Лед под ногами - Роман Сенчин

С полминуты все пятеро посидели без движения, словно давая возможность желающим себя сфотографировать, разглядеть получше, а потом тот, что в очках, поднялся и не совсем внятно, без воодушевления заговорил:

– Спасибо всем, кто собрался. Рад видеть тех, с кем полгода назад мы начинали. А новые лица рад видеть вдвойне… Что ж, наш Союз -

Патриотический союз молодежи – окреп, число членов растет с каждым днем, – он опустил глаза на бумажку, – ведется активная работа, открыт сайт в интернете, выпускается ежемесячная газета… И поэтому… – Замялся. – М-м… В этот исторический период нашей истории, когда даже депутаты Государственной думы объявляют голодовку… В общем, исполком, – выступающий кивнул на сидящих за столом, – принял решение, что Союз должен возглавить более, в общем, активный человек. Процесс становления завершен, я перехожу на другую работу.

В тесно набитом зале становилось душно. Стеклопакеты были плотно закрыты, и почему-то никто не проявлял желания их открыть; Чащин снял пальто, но класть на груду одежды не решился. Сунул под мышку.

– Я долго искал достойную кандидатуру на этот пост, – продолжал очкастый, – советовался с членами исполкома, со старыми товарищами.

Мы спорили… Да, спорили и в итоге пришли к единому мнению – новым руководителем Патриотического союза должен стать известный русский писатель, неистовый оратор, сильный и смелый человек, русский патриот – Сергей…

– У-а-а! – с готовностью взорвалось собрание. – Серге-ей!

Юноша в алой рубашке заулыбался и одобрительно покивал. Это, как понял Чащин, и был тот самый знаменитый Сергей – лидер интеллектуальной молодежи.

А выступающий, увидев реакцию зала, почему-то окончательно сник.

– Значит, сейчас мы проведем голосование. Члены нашей… м-м… счетной комиссии перепишут ваши фамилии и паспортные данные. Это необходимо по уставу… А потом выступит Сергей…

– А военник подойдет? – крикнул кто-то.

– Что?.. А, да-да. Любое удостоверение личности… А пока… м-м… проводится поименное голосование, позволю себе зачитать обращение нашего Союза к мастерам культуры. Прошу его заслушать. Это касается каждого! – Выступающий взял со стола лист бумаги, прокашлялся и начал слегка нараспев: – “Вы – соль земли, совесть нации, с кем вы сегодня, когда народ и, главное, молодежь совершенно не имеет никаких положительных примеров для подражания кроме наглых бандитов из сериала “Бригада” да сквернословящего на всю страну Филиппа

Киркорова?”.

В частоколе стоящих людей завозились юноши с папочками и ручками.

Послышались шепотки, зашуршала одежда – началось это странное голосование-перепись. Чащин достал бумажник, надеясь найти какое-нибудь удостоверение или хотя бы водительские права. Давать паспорт было рискованно. И с какой стати?..

– “Вы, – повысил выступающий голос, – научные работники, литераторы, музыканты, журналисты, актеры, спортсмены, где ваши мысли, живете ли вы одной жизнью с народом России или вас нисколько не волнуют его чаяния и надежды?”

Члены исполкома сидели со строгими лицами, новый руководитель в алой рубашке поглядывал направо-налево, словно хищная птица, отыскивающая добычу. Правый угол рта и правая бровь время от времени приподнимались, и казалось, сейчас он сорвется с места. Начнет действовать.

– “Лично вы, – раскочегаривался выступающий, – Виктор Пелевин,

Сергей Безруков, Анастасия Мыскина, Егор Титов, что вы сделали для своей страны, своей Родины? Гордитесь ли вы ею или просто отбываете номер?”

– Напишите, пожалуйста, свое имя, фамилию, отчество, – добрался до

Чащина один из юношей с папкой и ручкой. – А вот тут – фамилию того, за кого отдаете голос, а тут – номер паспорта и где выдан.

– Понимаете, я как бы… – Чащин хотел объяснить, что он здесь случайно, никого из кандидатов не знает, но поймал на себе несколько выжидающих взглядов, увидел, как пышноволосая женщина увлеченно переписывает из своего паспорта цифры и буквы, и сдался…

А со стороны исполкомовского стола продолжали лететь гневные вопросы:

– “Почему вы, Сергей Безруков, не читали Пушкина воинам Российской армии на передовой в Чечне? Вам, Сергей Шнуров, отрубили руки, как одному чилийскому музыканту, за исполнение песен протеста? Татьяна

Толстая, почему вы в своих книгах…”

– Вот, – Чащин вернул папку с бланком, прозрачную шариковую ручку.

– Сэнкью. – Юноша передал их Димычу. – Напишите, пожалуйста…

– Я знаю.

– “Почему вы, Егор Титов, не выиграли чемпионат Европы по футболу, не выполнили свой гражданский долг перед своей страной?”

– О, господи, – не выдержал Чащин, – бред-то какой. – Он толкнул

Димыча: – Слушай, я пошел.

– А?

– Я ухожу.

– Да ты что? Погоди, Сергей сейчас…

– Я не хочу ни в какие союзы, не хочу бредятину слушать. Меня пять лет в комсомол тащили, в армии под приказ ставили, чтоб вступал…

Да ну, – Чащин махнул рукой, – что тут говорить вообще. – И, грубовато проталкиваясь меж парней, стал выбираться из зала.

– “Доколе? – почти кричал очкастый, видимо, завершая чтение. -

Доколе лучшие сыны Отечества будут служить бездумными рабами массмедиа без обозначения своей гражданской позиции?!”

Старшим пограннаряда его назначили за полтора года службы на заставе один раз. Тогда, выслушав приказ и ответив: “Есть!” – Чащин со своим младшим – шпротом Макаром – дошел до пятого километра. Топтать дальше кочковатую тропу вдоль контрольно-следовой полосы, видеть спину Макара, бредущего по соседней тропе, бесконечный забор из колючки стало невыносимо, и Чащин велел младшему**перескочить КСП по выпирающим из пробороненной земли валунам… Залезли в старый, но сухой, с аккуратными кирпичными стенами финский ДОС и раздавили флакончик “Флорены”, запивая водой из фляжки. Помечтали о гражданке, и Чащин уснул, а Макар следил за часами.

Вернулись вовремя, но дежурный выбежал с перепуганной рожей:

– Звиздец вам…

За дежурным появилось и всё шакальё – начальник заставы, замполит, зампобою, прапор. И прямо тут же, у крыльца, началось: допросы, угрозы, стращания губой, прокурорским надзором, тактикой в ОЗКа…

Потом приступили к реализации.

Макару, конечно, досталось меньше – младший пограннаряда человек подчиненный, да и Чащин нашел в себе смелость сказать, что не дойти до положенного стыка с участком соседней заставы – только его идея.

И Макара вскоре отправили чистить бочки из-под протухшей квашенки, а

Чащин получил по полному расписанию…

Особенно свирепствовал зампобою старлей Пикшеев. Маленький, узкогрудый, с тонким визгливым голосом, но солдафон, каких поискать.

Занятия по строевой, дать ему волю, проводил бы по пять часов в день; в его дежурство чистка оружия становилась общезаставской пыткой, а если Пикшеев был ответственным за уборку, бойцы – и деды, и старики, и шпроты – метались со швабрами и ведрами с пенкой, как электровеники.

Но самое хреновое – Пикшеев любил следить за нарядами. Уходил тихо, так, что даже часовой не замечал, пробирался лесными тропинками к

КСП и наблюдал, как наряд выполняет приказ по охране границы, какова дистанция между старшим и младшим, молчат ли сосредоточенно или болтают, а главное – доходят ли до положенного места.

И в тот раз, оказалось, он тоже следил. Даже посидел возле ДОСа, убедился, что Чащин с Макаром дальше идти не собираются, сам сбегал на стык, забросал тропу сучьями – доказательство того, что Чащин на ней не был, и вернулся на заставу. Подготовил остальных офицеров к расправе.

Чащин был плохим солдатом. Ленивым, неиполнительным, а главное – протестующим вообще против армейской службы со всеми ее законами и мелочами. Он не гордился личным АК и даже не помнил его номер, не испытывал благоговения, набивая боевыми патронами автоматный рожок, не старался выглядеть бодрым, завидев старшего по званию, не готовил на дембель парадку и альбом с фотками и стихами “И вот последний боевой расчет. Прекрасен он, словно обряд старинный”, написанными красивым почерком… На протяжении всех двух лет Чащин не мог смириться с тем, что его взяли и выдернули из нормальной, с концертами, свободным гуляньем по Невскому, с пивными павильонами, жизни, обрили наголо, одели в пятнистые штаны и рубаху и поселили вместе с еще сотней таких же ошалевших пацанов в одном помещении.

Когда после учебки Чащина отправили на заставу, он немного воодушевился. Но не из сознания, что близка государственная граница, которую ему оказана честь охранять и, если случится война, доведется стать одним из первых защитников Родины, а – некоторой волей. На заставе можно было спрятаться в горе дров и подремать или помечтать, можно было уйти к забору и попеть вполголоса любимые песни или, прикинувшись больным – медсанчасти на заставе не было и проверить, действительно ли боец болен, никто не мог, – сутки спокойно пролежать в кровати… Да и вообще жизнь здесь была в смысле дисциплины легче гарнизонной. Пикшеев заступал на дежурство не каждый день, а остальные не буйствовали. Зато изо дня в день приходилось отправляться в наряды.