Стражи утраченной магии - Маргарет Уэйс

Впечатляющий жест, но теперь Вольфрам сожалел об этом. Ничего, днем он снова сходит наверх, признает допущенную ошибку и попросит вернуть ему завещание. Быть владельцем замка ему совсем не хотелось. Пожалуй, он его продаст вместе с землей, а деньги отдаст на хранение какому-нибудь виннингэльскому ростовщику. Этой суммы ему вполне хватит на безбедное существование до конца дней.

— Отныне — никаких делишек, связанных с лошадьми, — пообещал себе Вольфрам. — Только лучшее конское мясо для его светлости Вольфрама.

Он усмехнулся, произнося свой новый титул.

Войдя в общий зал, Вольфрам встал как вкопанный.

Воздух наполнял едкий дым. Казалось, здесь произошло побоище. Столы были опрокинуты. Повсюду валялись обгорелые клочья одеял. Подстилки были выпотрошены, и мятый камыш устилал собой весь пол. Часть его сгорела. Отдельные стебли и сейчас еще дотлевали на полу.

Вольфрам вглядывался в пелену дыма, ища глазами Ранессу.

Ранесса исчезла.

ГЛАВА 11

Ранесса притворялась спящей, дожидаясь, пока дворф уйдет. Наконец он вышел из зала. Она слышала, как Вольфрам бормотал себе под нос, что должен встретиться с монахами и потребовать заслуженную награду. Лежа на подстилке, Ранесса вглядывалась в узор теней, густо покрывавших потолок. Как давно она мечтала попасть в этот монастырь! Теперь же, добравшись сюда, она не знала, зачем проделала долгий и опасный путь к Драконьей Горе. Голос, звучавший у нее в мозгу, пытался ей что-то объяснить, но она не понимала чужеземных слов.

Голос между тем снова и снова терпеливо повторял эти слова, как делают взрослые, разговаривая с несмышленым ребенком. И Ранесса, как ребенок, лишь сердилась на мешавший ей голос. Наконец, отбросив одеяло, она вскочила и закричала, обращаясь к голосу:

— Я слышу тебя, но не понимаю, что тебе нужно. — Она сердито оглянулась по сторонам. — Говори понятно. Ты можешь, Пустота тебя побери, говорить на моем языке?

Голос зазвучал снова, такой же тихий и терпеливый, но слова оставались чужими.

Ранесса в ярости бросилась к длинному столу, уставленному едой. Напрягшись, она ухватилась за край столешницы и, сдвинув ее с козел, резко опрокинула. На пол упали ковриги хлеба. По каменным плитам загрохотали деревянные миски. Раскатились желтые круги сыра, замерев в темных углах. Вслед за ними на пол полетели фаянсовые кувшины, превращаясь в груды белых черепков. Потекли реки и ручейки пенистого эля, наполняя воздух терпким запахом солода.

— Отвечай! — кричала голосу Ранесса. — Что тебе надо от меня?

Голос зазвучал снова, увещевающий родительский голос, исполненный бесконечного терпения к упрямому малышу, еще не научившемуся ходить. Слова колотились в голове Ранессы, но в них не было никакого смысла. Она стала рвать на себе волосы, думая, что сойдет с ума от ярости.

Потом Ранесса начала топтать хлеб. Она пинала осколки кувшинов. Хватая одеяла, разрывала их в клочья и швыряла на пол. Потом располосовала все подстилки, швыряя стебли высохшего тростника в воздух, и они пыльным дождем сыпались на пол. Она метнулась к очагу, вытащила оттуда пылающую головешку и бросила прямо в горку осевшего на пол тростника. Горка вспыхнула, наполняя пространство едким дымом.

Голос зазвучал снова. Обезумев от бешенства, Ранесса вцепилась в свою голову. Потом она отчаянно завопила и, не разбирая дороги, выбежала из монастыря в ночную тьму.

Монахи слышали шум, но никто из них не вышел посмотреть, что явилось его причиной. Они оторвались от своих занятий или открыли глаза, сев на постели. Потом, тихо вздохнув, вновь вернулись к работе или погрузились в сон.

Горящий тростник потушили невозмутимые слуги из племени омара.

Потрясенный зрелищем разгрома. Вольфрам стоял посреди дымного зала и пытался собраться с мыслями. Промелькнула леденящая сердце мысль: что, если на Ранессу напали и куда-то утащили? Но он тут же отбросил эту мысль. Люди из племени омара неусыпно стерегли монастырь. Они ни за что не допустили бы никакого насилия в стенах монастыря. Но тогда что же могло произойти?

А все эти благодушные монахи — где они были в это время? Ведь наверняка все слышали шум. Тогда почему не кинулись в зал? Он вспомнил слова Огня: «Что бы ни случилось…»

— Это ты что-то сказала или сделала ей, — сердито бросил Вольфрам, обращаясь к стенам, ибо они сейчас были его единственными слушателями. — Это ты чем-то вывела ее из себя. Это твоя вина. Клянусь Волком: если с девчонкой произойдет несчастье, ты дорого за это заплатишь!

Вольфрам опрометью выбежал из монастыря.

Ранесса впотьмах бродила по горным склонам. Голос по-прежнему звучал у нее в ушах, произнося слова на непонятном языке. Этот язык чем-то напоминал колыбельную песню. Наверное, так оно и было бы, сумей Ранесса понять хотя бы отдельные слова. Ее ноги цеплялись за камни, она спотыкалась о валуны. Несколько раз Ранесса падала, расцарапав кожу на ладонях и коленках. Оказавшись в хлеву, она разметала стог сена, испугав тихих и смирных мулов. Слуги и дозорные из племени омара все время следили за ней, чтобы в своем неистовстве Ранесса не причинила вреда ни себе, ни другим.

Наконец, полностью обессилев, она повалилась на каменистую землю и горько, взахлеб, зарыдала.

— Я разочаровала тебя, — сказала она, когда слезы высохли, а рыдания перешли в икоту. — Прости меня. Я не знаю, что ты хочешь от меня. Я никогда этого не знала!

Из-за вершины горы показалось солнце. Ранесса подняла голову, и ей в лицо брызнул яркий свет, ослепив распухшие и покрасневшие от слез глаза. Она заморгала и подняла руку, чтобы их заслонить. И тут Ранесса увидела человеческую фигуру, идущую вдоль края пропасти.

Яркий свет и воспаленные глаза мешали ей рассмотреть, кто это. Ранесса лишь заметила, что то был не человек, а дворф, — судя по небольшому росту, широким плечам и бедрам. Дворф был облачен в оранжевые одежды, и неясному зрению Ранессы показалось, что эти одежды, как и утреннее солнце, горят огнем.

Кажется, дворф не видел ее. Ранесса не шевелилась. Ей было невыносимо стыдно, а на душе — совсем тягостно. Какие уж тут слова? Она лишь оцепенело следила, как фигура в оранжевых одеждах дошла до самого края утеса. Теперь Ранесса поняла, что это — женщина. Женщина простерла руки…

Руки были не руками, но крыльями — огненными крыльями.

Ранесса медленно встала.

Голос зазвучал вновь, и на этот раз Ранесса поняла.

— Дитя мое, — произнес голос, полный безграничной доброты, любви и терпения. — Ты — дома.

По щекам Ранессы покатились тихие слезы, льющиеся, казалось, из самого сердца. Они больше не обжигали ей глаз и не ослепляли ее. Эти слезы раскрывали ей великую истину.