Пожитки. Роман-дневник - Юрий Абросимов

Останки еще живой «Кометы-209» не влезали в мусоропровод, их пришлось выносить на улицу. В том погребении было много декларируемого бесчувствия с моей стороны, но к нему примешивался тревожный стыд. Стыд от несоответствия между прошлым и его итогом. Даже сегодня, по прошествии достаточного количества лет, я могу засвидетельствовать: никто из живущих разумных теплокровных существ не сделал для меня больше моего первого магнитофона. В тот день, когда мы навсегда расстались, он представлял собой сильно изношенную, хотя и по-прежнему дееспособную механическую конструкцию, в оковах деревянной старомодной оболочки с давно снятой верхней панелью.

Я его… выбросил .

Что, без учета всех привходящих обстоятельств, большую часть которых скудная речь выражать отказывается, выглядит обыденным делом…

Но в тот момент (почему-то мне так думается) я получил возможность увидеть – а может, и обеспечил! – сходное отношение к себе в будущем. Не знаю, на смертном ли одре, на Страшном ли суде, но будет – должно быть! по справедливости! – именно так.

Внутренняя адвокатура пасует. Возможно, я пренебрег формальностями. Другой бы похоронил на антресолях, окунул в пыль, морок забвения. Или постоял бы над помойкой, роняя намеченные к случаю пустотелые слезы. А потом бы забыл обо всем – сразу и навсегда, как велят принципы душевного здоровья. Но факт остается фактом: «с того дня потянулись лишь кривые, глухие, окольные тропки». Ведь было подобное. Было еще. Много… До и после.

Совершенство выворачивается наизнанку, притупляется слух. Расстройщик аппаратуры, навсегда поселившийся в дурном храме, натягивает нервы избирательно. Гармония становится деликатесом, который с трудом переваривается, а среди красоты вечных мелодий все чаще мелькают странные звуки, какие-то посторонние шумы, которых быть здесь не должно. Не могут они быть здесь, никак. Но они становятся все навязчивей, неотвратимей, они приближаются, набирают силу, от членораздельности их уже не отмахнуться. Я распознаю этот хаос, я различаю слова. Так начинается утро плохого школьника, или день перед жутким похмельем, или вечер человека, потерявшего надежду.

– Милый, ты еще жив? Я вижу, что жив. Подбери слюни и заканчивай притворяться. Мы все еще в дерьме…

Кого нужно прикончить, чтобы избавиться от правды? Я хочу музыку, только музыку! Прекратите будить меня! Прекратите повторять:

– Мы все в дерьме, ты слышишь? Да-да. И не отворачивайся, это не поможет.

Демонстрация

Истуканов становится больше – деревянных, резных, лакированных, темно-желтых, в человеческий рост высотой. Иногда видишь ошеломленную мартышку, засунувшую кончики пальцев руки себе в рот: «Ай, что делается-то?! Что ж теперь будет-то?!» Иногда мишку косолапого (по сути – кривобокого), совершенно безмолвно постигающего всю нелепость своего местонахождения – на границе выхолощенного леса и бойкого шоссе. По идее властей истуканы должны сообщать Городу осязаемую прелесть, способствовать уюту. Тут вам молодые семьи с колясками, а поблизости резные фигуры. Пасторально, господа. Умилительно! Нет, правда-правда…

Якобы уместные фигуры, пасторальные господа и я – на горном велосипеде с резными шинами навыпуск.

Не успев толком отъехать от подъезда, я увидел это исчадие. Моложавое черное тело, обтянутое блесткой шкурой. Вытянутое рыло лоснится коричневыми проталинами. Движения явно бесноватые.

Представьте слепую пулю-не-дуру. Вот-вот, она самая. В простонародье – доберман.

Мириться с новой модой – отпусканием подростков-доберманов в вольное плавание – ох как не хотелось!

За какую-то секунду я вообразил хозяина собаки. По квартире мечется туловище в спортивном костюме. Глаза утонули в лице. Причудливые мысли текут, заполняя нестандартный рисунок извилин. Наконец он принимает решение и дарует своей любимой твари свободу.

Лицо лоснится лосьоном.

Входная дверь распахивается, синхронно с акульим ртом.

– Гуляй, детка. Иди. Принеси папе гостинчика …

Заметив меня, доберман слегка обуздал хаос движений. Я понял: первым должен был умереть мой велосипед.

Утробное рычание опередило укус. Тупая скотина едва не попала под колесо.

Какое-то время все повторялось. Доберман снова и снова пытался сожрать велосипед, а я едва успевал лавировать, чтобы не переехать его пополам.

Видимо, со стороны мы смотрелись очень мило, если, конечно, принимать сатанинское рычание собаки за ребячий азарт, а мою бессильную матерщину за умиротворяющую новацию.

Кое-как выехав на шоссе, я прибавил скорости, отчего доберман пришел в неописуемое возбуждение. Рычание окрасилось хриплым скулежом, атаки на переднее колесо участились.

С ужасом я рассмотрел одну деталь, способную погрузить в обморок любого мало-мальски впечатлительного человека. Морда псины была туго перевязана изолентой (!!). Только благодаря ей колеса осаждаемого велосипеда оставались пока целыми. Наверное, формально учитывая щенячий возраст четвероногого убийцы, его хозяин не озадачивал себя поисками намордника. Хотя его питомец вошел в форму. Что и доказывал сейчас с легкостью.

Мы сумасшедше неслись по дороге. Рыло породистого ублюдка на полном ходу тыкалось в рифленую шину, издавая тошнотворные резиново-пилящие звуки. Обычный зверек уже давно бы преставился. Но когда вы в последний раз видели что-нибудь полноценно обычное, тем более породистое и в то же время психически не больное?

Погоня продолжалась на расстоянии целого километра. Завершил ее слишком крутой поворот. Я смог в него вписаться, а доберман поскользнулся на пыльной обочине и с жутким воем улетел в канаву.

Я привел здесь этот замечательный случай вовсе не для того, чтобы лишний раз взбодрить читателя или спровоцировать его на кинологический экстремизм. Я лишь хочу дать приближенный вариант, некий образ потери чувственности, который постепенно становится всеобщим, сюжетообразующим. Склизлый доберман, из всех своих достоинств сохранивший голые хватательные рефлексы и ту причудливую изломанность нервов, от которой просто глаз не оторвать, по-моему, довольно изящный образчик сегодняшнего времени. Хотя зацикливаться на добермане не стоит, образ получится ущербным. Ведь есть еще, допустим, эстетски инфернальные таксы. Или питбули – стимуляторы гадливости.

Долгие годы умники с хорошо подвешенными языками давали нам выдающиеся рецепты благоденствия. Предлагалась, в частности, идея обустройства каждой отдельно взятой семьи, своего внутреннего автономного бытового социума. Из дешевых всплесков языка рождалась кажущаяся дорогой истина. Наведи порядок у себя дома (другими словами, замкнись дома, отгородись от всего, «мой дом – моя крепость», etc), и сумма единичных лепостей разольется по всему государству, обусловит мир и порядок. А все обернулось отчуждением. Злыми любимыми собаками, лютой скукой, тяжелеющим от жира животом, апатией, готовой в любой момент взорваться, выродиться в насилие. Сейчас праздники – это когда стараются веселиться на всю катушку. Вальс танцуют манекены. Пресные граждане, обремененные необходимостью жить.

Раньше – по-другому. Возможно, суть все та же, но качество ее было другим. Я еще помню, как Город готовился к торжеству…

Взрослые на своих рабочих местах делают вид, что участвуют в субботнике. В школах детей заставляют рисовать плакаты, скручивать цветы из разноцветной сморщенной бумаги, зачем-то учатся наизусть стихи, что-то лепится из пластилина. И все – так соревновательно, с энтузиазмом, хотя и через силу тоже. Не участвовать в демонстрации нельзя – порицание возникнет. Да и шут с ним! Вот привезли шариков целую коробку. Дуют все – и стар и млад – до синевы перед глазами. Но красного больше, много больше. Кругом одно красное! Но может, еще голубого чуть-чуть, если небо чистое, и зеленого, если весна, или желтого, когда осень.

«Колонны»… Даже «КОЛОНННЫ». Так звучит слово, обозначающее ту конструкцию, в которую мы, народ – все как один! – сейчас объединимся… и пойдем. Представляете? Мы пойдем!!

Улицы нарядные, люди нарядные. Общая приподнятость. Гармошечник растягивает мехи, разогревается. То ли казенный гармошечник, то ли движимый полнотой духа – не понять. Ведь и не пьяный вовсе, а так лишь, выпимши. Тут все выпимши, каждый первый слегка во хмелю от настроения. В воздухе что-то носится, предвещает что-то. Утро – с каким-то морозцем, несмотря на время года. И целый день впереди. Целый выходной день.

Я быстро-быстро мелькаю в кругу своих одноклассников, стараясь попасться на глаза как можно большему количеству учителей. Мол, был такой на демонстрации, участвовал. Вот и в специальном листке отметился, поставил закорючку напротив собственной фамилии – «был, отмечен». Отметился – и бегом к матушке, чтоб по-настоящему участвовать с ней, с ее трудовым коллективом . Взрослые как-то все же посовершеннее сверстников будут.