Осколки ледяной души - Галина Романова

И чего, интересно, ищет?..

Степан опоздал ненамного. Может, на полминуты, а может, и того меньше. Ему удалось вполне удачно подняться на четвереньки. Удалось ухватиться за дверную ручку и подтянуться на ней, дотронувшись до замка. Но потом…

Потом сзади негромко хмыкнули и еще раз его ударили. На этот раз не так сильно, зато обидно. Ударили его пинком по заду так, что он снова распластался на полу и уже не делал попытки подняться. Стукнулся подбородком и ребрами, грубо выругался в голос и начал отползать от двери.

— А вот это ты правильно делаешь, дружище, — похвалил его мужик и тут же загремел замком. — Полежи тут, проспись.

Дверь квартиры Верещагиной приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить в образовавшуюся щель одного человека.

«Высок, тщедушен телом и с полным отсутствием вкуса», — вяло подумал Степан, отлично рассмотрев в свете, полыхнувшем с лестничной площадки, его черные одежды и белые носки. Лица не видел, а вот одежду рассмотрел очень хорошо.

Мужик вышел из квартиры и захлопнул за собой дверь. Замок щелкнул, и Степан остался совершенно один.

Он его не убил…

Почему?! Почему-то ему было нужно, чтобы Степан оставался в живых. Почему?

Ответ всплыл незамедлительно.

Этот мужик в белых носках хочет его подставить. Пока он будет валяться тут бездыханным, тот сделает анонимный звоночек, и прибывшая к месту происшествия милиция обнаружит Степана и, возможно, труп женщины. Значит, все-таки…

Нужно искать! Нужно вставать, черт побери, и искать Таньку…

Глава 4

Когда он открыл своим ключом собственную дверь, переступил свой собственный порог и увидел, что на его собственной кухне горит свет, он едва не расплакался от облегчения. Облокотился о стену, слушал, как она поет, и минут пять пытался проглотить шершавую сухость, раздирающую горло. А потом ни с чего завелся.

Поет она, значит! Поет?! Моталась непонятно где, а теперь поет. И ведь что поет?! «Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк…» Да с выражением так выводит, со знанием дела, тоже мне певица. Ладно бы сидела, виновато потупясь, да журнальчик листала, а то петь удумала.

Он медленно стянул с себя куртку, ботинки и, шатаясь, подошел к зеркалу.

Ну и рожа!!!

В том месте, куда был нанесен удар, красовался огромный кровоподтек. Опухоль уже понемногу начала перебираться под глаз. Волосы взлохмачены. Физиономия пыльная. Ну некогда было ему умываться, что поделать! Как поднялся и обошел по стеночке всю квартиру Верещагиной, так сразу рванул домой. Рванул — может, явное преувеличение, но что торопился, это точно. Морщился и корчился от боли, но торопился.

А она про бабочку поет, ну вообще!..

Пригладив волосы и утеревшись рукавом свитера, Степан побрел в кухню.

Что и как он станет ей говорить, он пока не знал, но скажет что-нибудь такое едкое непременно.

Он по привычке лупанул растопыренной ладонью по двери и вошел в кухню.

— Степан! — Татьяна вздрогнула и подняла от противня с румяными пирогами раскрасневшееся лицо. — Ты… Господи, что с тобой?!

— Ты…

Он пытался справиться с собой, честно пытался; и даже принимался в уме вести счет простым и составным числам, но не смог ничего с собой поделать. Как увидел ее живой, невредимой, с розовой мордашкой и умильным хвостиком на макушке, так его и захлестнуло. И всего тут было вперемешку: и радости, что жива все-таки; и обиды, что ему ни за что по голове настучали; и раздражения. Не велел ведь хозяйничать на его кухне, а она мало что щей наварила, так теперь и пироги затеяла. И поет еще…

— Ты где была? — заорал он таким страшным голосом, что Верещагина тут же втянула голову в плечи и отступила от него подальше, к окну. — Ты где была, мать твою? Я что, должен искать тебя повсюду?! Сначала вваливаешься ко мне с чемоданом, переворачиваешь все в моей жизни, а потом вдруг смываешься! Где была, спрашиваю?!

— Я… — Ее губы были совсем без помады, и они вдруг совершенно по-детски набухли и поползли куда-то в сторону. Было ясно: собралась реветь. — Я… Тапки…

— Что тапки?! — крикнул он, но уже чуть тише.

— Я тапки себе ездила покупать. Вот… — И она выставила ему на обозрение ногу в мохнатом розовом тапке на крохотном прозрачном каблучке. — Свои я забыла дома. Не ходить же босиком. И я.., вот…

Она проморгала слезы и отвернулась от него к противню. Нужно было снимать пирожки и не смотреть на него. И не чувствовать себя виноватой, будто и в самом деле как-то поломала привычный уклад его жизни. Ни она в его жизни ничего не поменяла, ни он. Все ее надежды на то, что Санечка от ревности сойдет с ума и поспешит воссоединить семью, рассыпались в прах.

Она ведь звонила сегодня ему и снова наткнулась на его любовницу. Та пригласила «Шуурика», как же омерзительно звучало имя мужа в ее устах, кто бы знал! Пригласила его к телефону, и он после непродолжительной невнятной речи вдруг потребовал развода. И причину поспешил указать. Они решили пожениться, во как! Так что все ее попытки вызвать у супруга ревность потерпели фиаско. Он не ревновал. Более того, он даже обрадовался, что она теперь не одна. О чем и поспешил ей напомнить.

— Танюша, ты же не переживаешь, нет? — на непонятном подъеме выпалил он. — Твой мачо ведь тебя, наверное, устраивает вполне. Так что…

«Так что?!» — хотелось ей заорать на него. А еще лучше поехать туда и перевернуть вверх дном всю его теперешнюю новую квартиру и теперешнюю новую жизнь. Как он перевернул все вверх дном, так и ей хотелось.

Вот у кого жизнь поломана и в самом деле, так это у нее. А Степан… Степану нужно просто меньше упиваться собственной независимостью и позволить хоть кому-нибудь его полюбить. Колючий весь и, как Светка любила говорить, неприбранный. По ее мнению, таких мужиком надо прибирать к рукам, тогда они становятся мягкими-мягкими, пушистыми-пушистыми. Только и делов-то, позволить кому-нибудь полюбить себя. Так ведь не позволит. А она не станет его учить. Не ее это дело.

Татьяна быстро переложила пирожки на глиняное блюдо. Накрыла их чистой салфеткой и принялась скоблить противень под струей воды. Вымыла. Вытерла насухо и убрала потом в духовку. Повернулась, чтобы уйти из кухни, и тут же наткнулась на его все такой же полный ненависти взгляд.

— Что ты делаешь, можно узнать? — прошипел он сквозь зубы и сел на табуретку, так расставив колени, что тут же загородил ей проход.

— Я? — Татьяна беспомощно оглянулась на блюдо с пирогами. — Пироги пекла вообще-то. Слоеные, с рыбой и яйцами. А что?

— А я тебя об этом просил?! — Он старался смотреть на нее тяжело и недобро, но, видя ее растерянность, немного поубавил оборотов. — Зачем все это, Тань? Не нужно было, понимаешь.

— Я не пытаюсь отвоевать часть твоей территории своими кулинарными атаками, — проговорила она сдавленно и села вдруг к столу. Чего столбом стоять, раз он ее не пропускает. — Просто мне не хочется быть тебе в тягость. Вот я и решила хоть немного быть полезной, что ли. Да и занять себя нужно было чем-то. Не сидеть же, глядя в потолок. Так ведь и с ума сойти недолго. Мысли, мысли, мысли… Одна безрадостнее другой. А это хоть какое-то занятие. И еще я так.., так давно ни для кого не готовила, а тут меня вдруг прорвало. Захотелось, понимаешь?! В чем здесь криминал, Степа?

— Да нет здесь криминала! — Он вдруг снова разозлился и мысленно добавил, что вот дома у нее — да, криминала этого хоть отбавляй. — Просто не нужно было, и все!

Чертова баба была на редкость умна и проницательна. Ишь, как быстро вычислила про его территорию!.. И рвение свое объяснила совершенно бесхитростно и честно. Так объяснила, что и крыть ему нечем. А хочется просто.., просто поставить на стол эти ее пироги, которые пахли одуряюще пряно. Налить огромную кружку чая и начать уплетать их, благодарно урча в ответ на ее вопросительные взгляды.

Ведь неужели же так сложно-то? Неужели сложно быть честным перед самим собой? Чего вот ему сейчас хотелось бы больше всего, а? Правильно, ответ-то на поверхности!

Хочется слоеных пирогов с рыбой и яйцами, крепкого чая, лучше с лимоном, но можно и без, непринципиально. Хочется тишины, покоя, и никаких разборок. И еще неспешного спокойного разговора хочется о том, что с ним сегодня вечером произошло.

А ведь могло произойти и с ней. Степан даже сморщился от этой мысли. И закончиться могло гораздо хуже. Могло бы и вовсе все закончиться. И не сидела бы она сейчас, сложив руки на его столе, будто школьница. И не пылало бы ее лицо обидой, и глаза бы не блестели от невыплаканных слез.

Обиделась… Конечно, обиделась. Он так орал!

Ничего, в следующий раз будет знать, как уходить из дома без предупреждения.

— Могла бы и позвонить, что уходишь, — буркнул он недовольно, пододвигаясь к столу.

— Я не думала, что это так важно.., для тебя, — снова последовал обезоруживающий ответ, распластавший его на обе лопатки.

Скажи он сейчас, что ему все равно, тут же удивится причине его гнева. Не говорить — опять удивится. Ведь если ему не все равно, значит…