Дэви. Зеркало для наблюдателей. На запад от Солнца - Эдгар Пенгборн

Медленно подкатил поезд. В кабине машиниста я заметил двух человек, еще один сидел в вагоне, рядом с дверью в кабину. Неужели на случай внезапной смерти кого-то из машинистов?.. Я вошел в вагон. Там ехало всего двое — женщина, беззвучно шевелящая губами, и негр с застывшим лицом, пристально изучающий носки своих туфель. Они сидели в противоположных концах вагона. Когда я вошел, оба тревожно посмотрели в мою сторону: по-видимому, мне надо было либо сесть посередине, либо уйти в другой вагон. Я сел посередине.

На Сто двадцать пятой улице я вновь поднялся на Верхний Уровень Лексингтон. Там было всего несколько прохожих. Они спешили так, словно выполняли ужасно срочное государственное задание и старались держаться подальше друг от друга. Заглянув в большие окна офиса Партии органического единства, я не заметил там никаких признаков жизни. Около входа меня остановил полисмен.

— Работаете здесь?

— Нет. А разве закрыто?

Он говорил с утомленным терпением человека, вынужденного до отвращения повторять одну и ту же фразу.

— Все публичные собрания запрещены. Впускаем только служащих офиса.

— А вы, случаем, не знаете в лицо мистера Келлера?

Он смерил меня ледяным взглядом. Перед ним стоял Санта-Клаус, и, возможно, поэтому он сдержался.

— Мистер, я никого из них не знаю. Я просто работаю здесь. Вот здесь, на тротуаре. Впускаем только служащих офиса.

— О'кей, я не пойду туда. Но… ну… вы руководствуетесь только правилом насчет публичных собраний, не так ли? Я имею в виду, это не связано со слухами по поводу этой Органической партии?

Он был громадным, спокойным и очень несчастным ирландцем. — О каких слухах вы говорите?

Дрозма, я никогда не узнаю, правильно ли я поступил. Это был порыв, вызванный скорее эмоциями, нежели разумом. В моем поступке проявилось желание по-человечески насладиться местью: я слишком долго не был в Северном городе.

— Разговор я слышал в метро, — сказал я. — Да и в других местах тоже шепчутся… У меня нет ничего общего с этой чертовой Партией органического единства, но я немного знаком с Келлером. Он работает здесь, и я хотел спросить его насчет распространяющихся слухов.

Он был монументально спокоен.

— О каких слухах идет речь?

— Черт, вы тоже должны были слышать об этом. — Я старался выглядеть не более чем глупым старым страдальцем. — Речь идет о том парне… Уолкере, который прыгнул с крыши, из сада Макса. Кажется, это случилось в пятницу, на прошлой неделе.

В нем тут же проснулась бдительность. Кроме того, когда я произносил последние фразы, мимо нас проходила какая-то женщина весьма солидного вида, и я не уверен, что она не остановилась послушать наш разговор. По крайней мере, мне показалось, что остановилась.

— Говорят, — продолжал я, — будто у Уолкера в руках была пробирка, а в ней не то клопы, не то вирусы, не то еще какая-то гадость. И говорят, будто Уолкер перед тем, как прыгнуть, бросил пробирку вниз.

Это дошло, я знаю. Секунду он смотрел на меня. Во взгляде его, кажется, мелькнул ужас, а потом он прогрохотал:

— Я не стал бы распространять подобную чушь.

— Я бы тоже не стал. Но другие говорят. Я только что слышал в метро, как один парень рассказывал другому. — Я пожал плечами и зашагал прочь. — Ладно, черт с ним! В любом случае, Келлер не сказал бы мне правду.

Я уходил неспешно, беспокоясь, как бы он не остановил меня для дальнейших расспросов. Он не остановил. Наверное, я достаточно убедительно разыграл из себя старого идиота. Краем глаза я заметил, что он направился внутрь здания… Надеюсь, к телефону. Не знаю, Дрозма, возможно, все произошло из-за старого бездельника, лежащего в сточной канаве. Или из-за золотистого малыша-спаниеля. Конечно, Наблюдатель не должен совершать подобных поступков, но вынужден признать, что я с большим удовольствием сделал бы это снова.

Я шел в сторону западного конца Сто двадцать пятой улицы.

Не могу я осознать случившегося в целом, Дрозма. Пока не могу, а возможно, не смогу и никогда. Я понимаю — только рассудком! — что из-за слепого безумия некоторых и почти неосознанной покорности многих человеческие существа снова и безо всякой уверенности на благополучный исход попали в большую беду. Я знаю (в теории), что разумно обустроенное общество способно выявить и изолировать типов, подобных Джозефу Максу, прежде чем они сделают свое дело. Впрочем, кто может смоделировать такое общество в своем мозгу или рассказать, как создать такое общество? Изучая человеческую натуру, часто болезненно инфантильную, мы видим, что люди не хотят взглянуть на себя со стороны, но это представляется слишком простым выводом. Ведь самопознание, если оно достигнуто в каждом поколении не более чем кучкой людей, является просто средством достижения некоего конца, догадаться о природе которого не хватит мудрости ни людям, ни марсианам. Я прекрасно понимаю все это, но из сегодняшней мрачной прогулки могу вынести только не связанные друг с другом картины.

Пара — это маленькая негритянская девочка, — примерно тех же лет, что и Шэрон, когда я познакомился с нею, — врезавшаяся в меня на сто двадцать пятой. У нее были широко открытые, сухие глаза.

— Простите, мистер, — сказала она. — Я не заметила вас. Мой папа умер.

Она споткнулась и я ее поддержал. По-моему, она не заметила и этого. Механически переставляя негнущиеся ноги, она пошла прочь, а я изо всех сил боролся с желанием догнать ее и сказать… Что я мог ей сказать? И о чем ей было со мной разговаривать? Разве я мог оживить ее отца?

Я поднялся со Сто двадцать пятой улицы на Эспланаду. Всего в нескольких кварталах отсюда маленькая пробирка…

Скоростной лифт в «Зеленой Башне» не работал. Зато работала куча лифтов самообслуживания, и не было недостатка в энергии. Пока… Я воспользовался одной из работающих кабин и вскоре стоял перед дверью Кельнера. Стоял и ни о чем ни думал. Как будто ждал некоего сигнала, который, конечно же, никогда не раздастся. Под звонком все еще висела табличка с именем Абрахама. Я снял ее и положил в карман. Прикосновение холодного металла — совершенно случайно — напомнило мне, что я до сих пор ношу с собой пистолет Мириам. Затем — и тоже случайно — я ткнул кнопку звонка. Сейчас будет использована одна, а может быть, и обе мои гранаты. Обе — в том случае, если за дверью Кельнер и Николас. Или если я буду серьезно ранен — так, что не останется возможности скрыться.

Я вдруг вспомнил, что уже несколько дней не пользовался дистроером запаха. Это казалось неважным. И хотя я знал, куда пойду, когда Абрахам отправился в Бруклин, это все равно осталось неважным. Николас открыл дверь. Он узнал Уилла Майсела, и в его изумленных глазах вспыхнула неприязнь, раздражение, суровость… Впрочем, он тут же понял всю неуместность этих эмоций, потому что я захлопнул за собой дверь и мой запах достиг его носа. И тогда, с трезвым спокойствием, я сказал: