Моя карта мира - Нина Воронель

Мне не повезло, и до места я добралась не меньше, чем часа через два, полностью вкусив всю прелесть екатеринбургского существования. Больше в самостоятельные экспедиции по городу я не пускалась, и видела его только из окна институтского минибуса, который исправно возил членов делегации на осмотр местных достопримечательностей.

Главных достопримечательностей было две – часовня, построенная над тем домом, где по легенде был зверски убит царь Николай Второй со всей семьей, и большой камень, километрах в сорока от Екатеринбурга, отмечающий границу между Европой  и Азией. Часовня была еще не достроена (или на ремонте), и нас туда не впустили. А шоссе, ведущее к знаменательному камню, было так изувечено многолетним напором зимних снегов и не знающих времени многотонных грузовиков, что путешествие к границе двух континентов осталось у меня в памяти сущим наказанием. И даже память о том, как Федор Достоевский дважды целовал этот камень - по пути на каторгу и обратно, - не помогла мне, пока я, подтягивая к горлу рассыпанные дорожной тряской внутренности, подбиралась к этому камню на нетвердых ногах.

Были нам показаны еще две достопримечательности, не рассчитанные на туристов. Недалеко от центра города возвышалось недостроенное здание, претендовавшее когда-то на роль небоскреба. Как сообщили нам сопровождающие лица, строительство небоскреба внезапно заморозили на восьмом этаже, обнаружив, что с последующих этажей можно будет увидеть окружающие город военные объекты. Объектов этих было столько, что деньги, уже вложенные в постройку  будущего небоскреба, показались градоначальникам сущим пустяком.

Другой интересный объект лежал в лесистой низинке – это было огороженное оградой совершенно новое обширное кладбище, все могилы которого были помечены не раньше, чем 1991 годом. И большинство клиентов которого не достигли и тридцати лет. Это было кладбище жертв  грандиозной гражданской войны, вспыхнувшей при разделе бывшей уральской государственной промышленности. Кто победил, мне неведомо, но результаты этого раздела прямо-таки кололи глаза – пустотой аэропорта, серостью лиц и одежд, безработицей и печатью невыразимой печали.

Дни конференции пролетели быстро, и, как положено, в знак счастливого ее завершения был назначен банкет.  Назначен он был почему-то не на последний, а на предпоследний день. Причина этой странности открылась нам не сразу, а лишь назавтра после банкета – оказалось, что на последний вечер назначено было его продолжение, так как не все было съедено, а, главное не все выпито.

Выпивки было невообразимое количество при невообразимом ее разнообразии.  При этом угощение вполне соответствовало выпивке – и по количеству и по разнообразию. Стол просто ломился от яств - копченные бараньи бока и свиные языки золотились среди жареных перепелок, дивных паштетов из гусиной печенки, заливной осетрины и красной икры, фаршированной черной. Я уже не говорю о немыслимых соленьях – об огурчиках, помидорчиках, о трех сортах грибочков, о капусте белой и красной и серо-буро-малиновой. Да всего не перечислишь.

Трудно было поверить, что за стенами нашего санатория унылые серые граждане теснятся в туго набитых автобусах-коробочках  и голодные старики терпеливо ждут, когда им вынесут из больницы чужие объедки. Впрочем, местные академики, окружающие роскошный стол, накрытый скатертью-самобранкой,  не слишком отличались от больничных стариков – таким неподдельным восторгом горели их глаза при виде этого банкетного великолепия.

Мой сосед справа, по виду вполне пригодный к роли старика на больничном холме, опорожняя рюмку за рюмкой, горько пожаловался, что все его профессорские доходы, включая академическую надбавку и деканскую зарплату, с трудом достигают трехсот долларов в месяц. Сосед слева, академик, из Новосибирска, горько сетовал, что доехать до Екатеринбурга можно только на ужасном, битком набитом поезде, который тащится двое суток, так как самолеты давно отменили. Его особенно радовали соленые помидорчики, которые были у них в Новосибирске большой редкостью, хотя он лично выращивал несколько кустов свежих помидорчиков на своем академическом подоконнике..

Главного героя, председателя конференции, всесоюзного академика, приехавшего на это предприятие из Москвы, на банкете не было. Да и вообще его видели только на церемонии открытия  - произнеся приветственную речь, он твердым шагом вышел из зала и исчез. Сначала ходили слухи, что он то ли заболел, то ли вернулся в Москву, но вскоре все разъяснилось – он со своим заместителем заперся у себя в номере, оснащенным большим ящиком водочных бутылок, и три дня пил, не просыхая. «Он приехал сюда расслабиться и снять стресс» - пояснили нам его Екатеринбургские коллеги.

И мы его поняли и простили. Говоря «мы», я имею в виду русско-язычную часть израильской делегации, - из семи их было трое. Поняли ли его израильтяне, я не уверена.

Все немного выпили, - каждый по своим критериям, разумеется: израильтяне по наперстку, свердловчане по графину - председательствующий от Института Металлов звякнул ложечкой о бутылку и общий шум стих. Профессор откашлялся и поднял бокал:

«Господа, завершена Израильско-Российская конференция, подтверждающая факт дружбы между русскими и евреями. Наши отношения с евреями были всегда сложными и драматическими. В семнадцатом году евреи устроили нам революцию, и Россия покатилась под откос. Но им этого было мало – в девяностом году они устроили нам вторую революцию, результаты которой вы видите вокруг себя».

В этом месте мой муж не выдержал. Он крикнул громко, а голос у него зычный:

«Если вы будете продолжать в том же духе, мы и третью революцию вам устроим!».

Директор на миг осекся, и не известно, куда бы потекла банкетная река, если бы в этот миг входная дверь не распахнулась, пропуская высокого человека в ладном костюме, сопровождаемого двумя громилами, вооруженными автоматами с короткими стволами. Человек в костюме быстрым шагом двинулся к столу, громилы шли за ним по пятам.

«Уже пришли брать!» - воскликнул мой муж.

И ошибся.

Человек в костюме обхватил за плечи председателя израильской делегации, бывшего профессора Екатеринбургского Университета, и смачно поцеловал. Оказалось, что он – бывший  студент нашего председателя, пренебрегший академической карьерой ради бизнеса. Он оказался одним из победителей гражданской войны за раздел уральской государственной промышленности, а громилы с автоматами были всего лишь его телохранителями. Похоже, что на нем лежала львиная доля ответственности за роскошь банкетного угощения. И потому его появление смягчило возникающий конфликт, - увидев, как он нежно целует председателя еврейской делегации, академики сменили тон.  На сцену вышел другой Екатеринбургский профессор, склонный не к агрессии, а к юмористическому подходу.

«Друзья мои, - сказал он лукаво, - наши отношения были драматичны, но ваш приезд вносит в них новую ноту. Это нота доверия. И я хочу рассказать вам сказку о доверии.

Шел как-то Иван-царевич по лесу и увидел лягушку. Она сказала нежным голосом:

«Иван-царевич, возьми меня к себе во дворец и поцелуй. Тогда я превращусь в прекрасную девушку и стану твоей любовницей».

Идея понравилась Ивану-царевичу. Он принес лягушку к себе во дворец, из осторожности на кухню,  и там поцеловал. Как только он ее поцеловал, она тут же превратилась в прекрасную девицу, к сожалению, одетую,  и начала торопливо раздеваться. Она  успела снять с себя юбку и кофту, но только перешла в нижнему белью, как в кухню вошла жена Иван-царевича. Увидев полуголую прекрасную девицу, она слегка опешила и спросила :

«Иван-царевич, а это кто?».

«Это лягушка – я принес ее из лесу», -  ответил Иван-царевич, глядя жене в глаза чистым взором.

И жена ему поверила.

Так выпьем же за доверие!».

И академики выпили – раз, еще раз и еще много-много раз, - и водочки, и коньячка, и опять водочки, и опять коньячка, закусывая эту благодать жареными рябчиками и красной икрой, фаршированной черной. Старческие глаза их источали слезы радости и умиления – ведь им не часто перепадали такие милости. Похоже, их не слишком смущало, что представители израильской науки далеко отстали от них по количеству выпитого. А может, я не права – эта наша неспособность расслабиться в питии укрепляла в их душах то самое доверие, которое так изящно описал их красноречивый коллега.

Не могу с определенностью сказать, на какую роль он нас назначил, на роль коварного Ивана-царевича или на роль его доверчивой жены, но город Екатеринбург я покидала назавтра с большим облегчением. Я прошла по не топтаной траве бывшего аэропорта  к никем не охраняемому самолету, твердо надеясь, что я побывала в этом городе не только первый, но и последний раз.