Обман Инкорпорэйтед (сборник) - Филип Дик

В те дни их объединяла Демократическая партия. Отец Дейва Гоулда работал отделочником древесины на мебельной фабрике, носил с собой обеденный судок и ходил в спецовке. А отец Стюарта Хедли был богатым нью-йоркским врачом из верхушки среднего класса, но затем погиб в автокатастрофе. В школе Стюарт носил белую рубашку и джинсы, Дейв – тоже. Они носили обычную одежду, отличаясь от богатых парней с холма, которые щеголяли в дорогих слаксах и свитерах, водили начищенные до блеска машины, были членами студенческих братств и устраивали вечеринки с танцами. Позднее общность одежды и интересов распалась. То, что раньше казалось глубинным родством, переросло в явное расхождение. Оглядываясь назад, Хедли понимал, что собрание Молодежного социалистического союза было для него всего-навсего академической лекцией, изложением идей, как на уроках физики и на шахматных занятиях. Отец Дейва Гоулда был членом организации Индустриальные рабочие мира[53], его избивали и сажали за решетку. Он участвовал в пикетах и раздавал марксистские листовки. А отец Стюарта Хедли был респектабельным врачом с клиентурой, кабинетом и репутацией – степенным профессионалом, который катал жену и детей на «ласале» и был членом Американской медицинской ассоциации.

– Ты слышал хоть слово? – спросил Дейв. – Хоть слово из того, что я говорю?

– Нет, – признался Хедли. – Прости… Умаялся на работе. Пятница – самый тяжелый день недели, вечно работаешь допоздна.

– Все позади. Расслабься.

– Так устал, что даже не могу расслабиться. А завтра – суббота!

– Не понимаю, как можно работать шесть дней в неделю, – сказал Дейв, пыхнув трубкой. – Разве нельзя обратиться в профсоюз работников розничной торговли? Неужели никто не пытался охватить ваш магазин профсоюзом?

– Фергессон скорее закроется.

– Странный тип этот Фергессон. Это не тот мужик средних лет в старомодном синем костюме, жилетке и с часами в кармане? Господи, да он же родом из прошлого века. Практически живое ископаемое.

– Да, это он.

– Он не верит в профсоюзы? Мелкие предприниматели всегда олицетворяют себя с крупным бизнесом. Наверное, он мечтает открыть сеть магазинов?

– Совершенно верно.

– Думаешь, откроет?

– Возможно. Он копит деньги. Какая-то сделка, – задумавшись, Хедли сменил тему. – Жаль, что тебя не было.

– Когда?

– Мы доставляли комбинированный телевизор «ар-си-эй» одному священнику с холма. Огромный дом. Необъятный сад. Будто в монастыре… Видимо, перебрался из Европы. Жена – из этих высоких английских пепельных блондинок. Оба выглядят, как короли.

– Король и королева, – поправил Дейв.

Хедли мрачно уставился в пол и продолжал:

– Мы все установили, поставили на крыше антенну. Когда закончили, Эндертон – так зовут священника – предложил нам выпить. Виски, пиво – все, что захотим.

– Прекрасно, – одобрительно сказал Дейв.

Хедли закипел от гнева.

– Священник предлагает людям спиртное – ты считаешь, это прекрасно?

Хедли вдруг вскочил, пересек комнату и задернул шторы. Едва он вспомнил об этом, как нахлынули чувства – изумление, обида и внезапное отвращение к этому большому дому с неохватным садом и великолепной обстановкой.

– Я думаю, что священники не должны наливать людям спиртное, – сказал Хедли.

– А ты выпил?

– Только из вежливости. Мне захотелось поскорее оттуда убраться. Если священники подают виски, кто же тогда будет удерживать людей от греха? Он даже снял воротничок и надел обычный деловой костюм. Да еще вся эта роскошь… Я думал, священник обязан жить в убогой келье. И он не должен жениться.

– Ты говоришь о средневековых монахах.

Хедли беспокойно зашагал взад-вперед по маленькой освещенной гостиной.

– Я не вижу никакой духовности в том, что у священника есть огромный шикарный дом, жена и спиртное, как у любого другого преуспевающего бизнесмена. Все это… к делу не относится.

– Верно, – согласился Дейв.

– От религии не осталось и следа! Ты идешь в церковь, а священник зачитывает отрывок из бестселлера. Он всего-навсего хороший психолог. Они выходят и говорят солдатам, что убивать врагов – богоугодное дело, что это соответствует христианским заповедям.

Гоулд задумался.

– В школе ты мечтал стереть фрицев и япошек с лица земли, а теперь на тебя не действуют милитаристские лозунги. Забавно.

– Они чересчур поторопились с Корейской войной, – сказал Хедли.

Гоулд ухмыльнулся.

– Да, надо было чуть-чуть подождать, пока не начнется депрессия, и тогда люди с радостью пошли бы воевать. На сей раз они провалили режиссуру.

В комнату ввалились Эллен и Лора.

– Что там насчет режиссуры? – спросила Лора. Обе женщины опустились в кресла, пока на кухне терпеливо запекался ужин.

– Речь шла о войне, – ответил Дейв Гоулд.

– Я не хочу, чтобы вы говорили о войне, – поежившись, сказала Эллен. – Все только о ней и трезвонят: стоит включить радио или телевизор, раскрыть журнал или пробежать глазами заголовки – война тут как тут, – обращаясь к Лоре, она добавила: – Если бы не ребенок, они бы загребли Стюарта. Конечно, у него проблемы с печенью… но почем знать?

– Понимаешь, – сказала Лора в своей наглой, громкой, дурацкой манере, – дети понадобятся им для следующей войны. Они все планируют заранее.

Она громогласно захохотала, откинулась назад и принялась искать сигареты в карманах своего засаленного свитера.

Стюарт взглянул на нее с досадой. Его жена сидела спокойно и невозмутимо, словно она возражала не против самой темы, а против того, чтобы ее поднимали мужчины. Лора имела право балабонить о войне и смерти, так как это женский разговор, который велся женщинами на кухне или в ее окрестностях. Но когда об этом говорили мужчины, нарушалась неприкосновенность домашнего очага и на горизонте маячила угроза настоящей войны. Стюарту Хедли не разрешалось затрагивать страшные темы, тогда как любая другая женщина могла свободно извергать потоки суеверий, бабьих сплетен и брюзжанья. Лора Гоулд, прогрессивная колдунья нового времени, вполне могла садиться Эллен на уши и потчевать ее своим фирменным бредом, встречая с ее стороны не возмущение, а лишь вежливую покорность. Любая женщина во многих отношениях ближе к Эллен, чем он сам. Даже эта грубая имитация женственности обладала своими преимуществами, подразумевала тайные откровения и намеки. Он не мог притязать на некоторые области, не имел права вступать в определенные сферы, даже в собственном доме. Женщины пребывали в другом измерении, куда он никогда не проникал. Это не под силу ни одному мужчине. Женщины воплощали метафизическую сторону этого мира.