Орсиния (сборник) - Урсула Ле Гуин

— Это произошло в тюрьме? — не унималась Лаура. — Пока ты там был, да?

Он ответил не сразу.

— Знаешь, я вообще не мог там думать как следует. Ни одна мысль в голове не удерживалась. И там всегда было темно. Самым близким к Богу занятием для меня там была математика… Да и она не очень-то помогала. А знаешь,

что действительно помогало? Далеко не всегда, правда, но все же… Совсем не мысли о Боге. О Нем мне вообще думать не хотелось. А хотелось мне вспоминать о том, как вода в лодочном сарае летним полднем бывает словно подсвечена снизу. Или о наших тарелках… обыкновенных обеденных тарелках, которыми мы пользовались не далее как вчера. Если мне удавалось представить себе эти тарелки, я чувствовал, что могу жить дальше. Вот и все, что касается моей тамошней духовной пищи…

— Если не считать того, что дом созиждет Господь, — прошептала Лаура с улыбкой.

Он не совсем понял, что она имела в виду, но говорить ему больше не хотелось: слишком большого напряжения требовали от него даже малейшие воспоминания о Сан-Лазаре, хотя рассказать хоть что-то о тех ужасных годах Лауре было для него большим облегчением. Дальше они ехали молча.

В часовне Святого Антония уже собрались прихожане из Вальторсы: Пьера, Берке Гаври, Мария, две-три горничных и кучер Годин. В маленькой часовне было ужасно холодно и царил какой-то серый полумрак. Пока шла месса, Итале садился, вставал и преклонял колена со всеми вместе. И только когда отец Клемент затянул «Credo in unoom Deoom!»,[35] ему вдруг захотелось рассмеяться от неожиданно охватившей его радости. Он понял, что имела в виду Лаура. Он понял, почему она могла сказать: «Моя свобода — это ты», понял то, чего не понимал раньше: это она — его свобода, и нельзя насовсем покинуть свой родной дом, пока он у тебя есть, пока у тебя есть такой дом, который ты всегда можешь покинуть. Ибо кто строит этот дом, для кого он построен, зачем его так берегут?

После службы отцу Ктементу, как всегда, захотелось поговорить с Лаурой. Итале ждал сестру на крыльце часовни. Старая Мария и горничные из Вальторсы тоже стояли на крыльце и ждали Година и Гаври, которые должны были подогнать к крыльцу повозку. Вскоре из церкви вышла Пьера, кутаясь в шаль. Она, быстро глянув на Итале, как всегда, вежливо поздоровалась и прошла мимо, спустившись с крыльца навстречу ветру и дождю. Но идти ей, собственно, было некуда, так что она остановилась посреди грязного двора у церковных ворот и стояла спиной к ним, маленькая, гордая, прямая. Итале подошел к ней.

— Почему бы тебе не подождать на крыльце?

Она не ответила и не обернулась.

— Ты все-таки лучше уйди под крышу, а я здесь постою, хорошо? — сказал он ласково, хотя и чуть насмешливо.

Она вскинула на него свои ясные глаза. Похоже, она плакала. А может, глаза ее просто слезились от ветра?

— Как хочешь, — промолвила она тихо и вернулась на крыльцо. Наконец Гаври подогнал повозку, обитатели Вальторсы уселись в нее, и повозка покатилась по знакомой дороге под соснами.

А Итале все стоял, опершись об ограду, и смотрел на озеро, на темные далекие горы. Ветер слепил глаза. Серые тучи быстро неслись прямо над головой, бесконечные, как бурный поток, но абсолютно бесшумные. Итале почему-то вспомнил небо над тюремным двором Сен-Лазара и о том, как во время прогулок над ним всю зиму неслись такие вот тучи — одну зиму, вторую, третью… Ко всему равнодушные, безучастные, прекрасные тучи… Нет, беречь в этой жизни ему было нечего. Жизнь пролетала, как эти тучи. Кто-то путешествует, кто-то остается дома, и порой они все же случайно встречаются, и в этих кратких встречах заключена вся цель путешествий первого и все верное ожидание второго. Но и то, и другое подобно — по форме и движению — серым тучам в небесах…

В нескольких метрах от Итале, за калиткой церковного кладбища, лежала могильная плита, на которой было начертано имя его деда, его, Итале, имя. И он вдруг вспомнил то мгновение — когда вчера вечером все сидели в гостиной, а он вошел и стал тихонько пробираться к камину, и отец сказал ему: «И ты здесь, Итале?» Вчера эти слова всколыхнули в нем еще свежие, страшные воспоминания. Но сейчас это уже не казалось ему таким ужасным. «Да, я здесь», — сказал он ветру.

Наконец Лаура вышла на крыльцо, и он поспешил за часовню, чтобы подогнать двуколку. Когда они ехали назад, ветер стал слабее, небо посветлело, дождь почти перестал и что-то тихо шептал над дорогой, пеленой проплывая над лесом и озером. Горы были полны таинственных звуков.

Зима была очень сырой, но снега выпало мало, и весна пришла рано. Уже к середине марта, когда северные ветры расчистили небо, лес покрылся зеленоватой дымкой, на концах темных ветвей проклюнулись молодые листочки, и такой же ясный зеленоватый свет волнами лился от озера по утрам, особенно в ветреную погоду. Поскольку в день весеннего равноденствия с утра лил дождь, Лаура и Итале отложили задуманную давно поездку в Эвальде, надеясь, что скоро наступят погожие деньки. Однако до начала апреля дожди шли, практически не переставая, и за это время Лаура успела, не посоветовавшись с братом, пригласить буквально всех поехать вместе с ними в Эвальде, в том числе и Санджусто. Даже старый граф Вальторскар принял ее приглашение. Итале очень рассердился. Он предвкушал, что эта поездка будет такой, как в детстве, — то есть они поплывут туда одни, на заре, в маленькой лодке, соблюдая все правила давно установленного ими ритуала, который для них всегда означал начало настоящей весны. Ему казалось, что и Лаура думает так же. Но теперь эта немного таинственная поездка превращалась в обыкновенное развлечение, в пикник на том берегу озера у входа в пещеры. Все это совершенно бессмысленно. Да к тому же, несомненно, придется испытывать определенное напряжение, поскольку Пьера тоже поедет. С тех пор как он смотрел вслед ее повозке, медленно удалявшейся под соснами от часовни Святого Антония в тот зимний день, он чувствовал, что непременно должен объясниться с нею, но совершенно не представлял, что именно хочет ей сказать, да и догадаться о том, что бы она хотела от него услышать, был не в состоянии, поскольку сама Пьера вообще не желала с ним разговаривать.

Пять человек — это для «Фальконе» было слишком много, и было решено плыть на «Мазеппе». Это была последняя соломинка. Итале категорически отказался плыть на тот берег на такой корове! Нет, он поплывет только на своей собственной лодке и сам будет ею править! Он так и заявил тоном, не терпящим возражений. Так что в итоге он действительно тем апрельским утром плыл на «Фальконе», на четверть мили обогнав тяжеловесную «Мазеппу». И на руле у него сидела Пьера.

Они проплыли не меньше мили, прежде чем произнесли хоть слово. Да и то Итале говорил ей лишь, куда повернуть руль, пытаясь поймать свежий попутный ветер. Теперь «Фальконе» уверенно летела по волнам, и дом, оставшийся позади, становился все меньше, прячась в тени огромной горы Сан-Дживан. Грохот водопада уже на середине озера стал слышен довольно отчетливо, такая вокруг стояла тишина. Пьера не выпускала из рук весло и смотрела назад. Итале был виден лишь ее темноволосый затылок.

— Жаль, что ветер такой слабый, — сказала она вдруг. — Если бы он был посильнее, можно было бы плыть так до самого Кьяссафонте!

— Чтобы туда доплыть, даже при попутном ветре понадобится целый день, — откликнулся Итале.

Она посмотрела на него: он, скинув куртку, встал на ноги и принялся распутывать чалку. Худой, длинноногий, он держался уверенно, и яркое апрельское солнце играло в его волосах, грея ему спину и руки, сверкая на озерной воде у него за спиной, скользя по горным склонам на той стороне озера. Ветер ерошил каштановые волосы Итале, которые снова отросли и падали ему на глаза; и он откидывал их назад хорошо знакомым ей жестом.

— А кто-нибудь плавал отсюда до Кьяссы?

— Пьер Сорентай как-то раз отправился туда на веслах, да едва успел от деревни отойти и на скалу налетел.

— Хой! Хой! Эй, на «Фальконе»! — донесся до них голос графа Орланта.

— Вон там папа руками машет и что-то кричит, — засмеялась Пьера.

— Может, повернем?

— Нет уж, — решительно заявила она. И действительно, вскоре крики, доносившиеся с «Мазеппы», прекратились. — Надеюсь, они там не тонут? — насмешливо сказала Пьера, все же вглядываясь в силуэт «Мазеппы».

— Нет, конечно. Просто они нам завидуют, — сказал Итале; на душе у него становилось все легче, словно этот ветер и солнечный свет уносили прочь все мрачные мысли. Вот только ветерок, к сожалению, начинал стихать. Озеро лежало впереди, гладкое как зеркало.

— Нам, наверно, придется дальше идти на веслах? — спросила Пьера.

— Возможно. Особенно когда зайдем с подветренной стороны Охотника.

— Такая тишь!.. Точно в воздухе плывешь…