Покаяние брата Кадфаэля - Эллис Питерс

— Нет времени, — нахмурясь, ответил король. — Завтра мы покидаем Ковентри. Незачем оставаться — здесь уже все сказано.

«Да, — печально подумал Кадфаэль, — завтра вы все разъедетесь, и пожар войны заполыхает с новой силой».

— Как бы то ни было, — жестко заявил Роже де Клинтон, — в этих стенах я запрещаю прибегать к насилию даже в ответ на насилие. Более того, требую, чтобы и за пределами обители вы отказались от мщения. Если мы не можем наладить надлежащее расследование и установить истину, значит, должны отпустить этого человека, пусть даже он и виновен.

— Нет, — сурово возразил Филипп, — с чего бы это? Я требую справедливого наказания за кровь моего друга. Пусть городские констебли возьмут этого человека под стражу и закуют в цепи. Его следует задержать здесь, дабы он предстал перед судом. Разве в Ковентри не действует закон? А если действует, что мешает прибегнуть к нему? Ведь он преступил закон и за смерть должен ответить смертью. Как можно в том усомниться? Разве не он у всех на глазах затеял с де Сулисом ссору, а потом во всеуслышание заявлял о своей ненависти к нему. А затем мы застаем этого человека над мертвым телом его недруга, причем когда никого другого и поблизости-то не было. Какие еще нужны доказательства?

Кадфаэлю показалось, что горькая убежденность Филиппа отчасти передалась королю. Да и то сказать — у Стефана не было оснований верить оправданиям юноши из стана его соперницы, обвиненного в убийстве не последнего из сторонников короля, лишь недавно оказавшего ему ценную услугу. Кроме того, монарх был не прочь сбросить с плеч долой это дело и заняться наконец военными вопросами. Да и сам намек на то, что в его владениях будто бы невозможно строгое соблюдение закона, подталкивал государя к простому решению — передать Ива судебным властям и умыть руки.

— Между прочим, — отчетливо, с расстановкой произнесла императрица, — мне тоже есть что сказать по поводу происходящего. Когда нас созывали на этот совет, всем без исключения его участникам был обещан безопасный проезд сюда и обратно. Что бы здесь ни случилось, никто не вправе нарушить это обязательство. Я приехала в сопровождении некоторого числа людей и с тем же числом уеду, ибо неприкосновенность распространяется на каждого из них, а вина этого молодого сквайра ничем не доказана. Тот, кто вздумает тронуть его, нарушит клятву и тем самым навлечет на себя неслыханный позор. Завтра я уеду, и все мои люди уедут со мной.

С этими словами она решительно двинулась вперед — стоявшим на ее пути пришлось торопливо отпрянуть в сторону — и, едва не задев рукавом Филиппа, повелительно протянула руку Иву. Юноша, бледный как полотно, повиновался ее жесту. На губах Матильды Кадфаэль приметил улыбку, определенно адресованную Иву, и не мог не подивиться тому, что юноша не улыбнулся в ответ. Но ни обожания, ни благодарности, ни радости в глазах молодого человека не было.

На постоялый двор Ив вернулся спустя полчаса. Даже это небольшое расстояние Матильда не позволила ему пройти без охраны, опасаясь, что Филипп предпримет попытку рассчитаться за де Сулиса, пока юноша не оказался вне пределов его досягаемости. Впрочем, как уныло рассудил Ив, интерес императрицы к нему долго не продлится. Она будет ревностно оберегать его первое время, но еще и до Глостера не доберется, как и думать о нем забудет. В конце концов, она оградила его от возможных посягательств, чтобы продемонстрировать свое могущество, а как только поможет ему выбраться из Ковентри, наверняка решит, что ее долг — действительный или мнимый — исполнен до конца. Сам же Ив в ее глазах большой ценности не имел. Конечно, воспоминание о прикосновении царственной ладони не могло не воспламенить кровь в жилах юноши, однако она едва не застыла снова, когда он вспомнил, почему был удостоен высочайшего покровительства. Ибо Матильда более чем кто-либо была убеждена в его причастности к смерти Бриана де Сулиса. Ее тихий, вкрадчивый голос, отдающий двусмысленный и коварный приказ, до сих пор звучал в его ушах. Молодой человек, как и другие юные вассалы императрицы, был слепо предан государыне и в руках ее подобен податливой глине. Не было услуги, какую она не могла бы потребовать от него, пусть даже и не напрямик. Потребовать, зная, что ее воля будет понята и исполнена. Ив, конечно же, понимал, в чем его долг, и никогда, даже перед ней, не признался бы, какие слова слышал из ее уст. То, что она намекала на смерть де Сулиса, должно навсегда остаться тайной.

В ту ночь никто больше не задавал Иву вопросов, и его друзья в первую очередь. Они тоже не были уверены в безопасности юноши и решили держаться поблизости и не выпускать его из виду, пока поутру он не отправится в Глостер под защитой императрицы.

— Я должен ехать, — промолвил Ив, укладывая перед сном в сумы свои скудные пожитки, — а мы так ничего и не смогли разузнать про Оливье.

— Я этого дела не брошу, — сказал Кадфаэль. — Но тебе и вправду лучше уехать отсюда, коли уж все так обернулось.

— Уехать, оставив пятно подозрения на своем имени? — В голосе Ива звучала горечь.

— А я и этого дела не оставлю. Рано или поздно правда все равно выйдет наружу. Ясно, как Божий день, что ты Бриана де Сулиса не убивал, а значит, его убийца скрывается здесь, среди нас. Узнать его имя — вот что нужно, чтобы очистить от подозрения твое. Если, конечно, хоть один человек на самом деле верит в твою виновность.

— О, да, — с кривой усмешкой отозвался Ив, — уж один-то человек верит, можешь не сомневаться.

Но кто этот человек, юноша не сказал, а Кадфаэль настаивать не стал.

Поутру отряд за отрядом участники совещания стали разъезжаться из приората. Филипп Фицроберт как прибыл один, так и уехал еще до колокола к заутрене, ни с кем не попрощавшись. Король Стефан, напротив, задержался, чтобы отбыть со своими баронами в Оксфорд после Высокой мессы. Некоторые лорды из северных краев поспешили в свои владения, стремясь обеспечить безопасность собственных земель, прежде чем присоединиться к кому-либо из венценосных соперников. Императрица твердо решила выехать в Глостер лишь после отъезда Стефана, дабы тот не смог вербовать себе сторонников в Ковентри у нее за спиной.

Когда свита Матильды стала собираться в путь, Ив отправился в церковь, и Кадфаэль, держась на почтительном расстоянии, последовал за ним. Войдя в храм, юноша опустился на колени перед алтарем в боковом приделе — не иначе как хотел помолиться перед отъездом в одиночестве, не привлекая к себе внимания. Возможно, Кадфаэль так и не решился бы его потревожить, но лицо юноши было таким печальным, что монах отбросил осторожность и подошел поближе. Ив обернулся, слабо улыбнулся и торопливо поднялся на ноги.

— Я готов, — промолвил он.

Вставая, юноша оперся рукой на скамью, и Кадфаэль приметил на ней кольцо, которого прежде не видел. Колечко ничем не примечательное — всего-навсего узенькая перекрученная золотая полоска, — причем такое маленькое, что Ив смог надеть его только на мизинец. Подобную вещицу дама могла бы подарить пажу в благодарность за оказанную услугу. Заметив, что взгляд монаха остановился на кольце, юноша непроизвольно попытался убрать руку, но передумал и оставил ее на прежнем месте.

— Это она тебе подарила? — спросил Кадфаэль, почувствовав, что юноша ожидает вопроса.

— Да, — просто ответил Ив, а затем добавил, помедлив: — Я не хотел его брать.

— Вчера вечером ты его не надевал.

— Не надевал. Вчера она не могла меня увидеть, а сегодня… У меня не хватило духу отказаться от этой награды. Ну да ладно, на полпути к Глостеру она и думать обо мне забудет, и тогда я смогу пожертвовать кольцо какой-нибудь церкви или просто отдать нищему на дороге.

— А почему так? — спросил Кадфаэль, намеренно бередя открытую рану. — Ведь оно, наверное, пожаловано тебе в благодарность за оказанную услугу.

Лицо юноши передернулось, словно от боли. Он двинулся к выходу, но на полпути обернулся и, задыхаясь, выпалил:

— Не оказывал я этой услуги! — А потом, уже более спокойно, повторил: — Не оказывал…

Наконец все разъехались — блестящие придворные, отважные воители, жаждущие заполучить престол соперники и вершащие судьбу трона вельможи, а также оба приезжих епископа. Найджел Илийский отбыл в свою епархию, а Генри де Блуа отправился с братом в Оксфорд, с тем чтобы уже оттуда проследовать к себе в Винчестер. Разъехались, ни о чем не договорившись, ничего не уладив. Мир остался таким же недостижимым, как и до этой встречи, а в приоратской часовне осталось мертвое тело. В конце концов братья, конечно, положат его в гроб и предадут земле, если только родные — а Бог весть, есть ли у него родные, — не пожелают заняться похоронами сами. Нынче на большом монастырском дворе было даже спокойнее, чем обычно, поскольку привычное движение между городом и приоратом, прервавшееся во время пребывания в обители двух монарших дворов разделенной страны, еще не возобновилось.