Пирамида. Т.1 - Леонид Леонов

Новичок в затронутой области, она мысль свою выразила попроще в смысле точности, но Сорокин понял, потому что, укомплектованный званиями и медалями, сам постоянно мучился поиском некоего обязательного в искусстве универсального иероглифа, способного изъяснить все роковые трудности эпохи. Тут он вторично, с почтительным недоверием покосился на спутницу за рулем, обеспокоенный чрезвычайной осведомленностью по части проблем, которые считал закрытой темой своей касты.

Профессиональному киносюжетчику нетрудно было определить источник фундаментальной осведомленности этой избалованной и надменной, хотя уже не слишком молодой и оттого в товарном аспекте почти доступной плебею дамы, тем самым вдвое прельстительней прежнего, но и тем более ненавистной, ибо до такой степени унаследовала от деда династические права артиста, что участившиеся последнее время вспышки бунта всякий раз быстро гасились чувством безоговорочного подчиненья. «Итак, в своих очередных невзгодах пани отвергает художественный аккомпанемент искусства, она предпочитает лоно природы с уединеньем по-тарзаньи, в шалаше?» — многословно и невпопад от гнева собирался уколоть ее режиссер, но вместо того почтительно и наугад, из сочувствия к серьезности заболеванья, коснулся локотка Юлии.

Даже почудилось ему, что, как в древнем Киеве когда-то, она насмешливо подсматривает за ним сверху, сквозь балясины черной дубовой лестницы:

— Всегда и высоко ценил исключительную проницательность, порою даже династическое сверхбогатство достоуважаемой пани, тем не менее... Откуда ей известно все это?

— Ну, всякое сверхбогатство сродни гениальности в том, что весь свой век трагически бегут за неведомой целью, никогда ее не достигая, — сухо и жестко посмеялась та. — Скоро все само собой раскроется по прибытии на место, потерпите еще немножко... кстати, на чем мы остановились? Да, я хотела прибавить лишь, что с детства, натерпевшись рабства и нищеты, вы слишком окаменели изнутри, Сорокин, чтобы творчески заболеть чьей-нибудь посторонней судьбою, в том числе и моей...

— Если эта заслуженная кара за все еще не сбывшийся фильм с вашим участием, — стал оправдываться режиссер, — то кто же виноват, что от нас требуется лишь бытовое ремесло в рамках политического тезиса и текущей хозпотребности. Невольно вспоминается герцог итальянского Возрождения, заставлявший гения лепить статуи из выпавшего снега: пока не стаял. Сменившиеся боги прошлого тоже воспринимали доставшееся им наследство — пергамент, мрамор, металл и даже кирпич — как даровое сырье для собственных нужд. Нынешние вдобавок, озабоченные скоростной перестройкой мира и приспособляя памятники старины под всякую хозяйственную надобность, вовсе не спешат новые дарить потомкам, а ведь пора бы!.. Тем не менее я не устаю искать приемлемую, в наших условиях, сценарную канву для вашего триумфа, даже несмотря на все новые препятствия...

— Недостаточно фотогенична с возрастом становлюсь или попросту бездарна? — видимая Сорокину через зеркальце впереди, скорбно улыбнулась Юлия. — Чего не хватает — ума, культуры, воли?

— О, как раз напротив, — без тени смущенья подхватил Сорокин, — но в сущности вы актриса для единственной роли, так что историческую ситуацию приходится подбирать к исполнителю, а не наоборот. Натурам вашего, я бы сказал, эсхатологического профиля требуется и соответственная апокалиптическая партитура с выходом на простор космического мышления... чем, кстати, неизлечимо болею и сам.

Для такой женщины надлежало изобрести особый, выпадающий из будничной текучки, нечто в библейском ключе, вместе с тем современный сюжет, куда свободно и поэтично вписались бы ее незаурядные ум и характер, а также ее царственная, даже без положенных регалий коленопреклоняющая краса и чтобы, учитывая природные данные актрисы, не требовался исключительный сценический дар. Как ни крутил заданную тему, в воображении неизменно рождалась одна и та же, фантастическая по замыслу, но при все обострявшейся мировой обстановке почти реалистическая сценарная схемка с легким уклоном в некую мистическую документальность, отчего предназначавшаяся исполнительнице ролевая нагрузка целиком возлагалась на статистов ее окружения. Начиналось с того, что повелительница незримого царства, обладающая тысячью имен, среди них ни одного точного, как вавилонская Иштар со свитой магов или лучше — адских призраков, в черном до пят хитоне, с финикийским профилем и насурмленными бровями, в фантастической тиаре — воскресшая богиня, царица аккадской древности, адская эвменида ли, наконец, ниспосланная осуществить судьбу людей, в самые часы пик шествует по городам земли, парализуя ужасом бегущую толпу в лаокооновские группы, особенно эффектно на фоне пламенеющего неба... ибо беспощадный завоеватель во главе полчищ или еще грандиозней, сам ангел смерти с огненным мечом стоит у городских ворот. Кстати, для пущего устрашения Сорокин придумал на приспущенных веках преображенной пани тушью нарисовать вторые зрачки, чтобы время от времени, при закрытых глазах, возникал нестерпимо-жуткий, повелевающий взор, каким издавна посматривает на нас терпеливая вечность. При виде подземной царицы народонаселение понимает, что и в тот предсмертный момент можно ничего не делать, а весь оставшийся срок расширенными глазами глядеть внутрь себя: ни с какой величайшей горы не бывает видно столько, как на краю отвесного обрыва, когда открывается, что и предки тоже прожили век на чемоданах, в сборах к путешествию в золотой век, оставшийся далеко за кормой, меж тем как осенние сумерки на дворе и уж срублена в лесу гробовая упаковка для отбытия на те блаженные, беззакатные острова... Словом, при известных студийных затратах на соответственно масштабный показ разрушаемой цивилизации с картинками смерти в самых причудливых ракусировках да еще игривых сценок сексуального жанра в разных трущобных щелях, когда оставшиеся стихийно и подсознательно устремились к заблаговременной закладке послезавтрашнего человечества, мог получиться даже с экрана впечатляющий боевик, способный сыграть всемирно-отрезвляющую роль от пандемического, милитаристского ожесточения, а также доставить пожизненную славу дебютантке. Правда, сказанная затея плохо укладывалась в рамки социалистического оптимизма, к тому же в целях убедительности, чтобы надоумить зрителей к предотвращению увиденного на экране, пришлось бы прибегнуть к безмуляжным съемкам глобальной катастрофы au naturel[13] и легко представить, во что обошлась бы, к примеру, массовка эсхатологического отчаянья с участием всего населения небольшой среднеевропейской столицы, которой не пожалели бы ради святого дела, да еще на фоне разлетающихся небоскребов, обсерваторий и богоугодных заведений. Впрочем, и при более щедрых затратах вряд ли удалось бы образумить высокое начальство, лишенное воображения насчет последствий своей деятельности.

— Но если, даже сознавая свою вину перед великим Джузеппе, я не посмел предлагать пани воплотиться в ходовой и, главное, доходный нынче персонаж с кругозором на уровне квартального промфинплана, тем более не решился бы вовлекать ее в архаическую и тем опасную киноаферу, что боги не разговорчивы, а ввиду бессловесности роли даже с заменой ее, по старинке средствами пиротехники, пани досталось бы сомнительное счастье раскрыть смысловой континуум грядущего катаклизма подачей его изнутри себя с риском комического фиаско или, минимум, душевного заболеванья... Объяснить вам подробно, почему Бога можно сыграть лишь раз в жизни?

— Нет, спасибо! Очень трогательно, дорогой, что вы заботитесь о моем здоровье. Да мне уж и поздно начинать с выходных ролей... — чуть высокомерно сорвалось и, значит, что-то более значительное созревало у ней на уме. — И не презирайте умственные способности доверившихся вам собеседниц. Это я не столько о себе, как о той худенькой замарашке, с которой вы недавно сытно обедали в Химках...

Некоторое время она наслаждалась немотою великого артиста, которому застрявшая в горле пробка бешеных слов мешала произнести хоть одно. Собравшись с силами, он выразил несколько бессвязное и многословное удовлетворение, что предметные уроки Октября, столь прискорбно коснувшиеся уважаемого пана Дюрсо, благодетельно отразились на его дочке в смысле милосердия к униженным и оскорбленным...

— Впрочем, — прибавил он печально, — даже чисто солдатское ожесточение, с годами постигающее самые поэтические натуры, не дает права на запрещенные удары ниже пояса. — Здесь он машинально выглянул наружу — много ли ему лететь вниз, если та же колдовская сила вышибет его вон из машины. По счастью, все та же тянувшаяся из прошлого связующая нитка вражды и дружбы удержала обоих от произнесения крайнего словца с необратимым затем разрывом отношений.