Хищная книга - Мариус Брилл

Молодой человек довольно долго смотрел на меня.

— Понимаю. Ваш пытливый ум на этом не успокоится.

— После таких долгих усилий — нет.

— Что ж, чтобы удовлетворить ваш интерес, думаю, я могу кое о чем рассказать.

— Я был прав, Министерство любви действительно существует?

— И да, и нет. Я имею в виду, что в каком-то немаловажном смысле оно сохранилось до сих пор, и, если бы не определенные события в начале девятнадцатого века, вы со своими выводами попали бы в самую точку. Еще чаю?

Кода

ВОТ И ВСЕ, ПО-МОЕМУ. СЕЙЧАС, КОГДА Я СЛУШАЮ ЭТУ вечную симфонию человеческих голосов, мне словно бы не хватает в ней привычной счастливой гармонии, оркестр лишился одного инструмента, и в музыке теперь всегда будет звучать нежная печаль. Она больше никогда не тронет меня так, как раньше, когда я думал, что могу различить тот голос, ее голос. Но теперь есть еще вы, и вы всё знаете, и мы с вами, что бы ни происходило, обрели нечто, что останется с нами, пока мы этого будем хотеть, что будет противостоять времени, возрасту, пространству, материи и всему миру. Назовите это любовью, назовите это памятью; это вечно. Назовите это романом — но я всегда буду с вами, и вы всегда будете со мной. После этого мы с вами уже не материя, не инертная масса вещества, а содержание, то, что действительно живо, потому что живет в душе, вне плоти, вне страниц. Это любовь. Можете выкинуть меня, бумагу с типографской краской и картон, но вам никуда от меня не деться.

Таким образом, как я полагаю, нам больше нечего сказать друг другу, за исключением, да, может быть, за исключением того, что вам хочется узнать, как я попало туда, где наши пути пересеклись. Просто для полноты картины. Помните, где вы на меня наткнулись? Так вот, мысленно представьте себе это же место действия немного раньше, на несколько часов, а может быть, и недель. Но тогда женщина с изумительно пышными белокурыми волосами, упругой, тяжелой грудью, покачиваясь на каблучках, отточенных, словно фразы в рекламе пива, толкала инвалидное кресло с мужчиной, закутанным в одеяло так, что только голова торчала. Они подошли к тому месту, где вы нашли меня — мы с вами знаем, где это было, — и осмотрелись по сторонам. Женщина достала из-под одеяла книгу. Она положила меня туда, украдкой, чтобы никто не заметил. И повезла коляску прочь.

— Ты по-прежнему любишь меня, даже таким? — спросил он, когда они отъехали.

— Ты идеален. Особенно теперь. Конечно, я тебя люблю.

Вертикаль страсти

Теория заговора

Не стану утверждать, будто бы нижеследующее изложение точно воспроизводит все, что с присущей ему непринужденностью рассказал мне молодой человек в том тихом кабинете. Но можно надеяться, что оно ознакомит вас с основными характерными особенностями в функционировании той системы, которую я до нашей беседы представлял себе чисто умозрительно.

Во все время рассказа молодой человек не переставал улыбаться, поднимая свою чашку из прозрачного фарфора с грациозностью гейши и отпивая так бесшумно, что чай, казалось, попадал в его уста посредством левитации.

— Разумеется, описанная вами система имела международную историю, она не была разработана исключительно британским… как вы это называете? — Он пролистал мою рукопись. — …британским Государством. Какое-то неприятное слово… Мы, специалисты, предпочитаем называть это Комитетом.

— И пусть любовь не была британской по происхождению, но, как и со многим другим в мире, именно мы внесли главный вклад, изменив оргструктуру любви и превратив ее в то, чем она является сегодня, во всемирный стимул, — продолжал он.

— И этот вклад был… — поинтересовался я.

— Приватизацией.

— Мы, э-э, британцы, приватизировали любовь?

Молодой человек кивнул, поджав губы:

— Полностью. Вы должны понять, что поддержание эмоции любви, как бы его ни осуществлять, становится слишком трудной, слишком грандиозной задачей для Комитета, особенно с учетом требований, которые предъявляет постоянный рост населения и тому подобные факторы. Можно напечатать побольше денег и выиграть войну, но массовая пропаганда требует множество ресурсов, специалистов, издателей, распространителей, мучеников, пророков и так далее — словом, целую индустрию массмедиа. «Государство» просто не сможет быть всемогущим, когда это потребуется В начале девятнадцатого века любовь пошла с молотка, а через несколько лет большинство цивилизованных стран, все еще культивировавших ее, последовали нашему примеру…

К этому времени я настолько запутался, что сидел тихо, словно в коконе. Молодой человек вздохнул с тем фальшиво снисходительным терпением, на какое способна только юность, и попытался объяснить суть:

— Вы были правы относительно государственного регулирования эмоции любви. Знатные дамы, потом короли и князья создали миф о любви и убедились, какими необоримыми чарами он покоряет человеческие сердца, сердца их подданных. Своей стабильностью Британская империя обязана романтике. Империя была построена на неверно истолкованных идеях рыцарства. Мифологема рыцарства появилась в эпоху куртуазной любви. Наша армия столетиями носила пламенно-красные мундиры, словно наши воины были неуязвимы, ибо правы перед Богом. Что полностью основывалось на романтической фантазии, будто бы в рыцарском поединке побеждает правый, а не сильный. Образ английского джентльмена, хладнокровного, невозмутимого, вежливого и отстраненного, основан на той же иллюзии, на полностью выдуманных рыцарских качествах. Реальные средневековые рыцари насиловали, жгли и грабили при любой возможности. Но этот рыцарь, прообраз джентльмена, созданный в романтической литературе, до сих пор с нами. Нам до сих пор нравится думать, что мы можем быть похожи на него. Мы даем себя увлечь своему воображению и не хотим признавать суровые реалии жизни. И только потому, что страна наша так богата благодаря безжалостной эксплуатации природных ресурсов наших колоний, может наш народ позволить себе тешиться такими экстравагантными фантазиями, как рыцарство и любовь. Летом ли, весной ли — воображение умирающих с голоду африканцев даже на минуту не посещают мысли о романтической любви. Им не до того, чтобы фантазировать. Наше романтическое мировоззрение всеми силами игнорирует невзгоды и тяготы. Это наркоз, да, это наркотик, опиум. Любовь — наши лепестки лотоса. Съев их, мы забываем, мы забываем обо всем на свете.

Тем не менее эта фантазия в нашей жизни остается активной и доминантной составляющей. В нашей стране читают больше, чем в любой другой. Мы — народ эскапистов. Читателей и мечтателей. У каждого из нас где-то таится своя романтическая мечта, свой романтический домик в деревне с романтическим садом из роз. И это относится не только к нам. Америка вскормлена и вспоена «американской мечтой», которую до сих пор срыгивает.