Горменгаст - Мервин Пик

— Природа, природа, — воскликнула Ирма презрительно — Ты что, думаешь, я боюсь ее? Плевать я хотела на нее! Пускай забавляется так, как ей нравится!

— Кстати, ты ведь сама — часть природы, — сказал муж после непродолжительного молчания.

— Не говори ерунды, мой глупенький.. мой глупенький... — Ирма, не найдя нужных слов, замолчала.

— Ну, скажи же, скажи, кто я? — пробормотал Рощезвон. — Выскажи все, что у тебя на уме, все, что есть в пустой женской головке. Ну, назови меня глупым стариком, как это всегда делаешь, когда сердишься на меня по какому-то другому поводу! Если ты не сама природа или не ее часть, что же ты тогда есть, черт подери?

— Я женщина! — взвизгнула Ирма, глаза которой наполнились слезами. — А мой дом... а мой дом под... под... водой... затоплен этой гадкой водой!

С огромным усилием Рощезвон передвинул свои тощие ноги и свесил их с края гамака. Когда ноги нащупали пол, старик с трудом выбрался из гамака и неуверенно двинулся, шаркая ногами, по направлению к жене. Он считал, что совершает исключительно благородный поступок — ему было так удобно в гамаке, а он, несмотря на то что его рыцарский поступок наверняка не оценят, вылез из него! Но что поделаешь, такова жизнь! Иногда приходится делать вещи, необходимые для поддержания своего духовного статуса, но помимо этого, эмоциональный всплеск жены нарушил его спокойствие. Требовалось что-то предпринять. Ну почему она производит такой пренеприятнейший шум? Ее голос вонзался ему в мозг, как нож.

Но какими жалкими были ее выпади против Природы! Как его жена невежественна! Словно природа должна была остановить подъем воды сразу, как только та стала подбираться к ее будуару! Словно воды потопа должны были замереть и зашептать «Стой, тшш, тихо, это комната Ирмы, все здесь цвета лаванды и слоновой кости»... да, лаванда, слоновая кость... угораздило же иметь такую жену... ей-Богу и все же... и все же... Испытывает ли он к ней только жалость или какие-то еще другие чувства? Рощезвон не мог бы ответить на этот вопрос.

Подойдя, он сел рядом с женой, примостившейся на крошечном диване, стоявшем под маленьким окошком у самого потолка, и обнял ее за плечи своей длинной, разболтанной рукой. Ирма вздрогнула, напряглась, но тут же расслабилась и не попросила мужа убрать руку.

В маленькой комнатке почти на вершине огромного Замка, раскинувшегося гигантским каменным телом, артерии которого были наполнены водой, сидели рядом старик и его жена и смотрели на стену напротив них, на которой обвалившаяся в одном месте штукатурка оставила темный след, по своей форме напоминавший сердце.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Нельзя сказать, чтобы Фуксия не сопротивлялась черной меланхолии, которая все более охватывала ее, но она все чаще поддавалась приступам подавленности и крайнего уныния.

Эмоциональная, любящая, хотя и несколько меланхоличная девочка имела все данные для того, чтобы стать вполне счастливой женщиной, но ей не хватало жизнерадостности. И все, что произошло с ней, изгнало из ее груди всех ярких и светлых птиц ее души, которая, несмотря на свою предрасположенность к счастью, была более склонна к тьме, а не к свету. Казалось, что Фуксия специально была выбрана судьбой для того, чтобы обрушить на нее тяжелые удары.

Ее потребность в любви так и не была удовлетворена, ее любовь к другим осталась никому не известной и невостребованной. Цветы ее души, никем не увиденные, увядали в темноте. Ее душа широко раскинула свои зеленые густолиственные ветви, но никакие усталые путешественники не проходили и не отдыхали в их прохладной тени и не вкушали ее сладостных плодов.

Постоянно оглядываясь в прошлое, Фуксия видела лишь чреду злоключений, выпадавших на ее долю; несмотря на свой титул, Фуксия мало значила в глазах Замка, она была никому не нужной, неприкаянной, одинокой. За свою жизнь она испытывала теплые чувства лишь к старой няне Шлакк, к своему брату Титу, к Доктору Хламсливу и, как ни странно, некоторым образом к Флэю. Няня Шлакк и Флэй были уже мертвы, Тит очень сильно изменился. Брат и сестра любили друг друга, но между ними встала стена отчуждения, нечто такое, что ни он, ни она не были в состоянии разрушить.

Оставался, правда, Доктор Слив, но после того как начался потоп, он был так занят, что, даже если бы она и отыскала его, у него не было бы времени на нее. И желание поговорить с последним из тех людей, которых она могла отнести к друзьям, уменьшалось с каждым новым приступом черной депрессии. Не зная, к кому обратиться, она застыла в себе, закрылась от мира, погрузилась в переживания, порожденные жизненными неудачами и разочарованиями. Однажды, когда, не будучи в состоянии заснуть, она ворочалась в своей постели в комнатке, расположенной несколькими этажами выше уровня воды, ей в голову пришла мысль о самоубийстве.

Трудно сказать, что именно оказалось непосредственным побудительным толчком к такой ужасной мысли. Недостаток любви? Отсутствие материнской любви? Отсутствие отеческой заботы? Одиночество? Страшные переживания после того, как обнаружилось злодейство Щуквола? Мысль о том, что ее целовал этот убийца? Растущее чувство собственной неполноценности? Ощущение того, что кроме титула она ничем больше не обладает? Многое могло породить мысль о самоубийстве, хотя и каждая из этих причин по отдельности вполне могла подточить волю человека даже значительно более стойкого, чем Фуксия.

Когда впервые мысль о вечном забытье промелькнула у нее в голове, она даже приподнялась на кровати. Она была потрясена, она была не только напугана, но и взволнована этой мыслью. И даже рада ей.

Фуксия встала и медленно, неуверенно подошла к окну. Мысль о самоубийстве привела ее в царство вдруг открывшейся невероятно простой возможности избавиться от душевных мук. Это вызывало страх и трепет, завораживало окончательным уходом в вечное спокойствие. У Фуксии стали подгибаться колени, и она посматривала через плечо, словно боялась, что вот-вот кто-то ворвется в комнату и отнимет у нее эту возможность, хотя знала, что дверь заперта и надежно отгораживает ее от внешнего мира.

Подойдя к окну, она окинула взглядом открывающийся вид, посмотрела на воду, но не увидела ничего, что привлекло бы ее внимание.

Она думала о том, что чувствует слабость, что она не читает про все происходящее с ней в книге с трагической развязкой, а что все это происходит с ней наяву, с ней, а не с кем-нибудь иным. Вот она стоит у окна, а только что подумала о самоубийстве. Она прижала руки к груди. А в памяти всплыл молодой человек, появляющийся в ее окне; он оставил на ее столе розу... как давно это было! Воспоминание исчезло так же быстро, как и появилось.