Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

Я говорю какое, блядь, медиалицо, мою рожу, сука, работодатели в половине случаев не видят.

„Ну у вас есть обнаженные фото в инстаграме“.

У МЕНЯ ТАМ СУКА ФОТО ХУЙ ПОЙМИ СКОЛЬКИ ЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ

С ПРОШЛОЙ РАБОТЫ

и это не обнаженка

У меня там даже мата нет почти!

Короче, я послал на хер, не стал заканчивать этот пиздец».

Лев стиснул челюсти и попросил Горячева успокоиться, обговорить все дома. «Возьми такси, — советовал Богданов, боясь, что Антон слишком эмоционально расшатан, чтобы водить. — Или давай я заеду за тобой?»

«Да забей. Перепсихую и доеду. Не хочу оставлять байк в городе», — отнекивался тот. Упрямился. Молчал минуту, другую. А потом, игнорируя все новые увещевания Льва, просто написал: «Я тебя хочу поскорее услышать хотя бы… Если не сможешь сегодня раньше освободиться, позвони мне сейчас просто. Пожалуйста».

И Богданов позвонил. Скрепя сердце, ведь он и здесь готов был услышать многое. А, главное, укол в собственную вину.

— Антон, — мягко проговорил Богданов, когда тот принял звонок. — Я приеду пораньше, но и поговорим. Мы решим эту проблему. Не переживай, ладно?

Сквозь динамик прорывался шум города. В первые секунды Лев не слышал ничего, кроме этого — машин будто бы где-то за окном, смешивающихся в одно эфирное бормотание разговоров и тихой музыки. Затем в динамике прозвучал глухой медленный вздох. Выдох. Дрожащий вдох. Глоток.

«Чем мне тебя защитить, если я даже сам себя защитить не могу?..»

Голос Горячева был на срыве. Он еще старался держать себя в руках и говорил тихо — может, только потому, что был где-то в людном месте, — но сегодня Лев впервые за кажущееся уже невероятно долгим время разгадал в спрессованных интонациях тени страха и беспомощности. Антон пытался скрыть за принужденно ровным дыханием слезы, которые и лил-то вовсе не из-за скандала на работе, не из-за того, что кто-то взял за яйца, указывая, кого любить и с кем спать. Тот же Антон, которому хватило безумия и наглости прямо смотреть в глаза Валентину, а еще раньше — с кулаками бросаться на самого Богданова, не думая о последствиях. Тот же Антон, который на один зов с тонущей Nature’s Touch откликнулся и ринулся в бой, не прося ничего и не имея никаких гарантий, что труд окажется не напрасным. Тот же Антон, который никогда не соизмерял собственные силы и испытания. Он умел ловить удачу и быть счастливым, но сегодня что-то внутри, что долго и тяжело давило на золотой щит из сердечного света, снова нашло брешь.

— Антон, все хорошо. Ты меня, как никто, защищаешь, — еще больше смягчился Лев. А сердце истекало кровью. Мучилось и маялось, простреленное пиками самобичевания. Да и без того Богданову было понятно — виноват. Из-за него все, что происходит. В памяти ясно всплыл образ сестры, которая гнала Льва всеми силами от любых отношений. Прятала от людей. В голове на мгновение промелькнула мысль, странное ощущение нехватки пазла в общей картине жизни, но тут же ускользнуло; с той стороны послышалось неровное дыхание, и все существо Льва снова обратилось к Горячеву. — Это однозначно Валентин. Я позвоню, мы разберемся, Антон. Не переживай. Я тебе обещаю, все будет хорошо.

«Да не будет, — голос Антона дрогнул вдруг — уже от ярости. Скрипнули о чехол телефона внезапно сильно сжавшиеся пальцы. — Дело не в том, что будет дальше происходить у меня. Не только… Он же все еще тебя давит. Да? Я ему бы на хер не сдался. Если бы ты не был готов у меня со всем разобраться…»

— Будет, — упрямился Богданов. — Ты сейчас расстроен. Будет. Мы разберемся. Если надо, я… — Лев запнулся о внезапно созревшую в голове мысль. Что он может сделать, если будет надо? «Все», — твердил внутренний голос. И даже больше, чем могла бы позволить мораль в мирное время.

«Не надо, Лев. В том-то и дело, что лучше, возможно, не надо, даже я это понимаю…» — напряженно бормотал Горячев. Паника не отступала.

— Езжай домой. Я тоже скоро буду. Только аккуратно, Антон. Я закончу все дела и к тебе, — быстро проговорил Богданов. Он услышал на том конце лишь слабое «ладно», а потом трубка в ладони коротко завибрировала оконченным вызовом. Далеко Лев телефон откладывать не стал, тут же перенабрав до боли знакомый и ненавистный номер. Новый избранный контакт, который очень хотелось бы занести в черный список, но ты не можешь.

— Валентин, — зарычал Лев в трубку, повысив голос в тот же момент. — Ты совсем охренел? Зачем пацана трогаешь? Серьезно, ты у нас так играешь, обижаешь тех, кому нечем ответить?

«Боже, что за драма! — смеялся Багратионов. — То ли еще будет! Это ты разрушил его карьеру, а не я, Левушка. Ты. Я просто требую вернуть то, что принадлежит мне по праву вложенных сил и ресурсов».

— Я верну… И что будет? Ты хочешь мне сказать, что остановишься?

«Ну, его я больше мучить так не буду… Трогать карьеру, его невинное имя. А если нет, то завтра я подниму его на смех настолько, что урон будет неликвидируемым. Честно-честно!»

— Сука. Ты сдох шесть лет назад, Валентин. И лучше бы это оказалось правдой.

«Слова не мужа, но мальчишки… Или ты мне угрожаешь, Богданов?»

Под раскатистый смех отчима Лев положил трубку. Борьба с Багратионовым измотала его настолько, что средств и активов оставалось совсем немного, чтобы противостоять угрозе еще и с другого фронта. Богдановский кулак врезался в стол, с поверхности на пол полетели пишущие принадлежности и папки с договорами, а здание тяжело выдохнуло, охнуло скрипом половиц под ногами. Улей опустел за две с лишним недели настолько, что Лев больше не узнавал его стен. Не было в благородном цвете слоновой кости тепла, не было аристократичности, не было рабочего азарта, не было жажды завоевателя. Ничего больше не было. Только ослабленный постоянными неудачами коллектив, что пропускал заразу, словно ослабший в мучительной битве иммунитет. Богданов сел на кресло, испытывая испепеляющий стыд за сорванное на Nature’s Touch зло.

— Ты умираешь, — выдохнул Лев. Рука потянулась к папке с внутренними документами организации, что упала на пол, но первым делом до ее холодного пластикового тельца дотронулись не кончики пальцев, а две соленые капли.

24.05. Среда. Занавес

— Ты уверен, Богданов?

Эля обмахивалась бумагами, спасаясь от обрушившейся на город жары. Утром Лев объявил, что предприятие завершает свою работу под его руководством и переходит в руки нового директора, имени которого он назвать не смог. По этому случаю всем дали выходной.

— Да, — кивнул Богданов, в последний раз оглаживая ладонью кожаное кресло. — Ты подготовила договор дарения? На меня и на Лену?

— Да, но она не была в восторге, — выдохнула Эля, опустив голову. На стол легкой отмашкой легли два экземпляра договоров, одна пара из которых уже была подписана аккуратной витиеватой подписью. Лев заметил, как изменилась и Эля. Юрист, к услугам которой они прибегали уже почти десять лет, теперь выглядела спокойной и сдержанной. Ее одежда была элегантной, и в образе перестал красной нитью проходить крик о помощи обделенной любовью женщины. — Мне так жаль, Лев. Не знаю, что у тебя за причины, но это просто… Просто… Я не знаю, что сказать. За три недели из процветающей фирмы вы обратились в больного калеку.

— Увы, — Лев поморщился, словно наманикюренный женский палец воткнулся в самую сердцевину сочной открытой раны. В руку тяжело легла ручка, подаренная на прошлом корпоративе — позолоченная с гравировкой имени Богданова. Вышедшая подпись казалась неуверенной и поплывшей.

Лев отложил бумаги, а взгляд упал на мусорное ведро, в котором покоились осколки кружки с амбициозной надписью «Лучшему начальнику!». Удивительно, разбил он ее еще вчера, а звон стекла в голове слышал до сих пор.

— Ладно, Богданов, — улыбнулась Эля, а ее рука приземлилась на опущенные плечи. Хорошо, что под пиджаком их не было видно. — Просто кончилась эра. Одна дверь закрывается, другая — открывается.