Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

Увлёкся! Здорово было не без лёгкости переставлять тело, ухватываясь за нижние скобы, и устраивать для себя рискованные комбинации с переворотами, с перехватами рук, с упражнениями будто на шведской стенке, — принимал, например, позу «в упор» усилиями одной лишь руки. Дурачился, упивался своей силой и свободой передвижения, хоть вверх, хоть вниз, свободой, обеспеченной его профессиональным умением делать всё, что пожелает, сходной, скажем, со свободой мастеров фристайла на склонах Альп (где Куропёлкин, естественно, не бывал).

— Флотский, не надоело? Ты уж метров двести одолел! Куда же ещё-то. Остановись!

Опять Голос! Опять голос Колодезника. Или хуже того — голос гигантской мерзкой Мокрицы.

Куропёлкин тут же взглянул вверх. Солнце было ещё дообеденное. Но прошло, конечно, больше пятнадцати минут, отпущенных Куропёлкиным путешествию. Полчаса прошло. И действительно, Куропёлкин спустился поболее, чем на двести метров.

— Полчаса, полчаса! — подтвердил Голос.

Повернувшись (вывернувшись) спиной к скобам, Куропёлкин попытался высмотреть Голос или же обладателя Голоса — Колодезника либо Мокрицу. Не высмотрел. А в колодце, под хрустальным сводом, было светло. Но может, Колодезник или Мокрица проживали здесь невидимками? Отчего бы и нет? Мало ли что могло происходить в поместье, где Дворецким числился неизвестно какой породы господин Трескучий-Морозов.

— Флотский! Не надрывайся! Не рискуй! Отдохни! Сейчас мы выдвинем для тебя батут. Он во всю дыру колодца. Успокоишься на нём и решишь, как быть тебе дальше.

— Ну конечно! — рассмеялся Куропёлкин. — Обойдусь без чьей-либо помощи!

— Ты же любишь резвиться на батуте! — напомнили Куропёлкину.

— Вам-то что? — начал раздражаться Куропёлкин. — Посадите меня на свой батут, а потом проглотите и переварите без отходов. Раз господин Трескучий никак не сможет сбросить меня на ваш батут.

— Ну, смотри, это даже обидно, — произнёс невидимый Голос, — хотелось просто пообщаться с тобой. Нет так нет. Ползай, как хочешь. Мешать не будем…

И всё притихло. И свет, солнечно-хрустальный, вроде бы потускнел…

Стыдно было бы Куропёлкину сразу же подниматься по скобам вверх. Вышло бы, что он испугался (или хотя бы растерялся) и готов бежать от Колодезника и сопливой Мокрицы. И Куропёлкин, вопреки соображениям разума, посчитал нужным спуститься ещё, пусть и на метров сто.

И спустился.

Спускался на этот раз не спеша, с намеренной степенностью даже, имея в виду Колодезника и Мокрицу (не исключалось, что и господина Трескучего тоже), не следили ли они теперь за бессмысленными движениями подсобного рабочего, не посмеивались ли над ним? То есть он будто бы прогуливался сейчас (для них) с удовольствием и без страха…

Но сам не знал, куда и зачем. И уж никаких удовольствий более не испытывал.

Боковым зрением заметил в стене, слева от себя, бледное световое пятно. Всмотрелся. «Ба! — сообразил Куропёлкин. — Да тут вход куда-то… В пещеру, что ли?..»

52

От скоб к пятну вели мостки из двух досок. Не раздумывая, Куропёлкин шагнул на мостки. Действительно, перед ним был вход в пещеру. Будто шквал ветра подтолкнул его в спину, Куропёлкин пошатнулся, его тут же чьи-то руки втянули в чужое для него пространство. Сзади раздалось пневматическое шипение («Двери закрываются…»). Уже твёрдо стоя на ногах, Куропёлкин обернулся. Вход в пещеру был задраен.

— Так, — произнёс Куропёлкин. — Кто же я теперь? Узник? Заложник?

53

— Не узник и не заложник, — услышал он. — А — гость.

— Вы кто? — спросил Куропёлкин. — Колодезник? Мокрица? Или видоизменение Трескучего?

— Взгляните.

В пещере, в глубине её (или где там?), будто бы зажглись свечи, и Куропёлкин метрах в пяти перед собой за столом (или за обтёсанным валуном) увидел сидящего мужика. Человека, извините. Как показалось Куропёлкину, на плечах того был то ли халат, то ли плащ, на голове же его торчал колпак, возможно, Звездочёта. Какой-то предмет лежал перед ним на плоскости стола, сидящий, в плаще или халате, рассматривал его со вниманием, вертел, иногда подносил к глазам, а в правом глазу его, похоже, держалась лупа. Логично было предположить, что исследователя занимает чей-то череп и его тайны. Куропёлкина стало знобить. Но тут на столе хозяина (хозяина ли?) пещеры вспыхнул электрический светильник в форме свечи, и Куропёлкин увидел, что предмет на столе — вовсе не череп, а ковбойский сапог со стоптанным каблуком и ощеренной пастью. Его, Куропёлкина, подарок Люку. И загадочный халат или плащ надо было признать именно халатом сапожника. Удивляла лишь лупа. Это была лупа часового мастера, а не сапожника. Но мало ли какие у кого чудачества и привычки.

Сапожник стянул с головы колпак и встал.

Шагнул навстречу Куропёлкину.

Нет, все же на нем был плащ-накидка с разлетающимися полами.

— Разрешите представиться, — произнёс хозяин пещеры. — Бавыкин Сергей Ильич. Первый, но бывший муж известной вам Нины Аркадьевны Звонковой. Получивший от неё, возможно слышали, справедливое почётное звание — Недотёпа. Недотёпа и Недотыка.

И протянул Куропёлкину руку.

— Куропёлкин, — пробормотал Куропёлкин, пожимая руку хозяина. — Я…

— Мне о вас многое известно… — сказал Бавыкин. — Пройдёмте в гостиную.

54

Гостиная, куда был введён хозяином Куропёлкин, никак не могла вызвать мысли о том, что она находится вне пределов городского или загородного элитного дома. Какая уж тут пещера! Единственно, что могло напомнить о пещерах, так это потолок. Натяжной, видимо. С тремя сложными люстрами, ровный (переверни гостиную — и на нём мог бы плясать и вертеться вокруг шеста Поручик Звягельский), из евро, наверное, материалов. Но вблизи люстр с него свисали диковинного вида палки, будто бы порождения пещер, Куропёлкин никак не мог запомнить, то ли они сталактиты, то ли сталагмиты. Здесь эти свисающие острия были явно декоративными.

А вот в помещениях, по которым Сергей Ильич Бавыкин сопровождал Куропёлкина в гостиную, подлинные приметы пещеры сохранялись. В частности, в мастерской сапожника, где Куропёлкин наблюдал за обследованием хозяином ковбойского сапога. Дальше прошли залом, озадачившим гостя смыслом своего назначения. Возможно, здесь случались кабинетные занятия Сергея Ильича. Две стены были заняты книжными полками. С книгами, заметим. А вот другие стены были покатые, клыкастые, злые. Куропёлкина же (мимоходом) заинтересовало целое воинство глобусов. Глобусы стояли в ряд, штук десять их, большие, куда крупнее школьных. Голубые с зелёным и светлокоричневым шары вращались, а из них торчали какие-то тонкие металлические предметы. Удивила Куропёлкина одна странная конструкция. В подставке для шара глобуса не спеша поворачивался то ли куб, то ли параллелепипед, обклеенный, кстати сказать, картами планетарных материков и океанов.

— Об этом и о починке обуви, — бросил Бавыкин на ходу, — расскажу позже. Если пожелаете узнать…

Куропёлкин пожелал, но вслух желание своё высказывать не стал.

При входе в гостиную Бавыкин расстегнул верхние кольца плаща и сбросил его на каменную скамью у порога. Стол был накрыт на две персоны.

— Садитесь, Евгений Макарович. Откушаем и выпьем за встречу.

— Не могу, — заявил Куропёлкин. — Мне надо возвращаться на свой шесток. А уж пить я не имею права по условиям контракта.

— Экие трудности! — рассмеялся хозяин. — Прожуете две таблетки, и каких-либо последствий нашей с вами беседы никто не учует.

— А карабкаться по скобам к выходу из колодца? — напомнил Куропёлкин. — Осоловею после застолья и засну по дороге…

— Мои ассистенты подымут вас к Люку. За две минуты. В гамаке.

— В гамаке? — возмутился Куропёлкин. — Меня и в гамаке?

— Стало быть, вы плохо знаете историю флота, — сказал Бавыкин, бывший муж. — Команды каравелл Колумба возвращались в Испанию, отдыхая в гамаках. Подвесные сетки карибских индейцев оказались чрезвычайно удобными для морских путешествий. Потом появились новые комфорты, и о гамаках забыли… А так для флотских в гамаках не должно быть ничего постыдного…

— Уговорили, — сказал Куропёлкин.

55

— Хочу отблагодарить вас за подарок, — сказал Бавыкин, разливая в стопки белую жидкость.

— Это сапог, что ли, и древний скороходовский полуботинок доставили вам радость? — спросил Куропёлкин.

— И они тоже, — кивнул Бавыкин. — Но главное событие для меня нынче — это возможность общаться с вами.

— Чем же я так замечателен? — поинтересовался Куропёлкин.

— Тем, что вы человек, — сказал Бавыкин.

— Вы — одиноки. Или вы здесь — узник? И вам не дано отсюда уйти? — озадачился Куропёлкин.

— Уйти отсюда можно, — сказал Бавыкин. — Хотя бы вон той дорогой.