Царства смерти - Кристофер Руоккио

– Я так и не попросил прощения, – произнес я в пустоту, думая, что Гибсон все равно меня не слышит. – Я не хотел, чтобы ты понес наказание из-за меня. Удивительно, но когда я сбежал из дому, то не собирался возвращаться. Не хотел больше никогда видеть отца и Криспина. Никого. Я был твердо уверен, что не пойду по стопам героев древних легенд, которые непременно возвращались домой. Моя история должна была стать иной. – Я посмотрел на белый пластиковый потолок, но не увидел его. Вместо этого мне открылись небеса, черные, угрожающие, словно предостерегающие об опасности, исходящей из бдительной Тьмы. – Я думал, что все сделаю по-другому и смогу добиться мира. – Я потер обрубки пальцев, вспомнив клыки Сириани. В тишине комнаты я вновь как наяву услышал крики людей и леденящий душу хохот пирующих Бледных в зеленых тенях Актеруму. – Я ошибся.

Мир был недостижим. Ни со сьельсинами, ни с их темными богами.

– И насчет возвращения домой я тоже ошибался, – срывающимся голосом добавил я.

Гибсон по-прежнему не шевелился, лишь грудь его тихо вздымалась под белой простыней. За окном не было слышно ни волн, ни чаек.

– Уже дважды я думал, что больше тебя не увижу, – сказал я. – Но ты всегда оказывался рядом. Даже теперь, после всего, что было.

Я окинул взглядом спартанское убранство комнаты, белую мебель среди белых стен. За последние годы это место стало выглядеть немного уютнее. На окнах висели занавески с традиционным для здешних мест угловатым красным орнаментом. Стул, на котором я сидел, был вытесан в Рахе, как и столик в углу. Напольный ковер был сплетен из того же материала, что и занавески, и был украшен таким же геометрическим узором.

– Ума не приложу, как тебе это удается, – сказал я.

Были планеты, которые находились от Делоса гораздо дальше, чем Колхида. Я прибыл сюда из еще более дальнего уголка вселенной. С того знаменательного дня у позорного столба перед крепостью Обители Дьявола прошло столько времени и нас разбросало так далеко друг от друга, что даже единственная встреча, не говоря уже о повторной, была настоящим чудом.

– Похоже, я все-таки вернулся домой, – произнес я, по-прежнему уверенный, что Гибсон меня не слышит. – Спасибо тебе, Гибсон. Если ты меня слышишь, спасибо тебе.

Валка долго не возвращалась, и небо успело потемнеть. Время от времени Гибсон вздрагивал. Пару раз его губы шевельнулись, но я не услышал ни звука. Путь морем до Рахи занимал полтора часа в одну сторону. Нужно было еще найти сканер, позвонить в Эгриси и вернуться. На все про все часа четыре, не меньше. Больше, если придется объясняться с Имрой, еще дольше – если докладывать о случившемся органам власти.

Казалось абсурдным, что во вселенной, где сообщения с помощью квантового телеграфа за мгновения преодолевали расстояния во множество световых лет, коммуникация могла быть такой долгой. Но на Фессе не было средств связи с анемичной инфосферой Колхиды. Валка могла бы воспользоваться своими имплантатами, но непременно привлекла бы внимание Капеллы, а визит инквизитора и его копание в тавросианских имплантатах Валки было последним, чего нам хотелось. Лучше воспользоваться официальными каналами.

– Прости… – тонкий, слабый голос Гибсона вырвал меня из дум. – Мне так жаль…

Меня передернуло. Наступила ночь, а Валки все не было. На горизонте не виднелось ни огонька, ни паруса, ни силуэта космического корабля – лишь тусклое сияние Атласа пронизывало ночной воздух. Гибсон пошевелился во сне и перекатился на бок лицом ко мне, его белые волосы растрепались.

– Гибсон? – Я наклонился и тронул его за плечо.

– Прости меня, – повторил он неразборчиво, с запинками.

Я с ужасом сообразил, что он плачет. Я никогда не видел, чтобы Гибсон плакал. Он был схоластом, а схоласты не плачут.

– Ливий, я был не прав.

– Кто такой Ливий? – спросил я, не отпуская плеча старика.

– Адриан? – Гибсон неуклюже повернул голову, пытаясь разглядеть меня.

– Да, Гибсон, это я.

Я опустил руку и взял его ладонь. Тонкие пальцы Гибсона не сомкнулись. Опасения Валки насчет инсульта, кажется, подтверждались. Куда она запропастилась? Почему до сих пор не вернулась?

– Валка отправилась за врачом. Помощь скоро придет.

Старик попытался помотать головой. Его подбородок задрожал.

– Поздно, – сказал он. – Поздно.

– Нет, – возразил я, зажмурившись. – Не говори так.

Мы как будто застыли. Не знаю, почему замолчал Гибсон, но сам я не мог ничего выговорить из-за мрачных стонов моей души. На язык приходили лишь слова «нет» и «пожалуйста». Через миг я получил ответ. Серые глаза Гибсона закрылись.

За ночь он приходил в себя еще дважды. Валка так и не вернулась. Без наручного терминала я не мог связаться с ней; оставалось только ждать. Возможно, Гино отказался плыть ночью и им пришлось дожидаться утра, чтобы встретить флаер врача из Эгриси и вернуться. Так я успокаивал себя. Я не мог ничего поделать – никто не мог. Гибсон был палатином, старейшим известным мне человеком, не считая Кхарна Сагары. А палатинов конец настигал быстро.

Я пробовал устроить его поудобнее, поправлял подушки, приподнимал, чтобы он мог видеть в окне волны и мир во всей его славе. Рыжее сияние Атласа оставляло огненные следы на винно-черном море, а в небе сияли звезды-недотроги.

На земле дрожал и стонал старик.

– Ливий… – снова повторил Гибсон, выплывая, словно кит, из океана сна. – Передай Ливию, что я был не прав.

– Кто такой Ливий? – еще раз спросил я; за девять лет, что мы прожили на острове, я спрашивал Гибсона об этом уже не один десяток раз.

«Брат-схоласт, – неизменно отвечал Гибсон. – Старый друг».

– Черт побери! – вдруг выругался Гибсон со злобой, какой я никогда за ним не замечал.

Удивившись, я выскочил из-за столика, у которого задремал, и подбежал к его постели.

– Куда он подевался? – спросил старик.

– Кто? – Сев рядом, я снова взял его за руку.

Гибсон, очевидно, не слышал меня.

– Он должен быть здесь! – Его речь по-прежнему была расплывчатой и неразборчивой, а невидящий взгляд скользил по моему лицу. Один зрачок был шире другого, напомнив мне о Валке, когда ее нейронное кружево прогрыз червь, подсаженный Урбейном. Мне пришлось зажмуриться. – Он меня сюда послал!

От былого схоластического спокойствия не осталось и следа. Инсульт – если это был инсульт – сломал многовековую выдержку Гибсона. Он стал как никогда далек от апатии. Свободная рука старика схватила меня с неожиданной твердостью.

– Алоис! – воскликнул он. – Где мой сын?

– Твой сын?

Я поднялся, вырвавшись из хватки Гибсона. Деревянный стул упал на пол, и я, споткнувшись, едва