Десятая жертва (сборник) - Роберт Шекли

Гуэски что-то говорил мне, но я его не слушал. Меня переполняло чувство полного триумфа. Я — я! — поднял самолет в воздух! И мы летели, черт побери!

Да, это был момент чистого восторга, которым следовало насладиться от души. Я решил пока не обременять себя еще одной интересной проблемой: каким образом и в каком режиме мне придется садиться. Хорошенького понемножку — вот единственный девиз для солдата удачи, особенно несколько склонного к истерикам.

Глава 21

Взлет задал нам страху, но в итоге привел меня в состояние эйфории. Стоило нам стремительно взмыть в небесную синеву, я решил, что летать в конце концов не так уж и трудно и эту профессию любой разумный человек может легко освоить (достаточно как следует собраться). Теперь мне казалось, что профессиональные летчики просто создали некий мистический культ вокруг своего мастерства, и таинственность эта что-то уж больно задержалась; скорее всего для них это просто способ защитить свой источник доходов, вот они и прибегали к хорошо рассчитанному обману.

Впрочем, продолжал размышлять я, есть и другая возможность: летать на самолете действительно непросто, но я, к счастью, оказался одним из тех немногих, кто все делает правильно по наитию.

Однако уже через несколько минут мне пришлось отвергнуть оба собственных объяснения. Я понял, что мне удалось поднять самолет в воздух только благодаря исключительному везению и «умным» приборам, встроенным в машину.

Это озарение пришло ко мне совершенно неожиданно, когда самолет без каких-либо видимых причин вдруг самостоятельно повернул налево.

Мы продолжали подъем. Тахометр показывал 2300 оборотов в минуту, ручка была отведена назад, ноги мои едва касались педалей руля. Указатель воздушной скорости показывал 50 миль в час — стрелка была в опасной близости к предельным 40 милям в час, за которыми последовало бы падение. Мы были на высоте 500 футов — слишком близко к земле, но по-прежнему продолжали набирать высоту.

И тут самолет опять без каких-либо видимых причин повернул влево.

Я чуть выжал правую педаль. Самолет вернулся на прежний курс, но воздушная скорость упала до 45 миль. Двигатель жалобно завыл. Я попробовал прибавить газу, но дроссель и так был открыт полностью. Самолет качнулся вправо и стал снижаться; двигатель на мгновенье заглох совсем. В полной панике я пнул левую педаль и отвел ручку вперед. Нос самолета выровнялся по горизонту, воздушная скорость сразу выросла до 60 миль, но стрелка тахометра приблизилась к опасной красной зоне, и самолет вновь резко свернул влево. Тут нужны были как минимум четыре руки и две головы.

Я вернул самолет на прежний курс и взял ручку чуть-чуть на себя. Обороты упали до безопасного уровня, как только самолет вновь начал подъем; но, конечно же, воздушная скорость снизилась до опасного предела. Я осторожно двигал ручкой то вперед, то на себя, пока не нашел такое ее положение, когда и обороты двигателя, и воздушная скорость оставались в безопасных пределах. Самолет очень медленно набирал высоту. Мне все время приходилось выправлять курс, чтобы не дать ему уклониться влево, и это меня беспокоило. Но через некоторое время все наконец пришло в равновесие.

— Что случилось? — спросил Гуэски дрожащим голосом.

— Небольшая турбуленция, — небрежно бросил я, решив, что нет смысла пугать пассажиров; на этом самолете вполне достаточно одного паникера — меня самого.

— Но вы ведь действительно умеете управлять самолетом, правда? — спросил Гуэски. — Вы, наверно, хотели над нами подшутить, да? — Его нытье начинало меня раздражать.

— Вы же сами видите: мы летим! — резко ответил я, снова корректируя уход влево и подавая ручку чуть вперед, чтобы не допустить сваливания и немного уменьшить обороты двигателя, чтобы стрелки не заходили в красную зону.

— Но, мне кажется, что-то все же не в порядке, — заметил он.

— Слушайте, — сказал я, — любому летчику нужно время, чтобы приспособиться к такому гробу, как этот. Особенно если человек привык летать на истребителях со сверхзвуковой скоростью. — Клянусь, я и сам не понимал, что несу!

Гуэски яростно закивал в знак согласия. Ему страстно хотелось уверовать в мои опыт и умение, несмотря на некоторые свидетельства чего-то совсем иного. Среди людей, попавших в беду, вряд ли найдется хоть один атеист, особенно в небесах, на высоте тысячи футов над Северной Италией.

— А вам приходилось много летать на реактивных истребителях? — спросил Гуэски.

— Много. В основном на «Сейбрах» и «Банши», — отвечал я, по-прежнему без конца манипулируя ручкой и педалями, чтобы не допустить сваливания и снизить обороты. — Я вам не рассказывал, как у меня случился срыв пламени над водохранилищем Чангджин, в Корее?

— Нет… А что, вам там здорово досталось?

— Да, положение, надо сказать, было довольно скверное, — отвечал я и прикусил губу, чтобы не засмеяться. Но тут мое внимание снова привлек самолет, который опять требовалось вернуть на прежний курс, и я предложил Гуэски, чтобы он позаботился о Кариновском. Затем полностью отрешился от всякой болтовни и шуточек и сосредоточился на сложных попытках перехитрить неуправляемый самолет.

Мы летели со скоростью 105 миль в час и каким-то образом ухитрились подняться на высоту 3000 футов. Я сбросил газ, уменьшив скорость до крейсерской, и стрелка указателя замерла примерно на 90 милях. Судя по компасу, мы летели на юго-запад. Солнце уже взошло, и подо мною сверкала морщинистая шкура Адриатического моря. Цель же наша, Тольмеццо, располагалась в Альпах, а значит, где-то на севере. Я чуть отвел ручку вправо.

Самолет отреагировал, опустив правое крыло. Нос тут же задрался, воздушная скорость начала падать. Я был уверен, что проклятый двигатель вот-вот заглохнет, и резко вернул ручку в прежнее положение.

Это был неправильный ход. Самолет накренился, мотор закашлял, зарычал, как раненая пантера, и еще выше задрал нос. Я дал полный газ и скорректировал положение ручкой и левой педалью.

Самолет опять накренился, я его опять выправил, отдаленная линия горизонта качалась из стороны в сторону. Воздушная скорость упала до 60.

Тут до меня наконец дошло, что ручку надо было толкать вперед, а не к себе. Я так и поступил. Самолет нырнул, снова набрал скорость, и тут я заметил, что мое правое крыло наклонено к морю.

Я попытался выровняться. Правое крыло поднялось, зато опустилось левое. Гуэски что-то кричал мне, даже Кариновский оторвался от изучения своей раны.

Да, мы попали в беду. Каждый раз, когда я пытался выровнять самолет, он кренился еще больше в противоположную сторону. Уже чувствовалось, как тяжело вибрирует хвост. Мы успели опуститься до 990 футов и продолжали падать. Казалось, мне никогда не выровнять машину: самолет-самоубийца явно желал либо перевернуться, либо оторвать себе крыло.