный тип. Такая, если что, и кинжалом может ударить, почему-то решил Голев и в миллионный раз подумал о Таньке.

Если честно, то он и не переставал о ней думать.

Сергея он снова встречал в ночлежке, но реже и реже - отсюда было далековато до Байру-Алту, да и нуньесовский брат разрешал проверенному кадру время от времени ночевать в магазинчике - экономил на охране. Сам Нуньес вскорости тоже оттаял, стал звать Голева ласково - Колья, потому что Колья Голев старался, делал все, что скажут, и даже больше, а уж после того, как он схватил за руку магазинного воришку, Нуньес прямо прослезился от благодарности, выписал Голеву премию в пять тысяч, подарил бутылку дешевого красного вина и разрешил оставаться в минимеркадо на ночь.

Большие магазины назывались по-португальски гипермеркадо, вообще этот неслышанный прежде язык казался Голеву очень забавным. Например, двухместный номер в скромненьком отеле (он заходил как-то прицениться) назывался "дупло", а спички - "фосфорес".

Постепенно жизнь входила в колею. Голев отдал в прачечную грязную одежду, купил еще одну смену белья и даже откладывал деньги. Через два месяца он снял себе комнатку в дешевейшем из всех возможных пансионов в Алфаме. По утрам он просыпался от крика соседских ребятишек, которые просыпались ни свет ни заря и сразу же выбегали на улицу, подгоняемые родителями: дома было слишком тесно.

И самое главное: он позвонил Таньке. Теперь, когда у него был постоянный заработок, кров и пища, он имел право это сделать.

С колотящимся сердцем купил телефонную карту, закрыл за собой тяжелую дверь уличной будки и набрал домашний севастопольский номер. Долгое молчание, скрежет, попискивание, и потом четкие длинные гудки.

- Алло!

- Танька, - сказал Голев, уткнувшись губами в телефонную трубку, как в шею жены, - Танька, это я.

- Коля?! Коленька, где ж ты, милый мой, дрянь такая, ну почему ты мне раньше-то, сволочь, не позвонил? Где ты? Приехал?