Уснут не все - Адам Нэвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тут на кухню вбегает лепечущий Итан и не дает ему поймать меня. За спиной у меня раздается грохот. Одна из розовых ламп разбивается об пол, стол скользит по кафелю и ударяется в эмалированную плиту «Дэйнти Мэйд». Итану больно, и я слышу, как он визжит, когда отец топчет его волосатую спину своими цокающими ногами.
Я бегу вверх по лестнице и слышу, как мать начинает орать на отца за то, что тот бьет Итана. Я проскальзываю к себе в комнату, слыша доносящийся из кухни грохот и вой, и придвигаю раскладушку к двери.
* * *
Теперь я болею, лежу с лихорадкой, а сны у меня стали еще хуже. Я на два дня оставлен без молока, и мне плохо от этого. Итан жужжит за дверью моей спальни. Он несет какой-то безумный бред. Говорит, что молоко сделает меня лучше и что мать сердится. Когда она сердится, страдаем мы все. Со слов Итана, мать сказала, что я больше никогда не пойду на работу. Говорит, что я поступил неправильно. Что я – маленький ублюдок, которому нельзя доверять.
И теперь мне больно внутри. В горле и легких сухость и першение. А в желудке будто битое стекло, режущее мягкие ткани, и тоненький голосок подсказывает мне попить молоко, потому что оно заполнит порезы и снимет боль. Все мои мысли заняты сливочной жидкостью в кувшинах цвета слоновой кости. Эта тяга заставляет меня рыдать горькими слезами, и я ненавижу себя еще больше. Я хочу лишь вернуться назад во времени и отказаться от той работы на складе, где я впервые познакомился с Солом. Тогда я мог бы отказаться и от этой комнатушки, и от сладкого-пресладкого молока.
В самом начале, когда я только начал снимать комнату, меня тошнило от одного вида молока. Я противился матери, таская домой через черный лес банки и пакеты с нормальной едой. И ни за что не хотел пить то густое пойло с привкусом потрохов. Но каждый вечер мать приносила его в огромных кувшинах, слегка дымящееся, и оставляла на кухонном столе, чтобы сыновья могли поесть. Звуки, издаваемые ими во время трапезы, заставляли меня задуматься о новом жилье. И я съехал бы, не коснись я молока.
Всякий раз, когда я оставлял коробку или бутылку в обычно пустующем холодильнике «Дэйнти Мэйд», она выливала мое обычное магазинное молоко, будто это какая-то отрава. Не имея другого выбора, я взял за привычку хранить у себя под раскладушкой маленький запасной контейнер. Но однажды, когда я вытряс из него последнюю каплю и мне захотелось горячего чая, чтобы отогнать ночную прохладу, я был вынужден попробовать ее продукт. Чтобы подбелить чай, я налил в него чайную ложку ее молока из кувшина, оставленного на кухонном столе. И это было потрясающе; лучший чай, который я когда-либо пробовал. Густой и сладкий, он согрел меня как стаканчик виски и наполнил живот не хуже плотного ужина. Затем, несколько дней спустя, я попробовал его с хлопьями. Добавил всего несколько ложек, отвернув нос от запаха. Когда я ел, каждая ложка оборачивала мое тело в теплые пуховые подушки и наполняла голову сонливостью и обещанием хороших снов. Втайне я ходил к тому кувшину снова и снова, словно сонный медведь, нашедший в бревне медовые соты. В конце концов Итан увидел меня и помчался в соседний дом. Когда он вернулся с матерью, та улыбалась и щеки у нее светились румянцем. Это было начало моих проблем.
Если б только я доверился своим инстинктам. Возможно, предыдущий квартирант доверился своим и сбежал. Понимаете, наверху, в той маленькой комнатке со шкафом, засаленными обоями и детской раскладушкой, с которой у меня свешивались ноги, до меня жил еще один человек. Я видел его метки и знаю, что ему снились эти сны. Возможно, он прятался под кроватью от этих грез о плясках на молочно-зеленой траве и выцарапывал остатки своего «я» на деревянных досках под крошечными пружинками. «Молоко, молоко, молоко», – царапал он снова и снова ногтем или пряжкой от ремня. Ему была знакома эта тяга, когда тысячи рыболовных крючков впиваются тебе в живот и пронзительный внутренний голос кричит так, что готовы лопнуть перепонки. Но где сейчас этот предыдущий квартирант? Если он убежал, то смогу и я. Скоро.
* * *
Запертый в комнате без молока, я пытался справиться с накатывавшими волнами желтой лихорадки. Иногда голова у меня немного прояснялась, но не в положительном смысле, как раньше на работе, перед тем как я ужинал с аппетитом. Когда позволяло самочувствие и я мог немного двигаться, я писал под кроватью крошечные заметки для следующего человека, который займет эту комнату, будет пить молоко и отдавать на стирку матери свою одежду.
Сейчас отец стоит за дверью. Он поднимается каждый день и что-то чирикает, как обезьяна, но я не впускаю его. До того, как я разбил молочный кувшин, мать раньше пугала меня отцом. «Мой муж укусит тебя, – говорила она, – если ночью ты не пойдешь к Итану». Итану одиноко в своей маленькой коробке, но солома в ней пахнет, как мясные стулья внизу, и терпеть не могу находиться в ней с ним. Мне придется подождать, когда Итан и отец уйдут от двери моей комнаты, тогда я предприму следующую попытку побега.
А еще по ночам раздаются шумы. Самые худшие исходят из комнаты Сола.
С тех пор, как я здесь, Сол придерживается одной и той же процедуры. После работы и трапезы он всегда идет к себе в комнату, соседнюю с моей, читать свои тяжелые книги, и не выходит до следующего утра. Ранним вечером, когда мать стуком по стенам объявляет о начале комендантского часа, остальные отправляются спать. Но сейчас большую часть ночи я не сплю. Ворочаюсь и слышу, как она поднимается по лестнице. Я знаю, что это она, потому что шаги у них звучат по-разному, как и их голоса. Итан карабкается, Сол шаркает, отец цокает, а мать семенит, как курица по соломе. Большинство ночей она поднимается по лестнице, скребя своими птичьими ножками, и идет в комнату Сола. Затем я зажимаю себе уши, чтобы не слышать те
