Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я так и сделал. К тем двум подошел еще один мужчина, высокий седобородый старик, который принялся разглядывать нас. Он поинтересовался, на какой хутор мы собираемся, ждет ли меня там работа и чьими родственниками мы приходимся.
– Тормуд звали моего отца, – ответил я, и меня неожиданно посетило чувство, что мои планы мести были грандиозной и мужественной затеей, что сделало меня непривычно разговорчивым. – Ни в какой хутор я не направляюсь, я еду к вашему конунгу. У меня важные вести для него.
– Ты можешь передать их через меня, – произнес старик.
– Нет, – ответил я. – Я сообщу их только конунгу!
Больше ничего не было сказано там возле ворот. Седобородый закутался в шерстяную накидку и бросил взгляд на запад. Солнце висело уже низко, скоро должно было стемнеть. «Хм-хм», – покряхтел он и спустился, как я мог догадываться, по лестнице с той стороны ограждения. Забряцала толстая цепь, и ворота открылись.
Ту ночь мы провели в Даневирки. Здесь постоянно жили воины Вилобородого, примерно сотня человек, которые могли распоряжаться полями и лесами, находящимися в округе, но не могли брать подать или другую плату с проезжавших мимо них, потому что плата с путешественников взималась дальше на северных территориях. Седобородого звали Егирь, именно он нам открыл ворота. Мальчик, сопровождавший нас, отвел нас в конюшню, где выкинул лед из ведра, нашел свободные стойла нашим лошадям, положил в корыта сено и насыпал зерна. Нас с Сигрид разместили в гостевом доме. Их здесь было много, они были разбросаны по всему пустырю за воротами, напоминая небольшую деревушку. В доме в очаге горел огонь, рабыни варили жидкую кашу из зерна и топленого жира. Мы с Сигрид были в доме не одни, многие ждали, пока за ними приедут родственники на санях с севера. Другие были уставшими с длинной дороги путешественниками и желали отдохнуть перед тем, как следовать дальше. В том доме было двое мужчин в монашеских одеяниях из грубого сукна до самых пят, которые утверждали, что побывали в самом Миклагарде. Они хотели мне продать частицу пальца, принадлежавшую Белому Христу, уверяя меня, что если я приложу ее к своей больной ноге, то смогу исцелиться. Я был груб с ними, схватился за датский топор, что очень их напугало, и они так и просидели весь вечер с другой стороны очага, играя в кости. Они постоянно поглядывали на меня, как будто ждали, что я встану и пойду с топором их прогонять.
Люди, находившиеся за воротами, сразу поняли, что я йомсвикинг. Они слышали, что Бурицлав сейчас держал нас у себя на службе. История падения Йомсборга была всем известна: двое хёвдингов – Сигвальди и Вагн – боролись за власть, и пламя борьбы уничтожило дома и многие корабли – так рассказывали.
В гостевом доме ночевало примерно десять человек: по большей части это были торговцы, но был там и один рослый венд, который постоянно поглядывали на меня с Сигрид. Он положил свою руку себе между ног и начал постанывать, но потом прекратил, казалось, он не мог никак определиться, стоит ли ему продолжать так сидеть, уставившись на Сигрид, или же ему надо опасаться моего датского топора. Сигрид хотела уйти в конюшню и спать там, но я решил, что безопаснее нам все-таки будет в доме или же ему придется отведать моего топора. Ночь была холодной, поэтому я мог слышать скрип снега всякий раз, когда кто-то проходил мимо.
Обе рабыни спали в этом же доме. Одна из них легла к венду, отковырявшему ей кусочек серебра со своего наруча. Мы все видели, чем они занялись под шкурами, как две собаки, случающиеся в спешке. Пока они совокуплялись, этот венд не сводил взгляда с Сигрид, до того самого момента, когда его спина изогнулась над рабыней. Он застыл со слюной на бороде, потом отвалился в сторону и заснул.
Я решил дежурить возле Сигрид всю ночь. Я сел возле ее ног, обхватив свой топор, чтобы в случае, если я начну дремать, шум падающего топора разбудит меня, но в один момент я все-таки заснул, потому что, когда я открыл глаза, я лежал на полу, а в очаге тлели угли. Я уже был готов пойти и подложить дров, но какой-то мальчик подошел с березовыми поленьями и ветками. Трудно было назвать ходьбой то, как он шел, потому что он жутко хромал. Худой, одетый в лохмотья. На его шее красовался ошейник. Когда он разжигал огонь, то украдкой бросил на меня взгляд, и я увидел, что его лицо было перекошено и все в шрамах. Трудно было сказать, родился он таким или же его лицо так изменилось после побоев. Рот был перекошен, один глаз отсутствовал, а там, где должна была быть скула, торчал какой-то желвак. Он с трудом встал на ноги, с огромным усилием выпрямился, дрожа всем телом.
Я подошел к нему. Мальчик весь сжался, закрыв голову руками, жалобно захныкал, видимо подумав, что я собираюсь бить его. Мне хотелось сказать ему, что когда-то я был таким же, как и он, что ему не следовало так унижаться, что надо встать на ноги, что он может избавиться от рабского ошейника… Но подошел один из тех монахов. Он ударил мальчика рукой по спине и начал проклинать его и его тело, вспоминая и Белого Христа, и Сатану, прогоняя несчастного в конюшню, чтобы он не пугал людей своим мерзким видом… Он пару раз пнул мальчика, подмигнул мне, наверно думая, что мне было хоть какое-то дело до него, а потом присмирел и пошел обратно, потому что увидел, что во мне закипает ярость.
Когда я проснулся, то лежал плотно прижавшись к Сигрид, обхватив ее одной рукой, в другой держал топор, а Фенрир лежал у нее на животе. Монахи ушли, а мальчика я больше так и не увидел.
Из Даневирки мы поехали дальше на север. Мы продолжили наш путь по Воинской дороге, но вскоре нам предстояло с нее съехать и следовать на восток. Мы узнали, что конунг остановился на острове Фюн, где его отец в свое время построил крепость в самой глубине фьорда. На берегу можно было найти людей, которые перевозили и всадников, и их коней на своих лодках.
