Надежда - Талан Светлана

– Лисенок мой, – горячо прошептал Юра. – Я тебя никому, слышишь, никому не отдам!

– А кому еще нужен рыжий лисенок?

– Мне. Ты мне нужна. Сейчас. Завтра. Всегда.

Мои каникулы в родительском доме

Я ехала на каникулы в свое село одна, попросив Юру даже не провожать меня. У меня была цель: забрать, вырвать из лап отчима маму. Мы с Юрой уже нашли квартиру, и он оплатил ее на год вперед. А еще я хотела отомстить отчиму и везла с собой купленные в аптеке таблетки. Я слышала, как девчонки из нашей группы рассказывали о том, что этот препарат тайком подсыпали в еду своим пьющим отцам и за лето отваживали их от зеленого змия. Они также говорили, что эти таблетки нельзя давать во время запоя, иначе человек может впасть в шоковое состояние, и даже бывают смертельные исходы. Мне предстояло провести дома около двух месяцев, и я решила подсыпа́ть этот препарат отчиму в еду во время его пьянок. Я купила пару пачек таблеток еще весной, когда было прохладно и я носила перчатки. Воображая себя профессиональным киллером, в аптеке я получила коробочки с лекарством, не снимая перчаток, чтобы не оставить отпечатков пальцев. До сих пор я к ним не прикасалась голой рукой и в сумке для их использования везла несколько пар медицинских резиновых перчаток.

Я смотрела в окно поезда и вспоминала, как год назад ехала в неизвестность одетая в мешковатый сарафан почти до пят и в больших очках. Вспомнилась мама на перроне, одинокая и несчастная. Для меня этот год был насыщен событиями и новыми впечатлениями. А для мамы он был полон одиночества, болезней и издевательств отчима. От одного воспоминания о нем меня начинала бить нервная дрожь. Сегодня, в день моего приезда, его дома не будет, но он появится завтра, и я не знала, чего мне ждать от встречи с ним…

Я шла знакомыми улицами родного села, и односельчане меня не узнавали. Я здоровалась со встречными людьми, они вежливо меня приветствовали и рассматривали с нескрываемым любопытством, явно размышляя о том, к кому могла приехать эта незнакомка. И такая их реакция меня ничуть не смущала и не раздражала. Так было, так есть и так будет до тех пор, пока существуют села.

С замиранием сердца я повернула на родную улицу и увидела шиферную крышу дома, в котором выросла. Возле соседнего дома, где жил Сережка, стоял «жигуленок», и кто-то рылся в его багажнике. Поравнявшись с автомобилем, я поздоровалась с мужчиной, достававшим ящик с инструментом, и… узнала в нем Сергея.

– Здравствуйте, – ответил он, подняв голову, и с интересом посмотрел на меня.

Я прошествовала мимо него, гордо вскинув голову и четко цокая каблучками босоножек. По выражению лица Сергея я поняла, что он меня не узнал. Он смотрел мне вслед, явно разглядывая мои стройные ноги. Конечно, я мечтала о таком моменте и долго ждала его, но, когда он наступил, не испытала ни чувства гордости, ни сердечного волнения. Мне теперь были смешны мои детские мечты.

Чем ближе я подходила к родительскому дому, тем больше меня охватывало радостное волнение от предстоящей встречи с мамой. Я ускорила шаг и почти побежала к калитке. Нетерпеливо открыв ее, я увидела во дворе маму. При моем появлении она застыла на месте с веником в руке. То ли я ее долго не видела, то ли она так сильно сдала, а значит, этот год был для нее очень тяжелым, я не знаю, но мое сердце обливалось кровью и терзалось жалостью и угрызениями совести. Передо мной была рано состарившаяся женщина с восково-желтым исхудавшим лицом. Глаза ее потеряли живой блеск и смотрели на меня грустно и отрешенно. Правая рука была загипсована и из-под бинтов выглядывали тоненькие, какие-то безжизненные пальчики. Старенький ситцевый халат болтался на ее худенькой фигурке и казался на пять размеров больше, чем было нужно.

– Пашенька! – Мама первой рванулась мне навстречу, забыв бросить веник.

– Мамочка, моя дорогая, хорошая, самая любимая мамочка! – Я прижала ее к себе и вырвала из руки веник.

– Господи, какая же ты стала! Я тебя не сразу и узнала – ты такая красивая! – восхищалась мама, любуясь мною. – Ты без очков выглядишь просто непревзойденно. Моя красавица!

Я расцеловала маму в щеки, уловив стойкий запах лекарств. В доме мама рассматривала меня так, как дети изучают новую красивую куклу. Она заглядывала мне в глаза, любуясь их цветом и высматривая контактные линзы, трогала мои красиво завитые ресницы пальцем и смотрела на них сбоку, на лице пыталась отыскать следы веснушек, осмотрела каждый пальчик с маникюром и погладила ткань платья. Она оживилась, в ее глазах светились радость, гордость и восхищение. Даже ее лицо перестало быть безжизненным, и на щеках появился едва заметный румянец.

– Мама, что у тебя с рукой? – потрогала я твердый гипс.

– А! – отмахнулась мама. – Рука сломана.

– Ты мне не говорила об этом по телефону. Давно это случилось?

– Второй месяц уже пошел.

– Это, случайно, не он тебя?

– Он не хотел… Так получилось, – смущенно сказала мама с видом набедокурившего ребенка.

– Как – так? Случайно руку не сломаешь. Он тебя ударил? Чем?

– Обухом. Обухом топора. – Мама так виновато захлопала глазами, словно не отчим ее ударил, а она его.

– Что?! Он ударил тебя топором?! Как?! – Я буквально вскипела от гнева.

– Он хотел меня ударить, а я упала и подставила руку.

– А если бы не прикрылась рукой, то он ударил бы тебя по голове?!

– Наверное.

Я подумала, что сделала большую глупость, уехав одна. Но уже ничего не изменишь. Надо благодарить Бога за то, что отчим не убил ее. Мне не хотелось омрачать нашу встречу, и я заговорила с мамой о другом. Мы с ней пообедали, а потом завалились на кровать и долго-долго беседовали. Ей хотелось знать до мелочей, что произошло со мной за этот год, какие у меня преподаватели, друзья, а особенно ее интересовал Юра. Я ей рассказывала обо всем в шутливой форме, и наша беседа часто прерывалась взрывами хохота. На улице уже забрезжил рассвет, когда мы начали зевать и сонно хлопать глазами. В моей душе все еще жил страх перед отчимом, и, отправившись спать в свою комнату, я заперлась изнутри. А утром я вышла из комнаты в другом виде. Волосы мои опять были скручены в узел на затылке и спрятаны под белым ситцевым платочком. На мне были все те же блуза и широченный сарафан. На носу сидели огромные очки, за которыми спрятались мои зеленые глаза лисенка. Я не нашла в себе сил победить страх.

Вскоре вернулся отчим. Я отметила, что беспутная жизнь и частые пьянки наложили отпечаток на его лицо – оно обрюзгло, опухло, приобрело безжизненный цвет, глаза были красные.

– А, Паша, здравствуй, – сказал он, увидев меня. – С приездом!

– Здравствуй, – ответила я холодно.

– Ну, как студенческая жизнь? Трудно учиться? – спросил он.

Так обычно отцы спрашивают своих детей, но его взгляд при этом скользил по моей фигуре.

– Да нет, нетрудно, если вовремя все учить, – ответила я, и мне на миг показалось, что не было никаких домогательств и похотливых взглядов, не было страха и унижения.

Затем отчим достал из машины сумку с продуктами и извлек из нее две бутылки водки. Он торжественно, словно какую-то ценность, поднял их и сказал:

– Ну что, Паша, выпьем за твой приезд?

Я брезгливо поморщилась. И тут я снова увидела его ощупывающий меня взгляд. Мне он хорошо был знаком.

– Ты уже взрослая, Паша, и наверняка спишь с мальчиками из общаги. Много их у тебя уже было, а? Может, все-таки выпьешь со своим папочкой? – Он сощурился, в его глазах появился нездоровый блеск.

Мне чуть не стало дурно, когда он сказал «папочка». Мгновенно ожили воспоминания из далекого детства, когда он меня купал и клал с собой в постель, а потом требовал целовать в губы «своего любимого папочку». Мне стало страшно и противно так, словно мне в руки сунули лягушку. Я бросила на него презрительный взгляд и, резко развернувшись, пошла в свою комнату.

– Ты смотри, какая она стала! – услышала я за спиной. – Строит из себя невинность! А саму перетр. хали все прыщавые студенты! Гнида! Аля, чего застыла?! Муж приехал, а она стоит, глазами хлопает, как жаба! Дай пожрать!