Лейтенант Хвостов и мичман Давыдов - Владимир Шигин

Едва же завели швартовы, как Хвостов с Давыдовым были вызваны в комендантский дом. Едва вошли, как навались на них дюжие молодцы, разом скрутили руки, ноги. Пытались, было, офицеры отбиться, куда там! Намяли бока и в подвал кинули. А назавтра поволокли на допрос к Бухарину. Кавторанг встретил их отборной матерщиной, в лицо слюной брызгая:

– Почему сия диверсия исполнена без моего ведома! Я тут государем главнейшим поставлен повелевать!

– А что ты за гусь такой, чтоб я тебе докладные чинил? – разлепил Хвостов разбитые в кровь губы. – Над нами один воевода в краях здешних был поставлен его высокопревосходительство камергер Рязанов. Он и приказы нам давал!

– А, кроме того, велено было Рязановым все чинить нам в полнейшей тайне, – дополнил друга Давыдов, – На то и бумага у нас гербовая имеется!

– Плевать я хотел на бумагу вашу, да и на камергера, коего след давным-давно простыл! – вновь возвысил голос Бухарин. – Скажите мне лучше, куда золото награбленное подевали?

Несмотря на всю трагичность ситуации, пленники рассмеялись:

– Ну, ты и даешь, Бухарин! Так вот, что тебе от нас надо! Однако запомни, что мы не какие-нибудь разбойники барбантские, а офицеры российские, а потому на золото всякое нам наплевать с самой высокой мачты!

– В холодную обоих! – взревел Бухарин, ботфортами топая. – Я вас выведу на чистую воду, а богатства ваши сыщу и отниму!

Из воспоминаний мичмана Давыдова: «18 октября 1807 года. Когда я взошел к Капитану Бухарину, он, призвав караульного унтер-офицера, велел арестовать меня. Ни мне, ни лейтенанту Хвостову не позволялось выходить из дому и даже видеть лицо какого-нибудь смертного… Лейтенант Хвостов впал в опасную горячку. Вот картина моего состояния! Вот награда, если не услуг, то, по крайней мере, желания оказать оные. При сравнении прошедшей моей жизни и настоящей сердце обливается кровью и оскорбленная столь жестоким образом честь заставляет проклинать виновника и самую жизнь».

Затем учинено было следствие, начались допросы с побоями. «Юнону» с «Авосем» разоружили. Матросов тоже всех под арест посадили. Звеня кандалами, они ругались промеж себя:

– Мы на море – окияне за дела державные живота своего не жалели, а здесь острог с дыбой! Ах, жизнь наша клятая!

Бухарин меж тем твердил, как одержимый, одно и тоже:

– Коль богатства на судах нет, значит, золото награбленное они на островах в кладах закопали, да знаком особым для памяти пометили! Всех допрашивать с усердием!

– Дыбу, аль огонь? – подобострастно испрашивал топтавшийся подл мастер дел пытошных, бывший душегуб, забранный Бухариным в свое время с работ каторжных.

– И то и другое! – ярился Бухарин. – Языки только не рви, тогда уж точно ничего не вызнаем!

– Дозволено ли мне будет офицеров – то пытать? Дворяне, чай! – вопросительно глянул на своего благодетеля палач.

– Что я велю, все дозволено! – кивнул ему Бухарин. – Начинай тот час же!

И пошли кости трещать! Однако, как ни старался палач из душегубов, как ни злился Бухарин, Хвостов с Давыдовым молчали, как каменные. Так же стойко держались и остальные. Под огнем начали говорить лишь штурмана Ильин с Федоровым, но и их показания полностью совпадали со шканечными записями.

Состряпанное Бухариным дело рассыпалось на глазах, но тот все продолжал упорствовать. Когда ж его спрашивали, почему он считает, что золото закопано на острове, то капитан 2 ранга на полном серьезе отвечал:

– Так всегда разбойники поступают, я про то в книжке читал! Выпускать Хвостова с Давыдовым Бухарин уже боялся. Штурмана с матросами – эти не в счет, а от лейтенанта с мичманом, которые в столице всех известны, уже ничего не скроешь. За клевету и утеснения, им учиненные можно не только должностью поплатиться. А потому решил Бухарин офицеров из острога живыми не выпускать. Мертвые молчат крепко!

Два месяца отсидели в охотском остроге Хвостов с Давыдовым, обросли бородами и завшивели вконец. Наконец Хвостов объявил другу:

– Вот что, Гаврюша, сдается мне, что живыми нас отсюда Бухарин не выпустит, а потому пока еще есть силы, надо в побег кидаться!

Сказано – сделано! Офицеров в Охотске уважали. Удаль и храбрость всегда привлекают к себе. В условленное ночное время засовы темницы отворились. Чтобы отвести подозрение от помогавшим им стражникам, Хвостов тут же накоро написал на клочке бумаги записку, что последние были усыплены опием. Верные матросы снабдили беглецов сухарями, одеждой, ружьями. А потом не теряя ни минуты в тайгу.

Историк пишет: «Горожане снабдили беглецов одеждой, обувью, сухарями и двумя ружьями. С такой убогой экипировкой им, истощенным длительным бесчеловечным заточением, предстояло пройти до Якутска – ближайшего населенного пункта – около 700 километров. Поразительно, но они проделали этот путь – зимой, по горным кряжам, нехоженым лесам и болотам (надо было запутать следы), то впадая в отчаяние, то вновь обретая волю к жизни. Последняя оказалась сильней».

Если бы в своей жизни наши герои ничего более не совершили кроме этого небывалого в истории Охотска побега, то и тогда их имена были бы достойны памяти! Ведь от Охотска до Якутска почти семьсот верст. И это по зимней тайге, по бездорожью, преследуемые погоней! Можно только представить, чего стоил друзьям этот отчаянный бросок навстречу свободе. Не раз они были на волосок от смерти, но воля к жизни все же всяких раз оказывалась сильней. Вот и Якутск. Но избавления беглецы здесь не нашли. Уже извещенный Бухариным местный начальник, тотчас арестовал изможденных офицеров. Бить их здесь, правда, уже не били, а, бросив в арестантскую кибитку, повезли дальше в Иркутск к сибирскому губернатору Пестелю (отцу декабриста) для окончательного разбирательства. В Иркутске начались новые допросы, что да как, заставили писать и бумаги объяснительные. Неизвестно чем бы все кончилось, но неожиданно пришло письмо от морского министра Чичагова следовать обоим в столицу и препятствии в том никому не чинить. Наконец-то, смогли Хвостов с Давыдовым отдышаться и отправиться в новый не близкий путь. Чем-то встретит их Санкт-Петербург, что ждет их там? Об этом они могли пока только гадать.

Под свист ядер

Лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова привезли в Санкт-Петербург в мае 1808 года. Позади остались почти четыре года странствий и плаваний. Нынешняя встреча разительно отличалась от той, какая была оказана покорителям Великого океана в первый раз. Тогда офицеров буквально носили на руках, теперь до них никому не было никакого дела. Россия только что пережила шок и позор Тильзита, и дела восточные никого ныне в столице не волновали.