Телевизор (июль 2008) - журнал Русская жизнь

Сегодня возобладала такая версия: главной целью истории является не гуманизация (которая противоречит церкви) и не свобода (которой не бывает), а эффективность (которая, оказывается, церкви не противоречит). Главные кузнецы эффективности - менеджеры, то есть те, кого взяли в корпорацию. Народ в структуру корпорации не вписывается, потому что таких больших корпораций не бывает: эффективность - это когда работы как можно больше, а работников как можно меньше. Поэтому сокращение народонаселения - приоритетная задача нашей национальной корпорации; все, что способно дать этому населению стимулы и смыслы для жизни, интеллектуальные занятия для тренировки, нормальные условия для труда, - должно запрещаться на корню и провозглашаться неформатным. Новый формат народного телевидения должен сочетать три функции: 1) успокоительно-снотворную, чтоб не задавали вопросов; 2) оглупляющую, чтоб не сознавали происходящего, и 3) фриковую, чтобы зрителю было, за что себя уважать от противного. Нужно показывать как можно больше уродов, деградантов и маньяков - чтобы зритель, у которого сегодня нет решительно никаких оснований для самоуважения, уважал себя за то, что он пока еще не такой.

Я не знаю, как обозначить эту разновидность народного ТВ. Вероятно, лучше всего назвать ее «максимальной» - потому что, устремляясь к максимальной эффективности, она полнее всего воплощается в «Программе Максимум», ведомой Глебом Пьяных.

Эволюция от «Времечка» до «Максимума» и есть зеркало наших представлений о народе - от кузнеца истории до паразита, от которого лучше как можно скорей избавиться, потому что для функционирования корпорации вполне хватает населения, обслуживающего трубу, а все остальные только путаются под ногами и ужасно, ужасно пахнут.

II.

Когда «Времечко» закрылось, глава академии «ТЭФИ» Владимир Познер высказался в том смысле, что туда ему и дорога: архаичная была программа, неинтересная.

То есть вы даже себе не представляете, дорогие товарищи, какие это золотые слова. Я всегда знал, что Владимир Познер очень умен, но никогда не представлял, что у него еще и вкус такой хороший.

«Времечко» было моим любимым развлечением, позором и тяжким бременем, потому что при скромных заработках - поверьте, гораздо меньших, чем газетные, - сжирало лучшую часть дня, мешало командировкам, отнимало прорву времени и сил. Поначалу - до 2005 года - это происходило с девяти вечера до полуночи, когда нормальные молодые люди ходят в кино с девушками либо читают детям сказки на ночь. Потом - в последние три года - это были вообще вилы, потому что приезжать на АТВ следовало к трем, а уезжать в шесть. Сначала часовой тракт, он же репетиция, потом часовой эфир. Прямой эфир, скажу вам, не наркотик, как любят писать телеобозреватели, упрекая телеведущих в неспособности своевременно уйти на покой. Это лучший способ заработать гипертонию и вдобавок испортить нервы, потому что любая ошибка чревата не просто штрафом, - это бы полбеды, - но затяжным конфликтом с начальством. У него, начальства, - свое начальство, администрация телеканала, а на канале осталась одна прямоэфирная программа, и это мы. И все начальство, как шутили мы во «Времечке», эту программу смотрит в памперсах, потому что вдруг мы чего-нибудь скажем.

Эта программа - получасовая сначала, часовая в последние годы, - имела для ведущего одно несомненное преимущество: его начинали узнавать. Правда, узнавала его специфическая аудитория - домохозяйки, гастарбайтеры, таксисты, водопроводчики, дворники; но от этих людей в нашей жизни тоже многое зависит. Я до сих пор замечаю в метро или на улице спального района доброжелательные улыбки, которыми меня встречает потенциальная таргет-группа; теперь она лишилась своей любимой отдушины, дыру заткнули каким-то сериалом, но память осталась. Как-никак мы были вместе восемь лет.

Делать народное телевидение, скажу вам, очень трудно. Еще в 1991 году Мария Розанова, главный редактор парижского журнала «Синтаксис», объяснила мне главную особенность русского синтаксиса: пространство страны влияет на структуру фразы. Европейская литература поневоле афористична - места мало. Россия огромна, пространственна, бесструктурна, и русская фраза по-толстовски разверстана на много абзацев. (Единственное французское исключение - Пруст; ну так он и популярней в России, чем на родине.) Зощенко в одном рассказе пародирует бесконечное топтание на месте вагонного рассказчика: «И вот эта гражданочка едет с сыном в Новороссийск. У нее муж в Новороссийске. И вот она к нему едет. Она едет к мужу в Новороссийск. И вот едет она, значит, в Новороссийск…» - но поглядел бы он, что за окном этого поезда, в котором едет рассказчик! Там за окном один и тот же Российск, без всякого «Ново», одно и то же бескрайнее, стилистически однородное пространство, исключающее любую структуру, поглощающее и разлагающее все смыслы. Что и к лучшему, наверное. Поэтому когда рассказчик дозванивается в эфир, он начинает рассказывать всю свою жизнь, а до главного не добирается практически никогда; поэтому, дорвавшись до микрофона во время ток-шоу, он делает десять подходов к главной мысли, потому что нищета этой мысли очевидна ему самому, и он торопится заранее подкрепить ее историей десяти своих дедушек, бабушек, кумовьев, свах и деверей (напоминаю о прочных горизонтальных связях - даже на эфир к нам редко приходили поодиночке, всегда либо с мамой, либо с ребенком, либо с сестрой, оказавшейся в столице проездом: надо же побаловать, развлечь, сводить на телевидение!). Этого Новороссийска я наслушался столько, что Зощенко меня уже не забавляет: реальность смешнее, страшнее, многословнее. Иногда для формулирования элементарной мысли о том, что детей хорошо бы сызмальства приучать к чтению, рассказчице требовалось десять минут - она подробно излагала свою генеалогию, список обид НА советскую власть, потом обид ЗА советскую власть, при которой для детей все-таки издавали удивительно добрые книжки, - и кончалось все это лавиной проклятий Гарри Поттеру, которому вообще, вероятно, икалось очень часто, потому что в народном сознании он вошел в число символов бездуховного Запада.

Я получил на «Времечке» уникальное представление об активной части народа - активной в социальном, а не в деньго-делательном смысле, поскольку менеджерская активность, как мы уже убедились, не распространяется ни на культуру, ни на политику. Сегодня наиболее активные (а с точки зрения власти, наиболее склочные) решатели своих судеб - те, кто сформировался при советской власти и испытал мстительную радость, а потом жестокое разочарование от ее крушения. Это люди в возрасте от 45 до 60, у которых проблемы с трудоустройством (на работу неохотно берут тех, кому за 40, надо пить соки из молодых). У них много свободного времени и пока еще непочатый запас сил. Они нигде не находят профессиональной и политической реализации. Они, собственно, никому не нужны. Они списаны на берег в трудоспособном состоянии и с огромным запасом личных обид. Именно эти люди составляют костяк социальных сетей - начиная с «Одноклассников» и кончая союзом автомобилистов. Они пишут письма, жалобы, петиции, собирают собрания, выбирают старших по дому. Озлобиться им только предстоит - годам к 65; пока они сравнительно миролюбивы и договороспособны. Это они спасают дачи в десятикилометровом поясе вокруг Москвы - там теперь кипят войны за землю и вколачиваются сваи под новостройки. Это они собирают деньги на лечение больных детей и пробивают через правительство разрешительные документы на редкие медикаменты. Они же перекрывают трассы в случае отмены льгот. Все они - лояльнейшие люди, еще не понявшие (точней, не разрешившие себе понять), что их тут больше не надо, что они - отработанный шлак, которому, как обитателям Джонстауна, будут сейчас в избытке выдавать цианид с клубничным сиропом и называть это культурой для народа. Они еще не смирились с предначертанной им ролью балласта и живут в советском заблуждении, что государство - слуга народа. На самом деле государство - всего лишь аппарат для охраны кормушки, и телевидение помогает ему в этом праведном деле. Но аудитория «Времечка» не хотела этого знать и лезла из кожи вон, чтобы заявить о своих проблемах. Выселили старуху из квартиры, саму квартиру захватили! Разорили и сожгли дешевое кафе возле дома, теперь строят дорогое, нам не по карману! (Приводят рыдающую хозяйку разоренного кафе, дагестанку. Пусть мне теперь кто-нибудь расскажет о ксенофобии! За нее пришли заступаться десятеро русских и принесли письмо с сотнями таких же русских подписей - у нее было чисто, вкусно и дешево, она готовила, дети разносили, в том числе и больным на дом, со скидкой!) Закрыли мастерскую по ремонту одежды, потому что новую надо покупать, сказали нам в управе. И так далее, в том же духе, четко обнажая одну из насущных проблем эпохи: из нашего мира исчезает все, что доступно реальному среднему классу. Власть и деньги сосредотачиваются в немногих мощных руках, чтобы за воротами всегда толпилась очередь на трудоустройство, чтобы немногих устроившихся счастливцев можно было выжимать, как апельсин. Не нравятся наши условия труда? - пошел вон, завтра десятеро набегут. Не нравится жить в Москве по московским правилам - сдохнешь в Средней Азии или, того круче, в Капотне. Люди, еще не смирившиеся со статусом вторсырья, ломились на «Времечко» и смотрели его, но их, видимо, было недостаточно для полновесного рейтинга. Мы, кажется, приносили недостаточно прибыли - хотя нашу часовую программу разрезали четырьмя рекламными паузами, до полной невнятности.