Надломленные. Хроники пикирующей Цивилизации - Кирилл Ляпунов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И вы действительно этого боитесь?
– Если честно, совсем не боюсь. Для меня это будет даже хорошо по-своему; если скандал выйдет – сошлют куда-нибудь в дальний монастырь, где лето только месяц в году, а там я смогу попробовать жить настоящей монашеской жизнью, о которой мечтал с детства. Но для тех, кто со мной трудится, и для моих духовных детей это будет неприятный удар. Они меня любят.
– «Токмо волею пославшей мя жены»[2], – ни к селу процитировал отца Федора из «12 стульев» Кузнецов, сам удивившись своей реакции.
– Что, простите? – рассмеялся клиент, по всей видимости, знакомый с Ильфом и Петровым.
– Очень прошу меня извинить! Сам не знаю, что на меня нашло. Случайно вырвалось.
– Ничего-ничего. Я совершенно не в обиде. А приведенная вами цитата как раз характеризует отношение к моим, так сказать, коллегам по цеху. И не важно, что мы делаем. Подход всегда приблизительно один. Собственно, поэтому я и прошу о полной конфиденциальности.
– Конечно-конечно. Можно больше к этому не возвращаться.
– Хорошо, доктор. С чего же начать?
– Сразу хочу оговориться, что я не доктор, а психолог, это несколько иной статус, поэтому очень прошу меня доктором не называть – так будет некорректно. И раз уж мы заговорили о титулах, то как мне к вам обращаться? Отец Серафим?
– Если вам так непривычно, то можете просто Серафим. В конце концов, это имя, которое я ношу и с ним пойду к Богу, если в великую схиму не постригусь. А Он вряд ли будет называть меня отцом. Поэтому ничего страшного не будет, если вы будете обращаться ко мне только по имени без обозначения статуса.
– И в этом нет никакой ереси?
Священник вздохнул.
– Нет, можете не переживать. К вопросам вероучения данная проблема не относится.
– Хорошо, Серафим. В таком случае прошу меня называть Аркадием, без отчества. Так, на мой взгляд, мы с вами уравняемся.
– Как будет угодно.
– Вот и славно. Давайте тогда начнем. Расскажите, пожалуйста, сначала о себе, а потом о том, почему вы решили ко мне обратиться.
– Ну что же. О себе так о себе, – начал отец Серафим. – Детство мое было непримечательным – таким же, как и у большинства советских детей: семья инженеров, детский сад, школа, кружки разные. Вот тут мне, кстати, повезло. Потому что там, где я жил, был нехарактерный кружок столярного мастерства и резки по дереву, и я ими загорелся на всю жизнь. До сих пор в свободное от послушаний время стараюсь что-то делать руками. Потом мне повезло, я уехал из родного города – крупного, но все же провинциального, и поступил в МГУ на исторический факультет. Повезло же потому, что попал я туда в самом начале перестройки, когда вся жизнь вокруг бурлила. В университете, понятное дело, тоже. А на втором курсе меня случайно занесло на службу в церковь. Тогда, знаете ли, разрешили повсеместно праздновать тысячелетие Крещения Руси и практически вся интеллигенция, к которой мы тогда уже себя относили (мы – это я и мои сокурсники), так или иначе пыталась понять, что же такое православие.
Как сейчас помню – была Троица. Храм, совсем маленький, на Арбате – апостола Филиппа – был битком. Так сейчас уже нигде не бывает. Ну, то есть часто на большие праздники храмы полны людей, но так, как тогда… Невозможно было даже перекреститься, так все были прижаты друг к другу, руку было сложно поднять. Но атмосфера была! Сейчас такая встречается в совсем маленьких церквушках где-нибудь в провинции и очень редко в Москве. Хотя люди были, в общем-то, случайные, но было стойкое ощущение единого организма, общины. Того, что я потом читал у апостола Павла о едином теле. А еще, несмотря на переполненность, было очень красиво! Храм, одетый в зелень, как это принято на Троицу: зеленые облачения, полумрак и дым от кадила, через который местами пробивались яркие солнечные лучи, пение красивое и никакой суеты. Только тогда я понял, что это именно так, как мне всегда хотелось отмечать праздники. Надо сказать, что советские демонстрации я терпеть не мог. Может быть, потому, что там, где я вырос, им всегда сопутствовал страшенный холод, что на 7 Ноября, что на 1 Мая, а также обилие грязно-красного цвета, на который у меня аллергия. В общем, что и говорить. Я влюбился безоговорочно.
Не то чтобы я стал сразу ходить на все службы и полностью придерживаться устава. Нет, конечно. Вливался я как-то постепенно. К тому же и на факультете все было очень интересно. Ну вы знаете – молодость, новые знакомства, девушки. Но и про Бога мне очень хотелось узнать. А тогда с духовной литературой был не то что кризис, а полное ее отсутствие. Сейчас в какой храм ни зайди, все полки просто ломятся от книг, а тогда люди Евангелие от руки переписывали. Чтобы что-то издать, даже мысли не возникало, потому что советская власть еще следила за церковной пропагандой. По инерции, конечно, но тем не менее. Процесс был крайне забюрократизирован. Поэтому перебивались как могли. Но тут мне повезло, через некоторое время где-то я услышал, что церкви вернули Данилов монастырь и что при нем открыли книжную лавку. Я туда поехал, и оказалось, что это действительно так. Более того, там требовались трудники, чтобы в лавке помогать. Потому что в основном кто в церкви работает? Женщины, старушки, им часто не под силу, например, разгрузить машину с литературой. К тому же склад у лавки был на колокольне, туда еще пойди поднимись с книжками по крутой старинной лестнице. В общем, стал я там подвизаться.
Причем, что мне сразу понравилось, никто меня ни за что не агитировал, душеспасительных бесед не вел, мы просто делали свое дело – принимали товар, торговали, следили за чистотой, сортировали безумное количество мелочи, которую нам приносили мешками из храмовых копилок. Ну и разговаривали, конечно. И во время этих разговоров я потихоньку и узнавал, как все устроено, научался понимать
