Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III - А. Сахаров (редактор)

Сразу же по вступлении на престол Петр III вызвал в Петербург своих родственников — принцев Георга Людвига Голштейн-Готторпского и Петра Августа Фридриха Голштейн-Бека. Первый являлся генералом прусской службы, а второй в чине российского генерала занимал пост ревельского губернатора. Голштейн-Бек прибыл ко двору раньше и 9 января 1762 года был произведен Петром III в генерал-фельдмаршалы и назначен петербургским генерал-губернатором. Для своего дяди Георга Людвига император готовил более высокое определение, намереваясь сделать его герцогом Курляндии. Но пока он 9 февраля получил чин генерал-фельдмаршала и стал полковником Конногвардейского полка. Тем самым Петр III в первый раз вызвал недовольство гвардии, назначив бывшего прусского генерала на должность, которую со дня вступления на престол занимала Елизавета Петровна. Император обращался со своими голштейнскими родственниками как с равными, что иногда порождало нелепые ситуации. По словам Дашковой, однажды «государь и его дядя, принц Георгий, как настоящие прусские офицеры, из-за различия мнений в разговоре обнажили шпаги и уж собрались было драться», но их сумел разнять, «рыдая как женщина», любимый обоими Николай Андреевич Корф. Этот человек двадцать лет назад по поручению Елизаветы Петровны привез ее племянника из Киля в Петербург. Двадцать восьмого декабря 1761 года Петр III произвел Корфа в генералы, 20 февраля 1762 года назначил вместо себя полковником Лейб-Кирасирского полка, а 21 марта сделал его «главным директором над всеми полициями», подчеркнув в указе, что его «персона состоит единственно под ведением его величества».

Наиболее выдающейся фигурой царствования Петра III стал Дмитрий Васильевич Волков, занимавший в последние шесть лет елизаветинского правления должность конференц-секретаря, то есть руководителя канцелярии Конференции при высочайшем дворе. Он составлял тексты всех документов этого учреждения как при Елизавете Петровне, так и при Петре III. После ликвидации Конференции император 30 января 1762 года назначил Волкова своим тайным секретарем, то есть руководителем личной императорской канцелярии. Тем самым она была выделена из Кабинета его императорского величества, который под руководством А. В. Олсуфьева занимался теперь лишь финансово-хозяйственными делами царской семьи. Волковым составлены тексты большинства указов и других документов за личной подписью императора. Влияние этого деятеля было очень велико: современники утверждали, что «Волков водил пером Петра III и был его ближайшим советником», «император ничего не предпринимал без совета и решения Волкова, и можно сказать, что этому человеку принадлежит значительная доля в славных и благодетельных деяниях монарха».

Основным соперником тайного секретаря был А.И. Глебов. Его официальные обязанности генерал-прокурора заключались главным образом в контроле над деятельностью Сената, но он сумел полностью подчинить себе это высшее правительственное учреждение благодаря безграничному доверию к нему монарха. Все царские резолюции на полях сенатских докладов написаны рукой Глебова и лишь утверждены подписью Петра III. Глебов лично приносил эти документы на утренние приемы императора и обсуждал с ним поставленные в них вопросы. Он же объявлял на заседаниях Сената волю монарха и составлял указы, которые потом подписывали сенаторы. Иногда Петр III поручал Глебову и подготовку актов за императорской подписью.

С именами Волкова и Глебова связано основное законодательство Петра III, однако далеко не во всех случаях их можно считать инициаторами написанных ими указов и манифестов. Личная роль императора в принятии важнейших государственных постановлений особенно заметна в первые месяцы его царствования. Седьмого февраля 1762 года на заседании Сената Петр III распорядился: «Канцелярию тайных розыскных дел уничтожить, и отныне оной не быть». Это ведомство политического сыска, именуемое современниками «гражданской инквизицией», вызывало ужас и ненависть всех слоев населения. Практика доносительства по «важным государственным делам», чрезвычайно распространившаяся со времен Анны Ивановны, открывала широкие возможности для сведения личных счетов и внесудебного произвола. Произнесение кем-либо страшного выражения «слово и дело» влекло за собой аресты и пытки, под которыми трудно было не признаться в любых «злоумышлениях». Необходимость ликвидации Тайной канцелярии отмечалась Петром Федоровичем еще в молодые годы под несомненным влиянием гуманиста Штелина, говорившего, что «чрез это введенное Петром I учреждение происходило много злых доносов на невинных людей и разные несчастия». Император имел также личные счеты с Тайной канцелярией, которая в 1745 году арестовала и сослала в Оренбург его любимого камердинера Г. Румберга. Вернувшись в Петербург по императорскому указу от 26 декабря 1761 года, он рассказывал Петру III «чудеса об уничтоженной им Тайной канцелярии».

Манифест об уничтожении Тайной канцелярии был написан Д.Б. Волковым и 16 февраля 1762 года утвержден подписью императора. В этом акте осуждалась практика работы политического сыска, которая «злым, подлым и бездельным людям подавала способ или ложными затеями протягивать вдаль заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников и неприятелей". Далее объявлялось, что „Тайная розыскных дел канцелярия уничтожается отныне навсегда“, а „ненавистное изражение, а именно „слово и дело“, не долженствует отныне значить ничего“. Но если „кто имеет действительно и по самой правде донести о умысле по первому или второму пункту“ (покушение на жизнь и честь государя или бунт и измена против Отечества), тот должен немедленно подавать донос в ближайшее судебное учреждение или воинскому начальнику. Доносителей надлежало „увещевать, не напрасно ли на кого затеял“, упорствующих сажать на два дня под караул без еды и питья, а потом снова „спрашивать с увещанием, истинен ли донос“. Выдержавшие эти испытания должны были направляться „под крепким караулом“ в Сенат, Сенатскую контору или ближайшую губернскую канцелярию, где надлежало проводить следствие. Окончательные решения всем делам выносил Сенат. Ему же поручалась разработка мер, „к тому служащих, чтоб несправедливые доносы пресечь, невинных не допустить ни до малейшего претерпения, а преступников открывать и изобличать кратким и надежным образом без кровопролития“.

В манифесте объявлялось намерение Петра III лично рассматривать дела по политическим преступлениям в своей «резиденции». Император обещал «показать в том пример, как можно и надлежит кротостью исследования, а не кровопролитием прямую истину разделять от клеветы и коварства и смотреть, не найдутся ли способы самим милосердием злонравных привести в раскаяние и показать им путь к своему исправлению».

Сведений о выполнении Петром III своих благих намерений не имеется. Напротив, есть свидетельства о том, что он без всякого разбирательства подвергал наказаниям людей за «сообщения по важному делу», заявляя, что «ненавидит доносчиков». Но отдельные случаи крайних мер со стороны импульсивного монарха не уменьшают значения реформы политического сыска и в особенности провозглашения гуманных следственных методов.

В первый месяц своего царствования Петр III освободил из ссылки «государственных преступников» елизаветинского времени: Б.X. Миниха, И.Г. Лестока, Н.Ф. Лопухину и других. В марте 1762 года в Петербург был возвращен Э.И. Бирон. Амнистия не распространилась на А.П. Бестужева-Рюмина, которого император подозревал в «соумышленни" с Екатериной и ссылался при этом на предостережения Елизаветы Петровны.

Семнадцатого января 1762 года на заседании Сената Петр III объявил решение: «Дворянам службу продолжать по своей воле, сколько и где пожелают». На другой день Сенат по инициативе Глебова подал императору доклад: «…В знак от дворянства благодарности за оказанную к ним высокую милость… сделать его императорского величества золотую статую». Петр III отказался от этого предложения со словами: «Сенат может дать золоту лучшее назначение, а я своим Царствованием надеюсь воздвигнуть более долговечный памятник в сердцах моих подданных». Манифест о вольности Дворянства был опубликован лишь 18 февраля, следовательно, обсуждение этого документа длилось в течение месяца. Мерси-Аржанто в депеше, написанной не позднее 4 февраля, сообщает, что «государю были представлены два различные проекта… оба они отвергнуты государем, даже по той причине, что даруемая по ним свобода слишком велика". Действительно, в утвержденном тексте манифеста „вольность“ дворянства была ограничена определенными рамками.

В преамбуле законодательного акта отмечалось, что рост культуры и сознательности представителей дворянского сословия избавляет монарха от «необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». Поэтому дворянам даровалось право свободно вступать или не вступать на военную и гражданскую службу, выходить в отставку, выезжать за границу и поступать на службу иностранных государей. Вместе с тем манифест содержал несколько условий. Военные не имели права подавать в отставку во время «кампании" и за три месяца до ее начала. Заграничная служба российских дворян разрешалась только в „европейских союзных Нам державах“, причем находящиеся за рубежом могли быть отозваны в Россию, если „нужда востребует“. Манифест устанавливал обязанность дворян заботиться об обучении сыновей „пристойным благородному дворянству наукам“. Выбирать способ образования по своему усмотрению могли только состоятельные семьи. „Всем тем дворянам, за коими не более 1000 душ крестьян“, предписано было определять своих детей в Шляхетский кадетский корпус. В заключительной части законодательного акта выражалась уверенность, что предоставление „вольности“ побудит дворян „не удаляться… от службы, но с ревностью и желанием в оную вступать и честным и незазорным образом оную по крайней возможности продолжать". Всех тех, „кои никакой и нигде службы не имели“, полагалось подвергать презрению; им запрещалось появляться при дворе и участвовать «в публичных собраниях и торжествах“. Тем самым вместо прежнего принуждения к службе декларировались такие цивилизованные стимулы, как личная сознательность и сила общественного мнения.