Детство Ромашки - Виктор Афанасьевич Петров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Серега с недоумением смотрел на Акимку, а тот уже толкал его в плечо и отрывисто говорил:
—Горазд смеяться. До сходки дойдешь, узнаешь, зачем я в новой рубахе. Почуешь, как нас там приветят.
Ну да! — с сомнением заметил Серега.
Вот тебе и «ну да»! Слышь, как там гудит?
Я давно прислушивался к перекатывавшемуся гулу, похожему на отдаленный шум непогожей Волги. С улицы мы повернули в заброшенный двор и, пройдя его, сразу же оказались на широкой площади. Она полого-полого поднималась, и там, на ее выровненной вершине, возвышалось белокаменное здание с широким крыльцом, обнесенным перилами. Крыльцо с трех сторон обложила темная густая толпа. Во все стороны она раскидывала отножия, и эти отножия шевелились, цветисто пестрели полушалками, кофтами. К краям отножия редели, и в них юрко шмыгали ребятишки, подбоченясь, прохаживались парни, выпустив из-под картузов пышные чубы. Девушки, сбившись в стайки, перешептывались, хихикали.
—О-о, гляньте, Каторжный пришел! — взвизгнула курносенькая девушка, тараща глаза на Акимку.— А рубаха-то на нем глаженая. Митяй, глянь!
Стайку девушек растолкал паренек в сиреневой рубахе, перепоясанной ниже талии черным витым поясом с красными кистями. Клещеногий, широкий в груди, он шагнул, толкнув картуз к затылку, и остановился перед Акимкой.
Ох, и хороша морда для раскраски! — процедил парень сквозь зубы и медленно принялся засучивать рукав рубахи.
Твоя, никак, пошире будет,— отступая на шаг и вздергивая рукав своей рубахи, отозвался Акимка.— Щеки-то как пузыри. Налетай, чего же ты? — крикнул он, весь поджимаясь.
Мы с Серегой, перемигнувшись, стали по бокам Акимки и тоже потянули рукава к локтям.
В эту минуту между нами и Митяем появился человек в посконных шароварах, вправленных в белые чесанки. На нем была гимнастерка, серая солдатская шапка, из-под которой вихрились светлые кудри. Белолицый, конопатый, он молча хлестнул Митяя тылом ладони по губам, а на нас глянул и сурово спросил Акимку:
Не знаешь его, что ли?
Да знаю! — с досадой откликнулся Акимка.
А связался!
Так наскочил же. А что же я, ждал бы, когда он мне...
Ну ладно, не шуми,— перебил его человек.— Пойдем, я тебя проведу, где все и слыхать и видать. Да и этих сагуя-новских подпевал там нет. Гости, что ли, ваши? — кивнул он на нас с Серегой и махнул рукой: — Держитесь, хлопцы, за мной.— Он шел и, словно упрекая, говорил: — К самой возне-то опоздали. Твой батька, Аким, с крыльца постановление уезда читал и жалобу, что правительству была послана. Как вычитал, чтобы мужики сено вернули да штраф платили, сход и взворочался. Давай, кричит, жалобщиков! Кто они такие есть? Сагуянов сунулся было речь держать, а его с крыльца за полу. Пуговки у него с пиджака, как воробьи, в разные стороны. Видишь, крыльцо-то пустое. Все на совет ушли и за почтарем послали, чтобы он с телеграфной ленты фамилии жалобщиков прочитал. Давай, давай, ребята!..
Осторожно протискиваясь, я невольно прислушиваюсь к выкрикам:
Запалить стога, вот они и умоются!
Установили свободу, а теперь и каются!
Лоб в лоб ударимся, ясно!
И вдруг все смолкло. На крыльце появился Михаил Иванович. Сдернув с головы картуз, он поводил им в воздухе, и его могучий бас покатился над площадью:
—Граждане-товарищи! Сейчас вам будут зачитаны фамилии энтих, что подписали жалобу на все наше село от мала до велика. Все эти фамилии нам перестукали по телеграфу из губернского города. От лица большевистского комитета прошу соблюдать порядок. И чтобы никаких драк и гвалту! Будем все, как один, сознательными и в курсе революционного соображения. А сейчае слово передается товарищу телеграфному начальнику.— Он обернулся и махнул шапкой.
Вышел горбоносый телеграфист. Он положил на перила крыльца небольшую коробочку и, потянув из нее узкую белую ленточку, принялся звонко выкликать фамилии:
—Алтухов, Жиганов, Бочаров, Пищухин, Желтов, Гузев, Рыбаков!..
Люди стояли, вскинув головы, слушали.
—...Сагуянов, Лызлов, иерей Полянский!..
Тишину раскололи и размели над площадью крики, ругань, грохот сапог о землю. Толпа забурлила. Замелькали поднятые руки, лица, бледные и налившиеся краской, с расширенными глазами и ртами. И уже где-то слышались тупые удары с гаканьем, кто-то глухо икал и взвизгивал. Бас Михаила Ивановича тонул в гневном реве, сотен глоток.
Тут на крыльцо вышли Макарыч и Чапаев. Следом за ними Максим Петрович вынес знамя и, медленно разворачивая полотнище с древка, стал поднимать его над головой. Солнце ударило в него, и оно, вспыхнув, заструилось на ветру, сея над толпой тишину.
И тогда раздался мягкий, чуть-чуть глуховатый, но полный какой-то особенной уверенности голос Макарыча. Он говорил не напрягаясь, и рука его спокойно лежала на перилах. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, легонько наклоняясь всем корпусом, он сказал, что привез осиновским крестьянам привет от рабочего класса Петрограда и Саратова. Далее Макарыч стал рассказывать, что происходит в стране великое сражение людей за человеческие права, против гнета капитала — виновника всех бед и войны. Сражением за права трудового народа руководит большевистская партия. Она отстаивает правду, а правда ни в огне не горит, ни в воде не тонет.
Иногда я переставал слушать, что он говорит, а любовался им, переливами его мягкого голоса, следил за блеском глаз. Но вот Макарыч положил обе руки на иерила, наклонился над толпой, и голос его зазвучал жестко; будто в нем натянулась какая-то звенящая струна:
—Здесь под знаменем стоят члены большевистской партии. Без хитростей, прямо всем друзьям и врагам мы говорили и говорить будем: мы за такую революцию, чтобы у власти стали рабочие заводов, истинные хлебопашцы-крестьяне. Мы не говорим о равенстве и братстве. Между тружеником и капиталистом-эксплуататором братства не бывало и не будет. А вот товарищ Сагуянов,— и Макарыч указал пальцем в толпу,— за свободу, равенство и братство. Однако когда вы побратски поделили казенные сенокосные угодья, он сочиняет и подписывает жалобу на незаконные действия народа. Сагуя-нов, вы 9читаете главным признаком революции равенство?
Безусловно! — послышалось в ответ. Из толпы кто-то дерзко крикнул:
Брешет он, как пес-пустолай!
Сход опять загомонил, но Макарыч поднял руку, и враз все стихло.
—Если безусловно признаете, так почему же вы считаете незаконным раздел сенокосных угодий? Почему вы, избранный народом в Совет депутат, вышли из него и создали на своем конце села второй совет? Значит, вы не хотите быть равным со всеми трудящимися жителями Осиновки? Нет, Сагуя-нов, вы не за революцию,
