Княжна - Елена Блонди

Надо ее убить, решил, жадно разглядывая спокойные плечи, арку ребер над впалым животом, розовые соски небольших грудей, глядящие вверх. И тут же увидел ее холодное, замолчавшее тело, губы, полуоткрытые для поцелуя, который она не почувствует. Убить и оставить так, ворожбой, чтоб не менялась. Мысли прошли мимо, покачивая серыми морщинистыми боками, будто они — слоны. И скрылись, мелькнув ненужностью, несовершаемостью.

— Ты уходишь, — тоскливо сказал Теренций, — уходишь. Это лишь первый танец, жена, дальше будут еще. И с каждым ты все дальше уйдешь от меня, пока не исчезнешь за краем земли. Превратишься в звезду, будешь скалиться с неба, смотри, мой властелин, смотри, что имел и потерял. А я, как дурак, буду плакать по вечерам, глядя в небо, напиваться и сочинять плохие стихи. Но и в этом буду я счастлив. Наверное. Разум мне говорит так. Но разве можно тебя, — он снова оглядел ее, — можно тебя — разумом? Моего не хватает.

— Его хватило, чтоб понять главное. И за это спасибо тебе.

— Не завтра? Скажи, что нескоро!

Она рассмеялась и села, складывая ноги накрест, облокотилась на них обнаженными руками. Волосы свесившись, закрыли щеки, мягко блестя, и Теренций перестал слушать, глядя и думая, надо бы зарыться в них и нюхать-нюхать…

— Не завтра, муж мой. И — нескоро. Подожди, я покажу тебе рыб.

Она спрыгнула с постели и, уйдя к столику, вернулась, снова держа на ладонях стеклянных рыб. Через круглые тулова чуть просвечивали сомкнутые пальцы. Он покивал, разглядывая и смутно дивясь — изумруды оставили ее равнодушной, а тут какие-то стекляшки. И когда, насмотревшись сама, положила их рядом на покрывало, Теренций потянулся и, укладывая ее поверх себя, попросил, зажигаясь от касаний ее рук:

— Ты обещала мне сына, княгиня. Если уж собралась улететь, не забудь, обещала!

Не было бубна, но двоим и не нужен он был. Теренций поворачивал послушное тело, делая то, что делал когда-то, с ней же, и замирал от удивления — какое же оно другое это делаемое, огромное и рвущее душу дикими воплями, накрывающее мир, в котором нет никого — двое, снова двое. Только двое.

И накрытый ими мир милосердно дожидался, когда двое снова достигнут вершины, замерев, стоял, и держал в себе остановленных коз на древних холмах, птиц с завернутым в вираже крылом, мошек с мельтешащими усиками, полураскрытые цветы и пчел, полугудящих над венчиками.

А потом, высушивая любовный пот, признак пришедшего жаркого лета, двинулся дальше, неумолимо вертясь все быстрее.

Огоньки всколыхнулись, вспугнутые торопливыми шагами — кто-то бежал по лестнице и через вскрикнувшего стражника, проламывая повисшую на карнизе штору, ворвался, тяжело дыша и отрывая от себя руки исполнительного раба.

— Княгиня!

Техути, застыв посреди спальни, увидел обнаженного Теренция и смуглое лицо сделалось серым. Грек сел, спуская ноги с ложа, положив одну руку на плечо жены.

— Как ты посмел, раб! А тебе, — он ожег свирепым взглядом стража, размахивающего руками, — плетей, утром!

Египтянин отвел глаза и замер в поклоне. Не поднимая головы, проговорил быстро:

— Прости меня, высокий господин, прости, я бы никогда…

Сидящая за спиной Хаидэ потянула на плечо край покрывала, не отводя глаз от жреца. А тот выпрямился и тихо сказал, с тревогой глядя на ее горящее лицо.

— Только что прискакал гонец, из дальней степи. Твой отец, госпожа Хаидэ, он…

— Что?

— Он пропал. Исчез. Воин сказал, непобедимый Торза убил старого шамана. Племя зовет тебя, Хаидэ, чтоб ты сказала, кто займет место вождя.

Теренций раскрыл рот, собираясь с мыслями, но мимо мелькнула обнаженная фигура жены. Быстро ходя от постели к столику, Хаидэ накинула на себя ночное платье, небрежно скрепила складки пряжкой. Встав на коленки, вытащила из-под ларя на высоких ножках старый потертый мешок, глухо звякнувший монетами. И, пройдя к сорванной шторе, исчезла в дверном проеме. Удаляясь, прошлепали по каменным ступеням быстрые шаги и стихли. И, кажется, сразу с большого двора раздался звонкий сердитый голос, от которого испуганно закудахтали сонные куры:

— Фития! Фити! Проснись, готовь одежду. Лой! Выведи коня.

— Мой господин, — начал Техути, снова быстро кланяясь, но Теренций, закручивая на боку расхристанный хитон, не слушая, быстро протопал мимо.

— Уедет же! Бешеная ослица! Чтоб Гермес надавал ей железной плетью! Хаидэ!

Техути заторопился вслед за Теренцием, не забыв махнуть рукой стражу, мол, сиди тут. И тот остался рядом с сорванной шторой, на всякий случай вытянувшись и не спуская глаз с лестницы.

50

Когда Цапля, резко вздыхивая и мотая узкой мордой, взлетела на гребень полого поднимающегося от степи холма, Хаидэ плавно натянула поводья и сжала коленями горячие бока лошади. Под ней, обрываясь ссыпающейся сухой глиной, берег падал на огромную, уходящую плавным полукругом к небесным краям, полосу песка. И плоские волны, чередой бегущие на берег, казались совсем маленькими с высоты. Княгиня оглянулась. Смирный конь Ахатты топтался рядом, а прочие — десяток всадников в военных плащах, Фития на передке деревянной повозки, затянутой полотном, — остались внизу, у подножия холма.

Привставая в седле, Хаидэ развела руками, говоря кратким языком степного жеста — ищем спуск, ждите. И медленно двинула Цаплю вдоль высокого берега, не подпуская ее близко к кромке обрыва. Обрыв задирался все выше, но Хаидэ повидала такие места, еще когда кочевала девочкой с племенем. И за самой высокой точкой полу-холма, степная часть которого казалась полем рыжей травы, поднятой за край, как платок, а морская стояла вертикально, опираясь на лапы оползней, открылся спуск в седловину. Степь тут прогибалась, делаясь плоской, и в самом низу подкатывала шелестящие травы к ровному песку. Хаидэ махнула рукой черным зернышкам оставленных позади спутников. И пригнувшись к шее лошади, полетела вниз, слушая, как то глухо, то звонко копыта простукивают тайную глину и тайные плоские каменные поля — все укрытое сверху шкурой травы. Солнце, которое в окрестностях полиса летом садилось в воду, тут закатывалось за обрыв, бросающий на море черную огромную тень. И только в седловине ему было свободно, потому травы в ней горели ровным золотым светом и волны несли на головах сверкающие солнечные цепи, обрушивая их на светлый песок.

Спрыгивая на траву, Хаидэ кинула повод на колючий куст дерезы и пошла на песок, увязая в нем мягкими кожаными сапожками. За ней, оглядываясь, шла Ахатта. Сев почти у полосы прибоя, где валялись белые от соли и солнца ветки, косточки птиц и черные, смятые волной, старые яблоки, принесенные издалека, Хаидэ быстро расшнуровала сапоги и скинула их, шевеля пальцами босых ног.