Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

бы еще ночью приперлась. Из-за ерунды… Не волнуйся. Я уже договорилась. Ты у нее не залеживайся, лапочка.

После этого все пошло как по расписанию. Татьяна помылась в ванне, надела чистое белье, выпила предложенные Наташей успокоительные капли. Татьяна окончательно утешилась. Уже ни от чего не захватывало дух, когда Татьяна двигалась по улицам, отыскивая нужный дом. Всего раз перед дверью, за которой Татьяну ждало неизбежное, по спине прошел холодок.

Квартира была обыкновенная, хозяйка тоже. Чистенькая, аккуратная женщина. Постарше Татьяны лет на пять. Она внимательным, но неназойливым взглядом смерила Татьяну, усадила за стол, дала полистать журнал мод.

Потом спокойно, вроде бы даже без всякого интереса расспросила обо всем, что касалось предстоящего дела.

Посмотрев вслед хозяйке, уже одетой в белый халат, Татьяна закрыла глаза. И сразу увидела Никиту, сидящего в неприютно голой комнате; до того отчетливо виделся он Татьяне, что хоть окликни его, одинокого, брошенного всеми. «Никитушка!» — беззвучно позвала его Татьяна, и почудилось ей: в ответ он коротко, сдавленно вскрикнул.

Запахло лекарством. В соседней комнате негромко стучали инструменты.

Татьяна осмотрелась. И ничего, что могло бы запомниться, не нашла. Все было магазинное: блестящая, без пятнышка мебель, телевизор, ковры. Одна лишь квелая герань на подоконнике — единственный свидетель.

Татьяна прислушалась. Из тишины соседней комнаты надвигалась на нее до зябкости ощутимая неотвратимость. Татьяна не дрогнула, ни о чем не подумала, она как бы находилась во власти чужой воли, которая, перестав мучить Татьяну, теперь только направляла ее.

Хозяйка вышла к ней, подала чай, конфеты. Татьяне показалось, что она приглянулась хозяйке, потому та одаривает ее еще и усыпляющей улыбкой.

— Поздновато, конечно, пришли, — сказала хозяйка. — Но ничего страшного, все сделаем как надо…

— Да я ведь не помышляла… — охотно отозвалась Татьяна. — Так получилось. Хотя у меня уже трое.

— Наверно, трудности в семье…

— Мужа моего забрали. Может, надолго… Как теперь без него…

— Забрали? — тихо спросила хозяйка.

— По подозрению в краже.

— Следствие ведется?

Татьяна, подтверждая, кивнула. Она сочла, что, если сама Наташа была здесь, хозяйке давно все известно. Только когда хозяйка села на стул в отдалении, Татьяна догадалась, — вышел промах. Видно было, как хозяйке тревогой исказило лицо. Она успела сбросить халат, мяла его в руках.

— В таком случае, простите, мы разойдемся по-хорошему, — сказала она. — Я вас хотела выручить, но без риска…

— Что вы… — приподнялась Татьяна.

— Нет, нет. — Хозяйка приложила к губам палец. — Разговор окончен. И Наташенька хороша!

Она уже не скрывала раздражения. Резко, сердито встала, давая Татьяне понять, что уговаривать ее нет смысла.

На улице в глаза Татьяне полоснул яркий свет. День выстоялся до звонкости, отовсюду слетались непривычно громкие городские шумы. Татьяну даже повело от них из стороны в сторону.

Она с трудом добралась до видного на углу автомата с газированной водой, долго не могла попасть монетой в узкую щель. Когда железная поилка с шумной утробной натугой выцедила из себя желтоватую струйку, Татьяна поднесла стакан к пересохшему рту, но попить не смогла — стакан прыгал в дрожащей руке.

Татьяна стыдливо поторопила себя дальше, еще не зная куда. Она устала. Но усталость эта была иной, чем та, которая наливает руки и ноги мягкой томящей болью. Она была внутри, горячая, сжигающая. Там же, глубоко в Татьяне, жглась обида: надо же, вот так глупо поймалась, тем самым обманула того, кто, может быть, сильнее, чем она, ждал уготованное ему, кого она, как теперь внушила себе Татьяна, несла не на худшее — на избавление от мук.

Татьяна, сама того не замечая, очутилась возле дома Наташи. Она не знала, радоваться или плакать ей, зато с горькой ясностью осознала другое: она пережила все страхи и сердце ее закалилось. И все-таки она низко опустила голову, входя в Наташину квартиру. Не осуждая, не жалея ее, Наташа убежала в комнату, где громко играла музыка. Татьяна застала ее среди беспорядка: на полу, на креслах валялась одежда. Видать, Наташа выбирала, чем бы набить чемодан, тут же стоявший. Сейчас она пила вино.

— Остальное трын-трава, — пропела она невпопад музыке. — Знаю, лапочка, проболталась. Это я, дура, не научила тебя язык за зубами держать. В общем-то, бабенка просто перестраховалась. Чтит уголовный кодекс. Не вешай носа, Татьяна, я еще одно место знаю… За два дня, пока я собираюсь, все обтяпаем. Держи!

Она протянула Татьяне большую рюмку, полную вина. Повинуясь, Татьяна выпила, удивилась — вино показалось ей безвкусным…

Смеркалось, когда Татьяна возвращалась домой. Из-под ног ее то и дело уходила влево-вправо узкая бетонная дорога. Впервые за последнее время Татьяна шагала по ней, не укрываясь от людского глаза. Только никто не попадался навстречу.

Небо остывало, оно, синее-синее, опадало вниз сумерками, в которых еще видна была медленно парящая паутина…

Уловив гул нагоняющей машины, Татьяна на какое-то время оцепенела. Гул этот она вроде уже слышала раньше, надо было вспомнить, где и когда.

Она скользнула на обочину, успела почувствовать толкнувший в спину ветерок, но не успела разглядеть, знакомая ли ей желто-синяя машина пронеслась мимо.

Татьяна свернула к лесу. В глубине его раскатисто, торопливо гремели выстрелы. Как раз в том месте, где над лесом еще держалась заря. Света от нее охотникам было вдосталь, чтобы бить птицу, пока небо сплошь не застит тьма. Раньше в охотничью пору, выходя из дому спозаранку, Татьяна натыкалась на птиц, подстреленных и не подобранных. Поднимая, взвешивая в руке иную птицу, изувеченную до неузнаваемости, со страхом спрашивала себя: сколько зарядов надо всадить в этот комочек, чтобы мяса в нем было меньше, чем дроби? И сейчас, прислушиваясь к ружейной пальбе, Татьяна догадалась: бьют в азарте, не помня себя.

Лес, в котором деревья были черны и угрюмы, обступил Татьяну. Только что видная заря угасла, кончина дня наступила так быстро, что Татьяна остановилась, не решаясь идти дальше. Вдруг сверху, сперва выбелив небо, сквозь поредевшие кроны заструился призрачный лунный свет. Лес будто сдвинулся. Каждая веточка, каждый лист оживали, отбрасывали куда попало мягкие тени.

Еще один запоздалый выстрел вспугнул тишину, и все — по земле растекся долгий ночной покой.

Татьяна выбралась на поляну, одолела заросший осокой овраг, боясь дыханием выдать свое присутствие, неслышными шагами забрела на маленькое, ничем не огороженное кладбище. Внезапно ее прорвало.

— Матушка-а! — припала Татьяна к немому стынущему холмику. — Матушка моя…

Не первой белой метелью заметало землю, когда Никиту Храмова освободили из-под стражи. Как назло, метелица заслонила от Никиты просторы, снившиеся ему в неволе.

В областном городе, куда его еще осенью перевели вместе с материалами предварительного следствия, Никита сел на