Стригунки - Владимир Великанов

Однажды, когда Вася и, Коля, приготовив уроки, собрались гулять, Иван Дмитриевич сказал:

— Василий, дай мне листок бумаги и карандаш.

Вася быстро подал отцу чистую ученическую тетрадку, а Коля не без задней мысли взял с этажерки одну из технических книг и положил ее на грудь Ивану Дмитриевичу.

— Писать будет удобнее, — сказал он.

Ребята гулять не пошли, а стали ждать, что будет дальше.

Прошло пять, десять, пятнадцать минут… Держа карандаш в руке, Иван Дмитриевич продолжал смотреть в окно. Он чувствовал, что ребята не уходят потому, что хотят посмотреть, чем он займется. Это его раздражало.

Время шло. Ребятам надоело ждать, и они отправились гулять.

На улице Коля сказал:

— А я думал, что Иван Дмитриевич кирпич чертить будет или вычислять.

— И я, — отозвался Вася. — Только о нем он даже не вспоминает. Он о заводе думает…

Вася вздохнул.

— Эх, дядя Ваня! — вздохнул и Коля. — Читал бы книжки, что ли. О том, что в книжках происходит, думал бы.

— Книжки я ему предлагал.

— Ну и что?

— Не до романов мне, Васька, говорит.

— Слушай, Фатей, а давай мы ему сами про кирпич скажем!

— Говорил я. Он ругается. Это игрушки, говорит. Мне производство нужно.

— Раз он все равно на заводе работать не сможет, давай ему еще о кирпиче скажем. Ведь мы не только твоему отцу поможем, а изобретение сделаем.

— Скажем, только не сегодня, — согласился Вася. — Завтра или послезавтра.

Когда Вася вернулся с гулянья, отец, видимо, спал. Рядом лежали книга и раскрытая тетрадка.

Вася зажег настольную лампу и, делая вид, что собирает к завтрашнему дню учебники, стал наблюдать за отцом, чтобы узнать, спит он или дремлет.

«Спит», — решил он, на цыпочках подошел к отцу и взял тетрадку. На первой странице по верхнему краю была прочерчена линия. Просто линия. Она ни с чем не соединялась и, видимо, ничего не означала. Ниже была нарисована какая-то гармошка или заборчик. Потом какие-то два слова. Одно — «германия», второе Вася не разобрал.

«При чем тут Германия? Почему Германия написана с маленькой буквы?» Так же осторожно Вася взял книжку, перелистал ее. И вдруг сделал открытие: в тетрадке было написано не «германия», а «германий». Германий — химический элемент. «Может быть, это к кирпичу отношение имеет? Надо с Колькой поговорить».

На следующий день ребята твердо решили напомнить Ивану Дмитриевичу о кирпиче.

Не глядя на ребят, к присутствию которых он привык, Иван Дмитриевич что-то писал. Воспользовавшись этим, ребята разложили на обеденном столе все хозяйство, имевшееся в отцовском чемоданчике, нарастили проводки, ведущие от кирпича к лампочке, и включили электроплитку.

Иван Дмитриевич поднял глаза. Посмотрел сначала на одного, потом на другого. Коля уже приготовился было произнести заранее подготовленную с Васей речь, когда Фатеев сказал:

— Видел, все видел, — Иван Дмитриевич вздохнул.

— Папа, так это ж очень нужно… — начал Вася.

— Знаю, все, Василий, знаю. Буду работать…

— И мы будем! — загорелся Коля. — Можем даже сейчас. Уроки вечером сделаем.

— Даже сейчас? — спросил Иван Дмитриевич.

— Мы и ребят из школы приведем! — Вася засуетился, словно собрался бежать за ребятами.

— Ладно, ладно. Без шума и крика, — успокоил их Фатеев. — Прежде чем делать руками, надо поработать головой.

— Ура! — закричал Вася.

— Эх ты, «ура»! — Иван Дмитриевич улыбался.

Это была первая улыбка после операции. И как она осветила комнату!

Глава двадцать седьмая

Гуськом, вслед за экскурсоводом, ребята вошли в обезьянник. От раскаленных батарей парового отопления в помещении было жарко и душно, как, должно быть, бывает в Африке. Обезьяны — животные забавные. Возле их клеток всегда собирается много народу. Пользуясь покровительством экскурсовода, цепочка ребят просочилась сквозь толпу и оказалась возле самой клетки.

Раздался дружный хохот. Одна из обезьянок выхватила у другой полученную от кого-то шоколадную конфету и, сделав головокружительный прыжок, очутилась под самым потолком. Уплетая лакомство, она лукаво поглядывала на подружку, которая, еще не оправившись от неожиданности, растерянно моргала. Придя, наконец, в себя, пострадавшая кинулась вдогонку за обидчицей.

— Вот дает! Вот дает! — восхищался Желтков ловкостью животных. «Ну и дурак же Рем, что не пришел. Неважно, что много раз был, а все-таки здесь, в зоопарке, интересно», — думал Валька.

Стоявшего рядом Олега Зимина тоже забавляли шустрые обезьянки. Он тоже смеялся, но вел себя степеннее Желткова. Олега интересовали виды обезьян. Он рассматривал прикрепленные к клеткам жестяные географические карты, на которых по желтому фону очертаний материков коричневой краской были нарисованы причудливые пятна, указывающие места распространения тех или иных животных.

Женщина-экскурсовод рассказывала о жизни обезьян на воле, на родине, и здесь, в условиях зоопарка. Ребята были очень огорчены, узнав, что нежные, теплолюбивые обезьяны, особенно человекообразные, несмотря на все заботы сотрудников зоопарка, иногда гибнут от туберкулеза.

— Но есть в нашей стране место, — продолжал экскурсовод, — где обезьяны чувствуют себя как дома. Это Грузия, город Сухуми. Там устроен специальный обезьяний питомник.

— Я там был, — не удержался Олег. — Мы летом из Сочи в Сухуми ездили. Обезьяны прямо по дорожкам бегают, балуются: в людей орехи и палки бросают.

Экскурсовод вывела ребят из обезьянника и направилась к пруду с водоплавающей птицей.

Дождило. Нахохлившиеся жители пруда жались к своим домикам или сиротливо стояли на берегу. Ребята остановились у ограды. Рядом с Колей оказался Поликарп Александрович.

Взглянув на учителя, Коля подумал: «Он так на меня смотрит, как будто спросить что-то хочет».

И Поликарп Александрович действительно спросил:

— Ну, как отец Фатеева?

— Иван Дмитриевич уже сидит. И уже работает.

Учитель по привычке протер очки и сказал:

— А мы-то, Никифоров, сомневались в Фатееве. Коммунисты никогда не сдаются!

— Иван Дмитриевич как Маресьев, — оживился Коля.

— Ну, а Миша Птаха у нас как? Все скитается?

Вопрос застал Колю врасплох. Туго бы ему пришлось, если бы, на его счастье, экскурсанты не подошли к выходу из зоопарка. Коля засуетился.

— Мне путевку экскурсоводу отметить надо, — виновато сказал он учителю и отошел в сторону.

На следующий день Поликарп Александрович снова вернулся к разговору о Птахе.

— Плохие вы товарищи, если забыли о Птахе, — упрекал учитель Колю. — Вот скажи, Никифоров, ты уверен, что Миша устроился на завод? Зашел бы к нему домой, проведал.

При мысли о том, что ему придется идти в негостеприимный двор Птахи, настроение у Коли испортилось. «А может, кого-нибудь из ребят попросить?» — подумал Никифоров, но тут же понял, что такого смельчака ему не найти. И вдруг пришла счастливая мысль: «Новенькую! Губину! Она смелая. И, кроме того, у нее портфель Птахи. Предлог — принесла портфель!»

Когда Коля предложил Наташе сходить к Птахе, она почему-то побледнела и, словно испугавшись, затрясла головой:

— Нет! Нет! Не пойду! И ты тоже не ходи!

Но Коля пошел. Во двор он решил не заходить, а, выждав Птаху около дома, как бы невзначай встретиться с ним на улице.

Ждать пришлось долго. Наконец Птаха вышел из ворот и свернул в переулок. Коля направился за ним. Птаха, заметив его, удивился:

— Ты что за мной увязался?

Никифоров нашелся:

— А мне в детский сад зайти надо. Сказать, что соседский мальчишка заболел.

— Тогда пойдем вместе, — согласился Птаха.

Шли молча. Коля долго не мог найти предлог для душевного разговора и, наконец, сказал:

— Ты, Мишка, голубей гоняешь?

— Гоняю. А тебе-то что? Проверить поручили?

И, сам не зная почему, Коля ответил:

— Да, Поликарп Александрович поручил.

— Зачем это ему мои голуби понадобились? Его-то какое дело?

— Ты, Мишка, ничего не знаешь. Ты не знаешь, какой он хороший, Поликарп Александрович. Ты не смейся…

— А я смеюсь? Я сам знаю, что он справедливый мужик.

— Вот слушай, — страстно продолжал Коля, — он мне даже летом в деревню письма из санатория писал. Про то, как ехал, про море, про катакомбы, в которых партизаны прятались.

— Ну и мне писал.

— Что?

— Писал, говорю, и про лестницу и про катакомбы. Только я, дурак, не ответил.

— Конечно, дурак. Почему же не ответил?

— Не буду же я ему писать, что билетами около кино спекулировал!

— Спекулировал?

— Да, спекулировал!

— Правда?

— Правда, — пробурчал Птаха. — Только ты, Никифор, молчи. Это я тебе так, по злости, сказал.